Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич - Страница 23

— Постойте, — пришел на помощь директор, — Елизавета Семеновна педагог молодой, и вы ее сейчас уговорите. Кстати, и на педсовете она защищала Марину. Дело осложняется тем, что родители протестуют против пребывания Богдановой в школе, жалуются в роно.

Ширяева утвердительно кивнула головой:

— Мать ее одноклассницы Валентины? А вы представляете себе, как Марина «пыталась» украсть эту злосчастную бритву? Это очень интересно…

…Одиночество трудно переживать всегда, а в детстве оно совершенно невыносимо; кажется, что тебя отрезала от всех высокая обледенелая стена. Но однажды Марине почудилось, будто теплый ветерок дружбы перевалил через эту стену.

Обычно Валя не приглашала подруг к себе. Девочки не задумывались почему, но в гостях у нее так и не побывали. А Валя стеснялась. Стеснялась икон и синей, негасимой лампадки, стеснялась матери, поминутно поминавшей бога. Открыто бунтовать против «ветхозаветного» уклада Валя не решалась, она как-то привыкла к тому, что на уроках зоологии и литературы надо думать по-одному, а когда мама читает вслух свои священные книги — по-другому. Ни с кем не нужно ссориться… и пионерский галстук мирно уживался с «отче наш».

Росла Валя скрытной, неискренней, привыкшей лгать поневоле. И было в ней какое-то мелкое и остренькое, как ее зубы, любопытство. Она внимательно приглядывалась к Марине, ее волновало, что рядом ходит, учится, живет настоящая воровка. (После того как в «раздевалке» пропали перчатки, Валя в этом не сомневалась ни минутки.) И мучило ее не то, что подруга поступила плохо, нет… Валя уже умела точно рассчитывать свои коротенькие жизненные шажки и не понимала, как можно преодолеть страх, почему желание купить братишке (не себе же!) игрушку сильнее мысли о почти неминуемом возмездии. И она заговорила с Мариной.

Они возвращались из школы. Марина шла впереди одна, помахивая портфелем. Тринадцать лет и веселый солнечный денек брали свое: неожиданная в январе капель так звонко постукивала стеклянными молоточками, и снег, голубоватый, пропитанный талой водой, блестел так, что было невозможно помнить о неудачах и неприятностях. Валя оглянулась — знакомых на улице нет — и догнала Марину.

Увидев бывшую подругу рядом с собой, Марина насторожилась. Гордость не позволяла ей заговорить первой, и только частое, прерывистое дыхание выдавало волнение девочки. Валя тоже не знала, с чего начать.

— Поссорились мы, — наконец вымолвила Валя, — а зачем? Всем плохо.

Марина не уловила фальши в грустных словах подруги и с трудом сдержала перемешанную с обидой радость.

— Тебе что… Вы с Люсей…

— Да я, Мариночка, ведь большее тобой дружила, и мне тебя так не хватает, так не хватает…

Торопливая, ласковая трескотня Вали успокаивала. Словно все позабылось, и стало по-прежнему хорошо и обычно.

Дойдя до своего дома, Валя остановилась.

— Может, зайдешь, Мариночка, ко мне? Уроки поучим, музыку послушаем — у нас приемник…

И Марина согласилась.

В комнате первое, что бросилось в глаза, — это иконы. Они занимали целый угол: большие, нарядные, в тяжелых позолоченных окладах, и маленькие — темного неразборчивого письма. Массивная лампада, свисавшая на бронзовых цепочках с потолка, теплилась тусклым, желтоватым огоньком. «Во! Как в церкви!» — подумала Марина, ошарашенная неожиданностью. Странно было видеть в соседстве с божественной утварью матовый экран телевизора. Но Валя не стеснялась. Да и кого стыдиться — воровки?! Даже приятно незаметно наблюдать растерянное лицо подруги.

Скользящей, неслышной походкой в комнату вплыла Валина мама — высокая, сухопарая, рано увядшая блондинка. Бесцветные губы брезгливо поджаты, тонкие пальцы стиснуты в бледные кулачки, словно держат что-то живое и боятся выпустить. «Это и есть Марина? — спросила она. — Ну-ну…» Взяв из буфета чашку, женщина вышла, беззвучно притворив за собой дверь.

— Я рассказывала маме, что тебя обидели, — затараторила Валентина, — а ты не виновата… Ведь так получилось, правда?

Глаза у Марины потухли, движения стали неловкими, связанными, будто ее опутали невидимыми, но прочными веревочками. Значит, Валина мама знает про нее, наверное, поэтому она такая сердитая. Эх, лучше бы Марине не приходить сюда!..

А Валя действительно защищала Марину. Ей хотелось пригласить подругу к себе и потихоньку выведать, часто ли та ворует и как это делается. Хотелось узнать все как можно подробнее и одновременно почувствовать себя выше и лучше Марины. Скрыла Валя от подруги, что мама, согласившись на Маринин визит, хочет ее испытать по-своему. И сейчас Валентина поняла как: на черном отполированном дереве буфета лежало десять рублей, прижатые опасной бритвой покойного отца. Хотела сказать об этом Марине, но подленькое любопытство пересилило. «Мама говорит, что вор не может не красть, у него уже зуд на чужие деньги, — думала Валя. — Интересно, возьмет Марина десятку или нет?» И она заторопилась из комнаты, чтобы оставить подругу наедине с соблазном.

А соблазна и не было. У Марины даже не промелькнула мысль взять десять рублей с буфета. Оставшись одна, девочка постояла перед иконами, вглядываясь в сумрачных святых. Смеркалось, и озаренные лампадой святые смотрели на Марину неодобрительно и сурово. Девочке надоели постные, торжественные лики, а хозяева все не шли. Перламутровая рукоять бритвы тепло и весело отражала желтый огонек. Марина подошла к буфету. Дядя Вася скоблился, как он выражался, безопаской из тусклой коричневой пластмассы, а такой бритвы, нарядной, как чеченский кинжал, Марина никогда не держала в руках. И девочка раскрыла ее.

На блестящем лезвии выгравирован какой-то рисунок, и Марина шагнула в угол, чтобы при огоньке лампадки его рассмотреть. Красавец-олень, закинув на спину ветвистый куст рогов, высоко подымая точеные ноги, мчался по гладкой стали. Два волка, пригнув треугольные, лобастые головы, летели по его следам. Девочка невольно залюбовалась тонким рисунком.

Открылась дверь, и в комнату упало из коридора косое полотнище света. На пороге стояла Валина мама. Марина хотела положить бритву обратно, но вдруг ее обожгло: ведь она — воровка… Подумают — взяла… лучше вернуть потом, незаметно… И девочка судорожно сунула бритву в карман.

Повернув выключатель, Валина мама обвела взором комнату.

— Валентина! — негромко и строго позвала она, а когда появилась дочь, женщина театральным жестом вскинула руку.

— Я тебе говорила, — начала она, уставив тонкий белый палец в Марину, — кто раз преступил через божию заповедь, тот пропал. Девочка эта — настоящая воровка. Денег она не взяла — еще бы, десять рублей — невелика сумма. А вот бритву, которую можно выгодно продать, сперла. Выкладывай, поганка, вещь и убирайся вон. Вон! — визгливо крикнула женщина, топнув мягкой войлочной туфлей.

Ничего не могла ответить Марина. Швырнула бритву на стол и, давясь, чем-то соленым, натягивает пальтишко.

А Валина мама торопливо добивает ее:

— Не допущу, чтоб заблудшая овца портила стадо. Завтра же, Богданова, я буду у директора школы и позабочусь о том, чтобы тебя забрали в колонию для преступников. Там, там твое место, а не рядом с нормальными девочками…

Выбежав на улицу, Марина расплакалась. От сочувствия прохожих она укрылась в каком-то безлюдном дворе за ржавым железным гаражом. А когда наконец прибрела домой, глаза у девочки были сухими и красными, словно выплакала она все слезы. В школу Марина больше не ходила…

…Выслушав рассказ Ширяевой, Сергей Михайлович поморщился:

— Да, подловато, но…

— Но все-таки, — подхватила Ширяева, — вы еще думаете: дурную траву из поля — вон? Оно, разумеется, легче и вам, и мне. Нет, — твердо сказала она вставая, — Марина в колонию не поедет. И, если хотите, я лично за нее поручусь.

— Не горячитесь, дайте договорить. — Директор улыбнулся, и добрые лучики морщинок разбежались по его лицу. — Вверяюсь, Елена Гавриловна, вашему опыту и женскому сердцу. Пусть Богданова приходит, постараемся ее отстоять.