Набор преисподней (СИ) - Рицнер Алекс "Ritsner" - Страница 4

Повисает тупая пауза. Парнишка ошарашен, Стах озадачен. Оглядывает свои самолеты — с затаенной тоской. Делает вид, что вышел по делам. Просто ничего лучше он придумать не смог.

II

Стах ходит по магазинам — для проформы. Периодически вспоминает о мертвяке в своем дворе. С замирающим сердцем — это, конечно, из-за его самолетов. Вдруг их заберут или раздадут — аж крутит внутри. Хотя для того он их и оставил.

Не устояв, возвращается он уже через полчаса. С полной головой паникующих мыслей. В этот момент он понимает, что психическая нестабильность матери ему передалась. Потому что его жжет и шпарит, и его дико тянет назад — забрать свои самолеты обратно и отстоять их у брата. Он весь на взводе: готов бить морды и брать крепости. Уже составил сценарий, где побеждает Серегу в словесной баталии.

Издалека он видит, что сидит его мертвое чудо на скамеечке, очень прямое, сцепив перед собой в замок руки. Не человек, а изваяние. Стах вспоминает зачем-то, что у него еще на зависть чистая кожа. Но это потому, естественно, что живые процессы под ней не протекают.

— Ждешь второго пришествия?

И ведь дождался, только вместо спасителя человечества — шут.

Изваяние поднимает взгляд. Затравленный. Но это не точно, потому что глаза полупустые. Их обладатель как-то визуально уменьшается и немножко вжимает голову в плечи.

Стах не знает, с чего бы… Боевой дух выветривается сразу. Всю тяжелую артиллерию с него снимает, и он сам убавляется, садится рядом на скамейку. В упор пялится, с интересом.

Парнишка тушуется, то и дело проверяя — глядит или как. Когда убеждается, что глядит, не разделяет интереса… Там, в небе, вот птицы летают, самолеты — произведения искусства, пешеходы интересные идут. А нет, уже не идут, со стороны Стаха — не идут, исчезают, выпадают из поля зрения.

Какой. Чертовски. Прямой. Нос. Стах тоже такой хочет. Вот у отца прямой, но иначе: другой формы — жестче контурами, фактурнее, крупнее. А этот — плавный. С мягко закругленным кончиком. Не длинный, не короткий, как надо.

Знаете, какой нос у Стаха? Ну, такой… не фонтан. Вздернутый. С горбинкой. Стах бы не парился, на самом деле, но Зинаида-Змея любит ему поговорить, какой этот нос — лисий, нахальный, Варварин. Стах портит аристократическую кровь Сакевичей «своими блядскими рыжими корнями».

Парнишка размыкает губы. Вдыхает. Еще разочек косит на Стаха. Тот напрягается — ждет, что он заговорит. Ждет честно — целую минуту.

— Хочешь что-то спросить? Спрашивай.

Кивает. Опускает ресницы. Чернющие. И брови у него чернющие. Может, поэтому он кажется таким бледным? Весь в трауре, капюшон этот дурацкий…

— А ты?.. не знаешь, кто на восьмом живет?..

— А что?

— Самолеты оттуда слетели.

— Может, их кто-то выбросил. Видишь: никто не спустился.

— Может…

— А ты ждешь? что спустится?

Кивает.

— Почему?

Пожимает плечами.

— Не хочешь взять себе?

— Что?.. — кажется, пугается предложения.

— Что? — у Стаха дежавю. — Бери себе, говорю. Никто за ними не спустится. Зря, что ли, сидел?

— Нет, я… еще немного подожду.

Д — дурак.

Стах чуть не цокает. Он не хочет объясняться, не хочет — ничего личного, просто — отдать самолеты: пацан вроде неплохой. Чтобы не на помойку. Четыре года — обидно. Первому встречному — не так обидно, как…

Парнишка достает из кармана шасси. Крутит колесики белыми пальцами.

— Отвалилось?

Кивает.

— Много сломалось?

— Первый — сильно… чуть в меня не попал…

— Это который?.. — Стаху почти физически больно.

А этот самолет рядом на скамейке, с чужой стороны. Парнишка бережно его берет, показывает хозяину. Хозяина чуть не убивает инфарктом на месте. Он размыкает губы — и таращится в ужасе.

Ил, что же ты, высокоплановый придурок, без крыла остался? Оно же часть фюзеляжа. Теперь дыра в корпусе.

Парнишка предлагает — подержать. Стах отрицательно вертит головой, отворачивается. Кранты. Сейчас как разревется.

Косые глаза внимательно наблюдают за ним без признаков внимания. Даже не спрашивайте как — вот такие глаза. Парнишка тянет уголок губ:

— Почему ты хочешь отдать?..

— Не хочу. У меня выбор — на помойку или в добрые руки? — усмехается.

Он вскакивает с места, снова боевой. Уже в пути бросает:

— Да черт бы побрал тебя. Я иду за коробками. Не возьмешь — я выброшу.

III

А потом он закидывает самолеты, как попало, в братские могилы. Вместе с обломками. Сломалось немного, штук пять из двадцати четырех. Но Стаху все равно обидно. Это ведь надо же, какие хрупкие — гравитация их поборола.

Парнишка наблюдает за ним сочувственно, сам складывает аккуратно. Вдруг касается его, чуть ниже локтя, чтобы он прекратил — калечить оставшихся. Стах одергивает руку и вскакивает с места.

Двадцать восьмое августа — самый худший день в году. Стах делает у подъезда круг загнанного зверя. Совсем ему худо — сейчас хватит истерика.

— Я возьму. Только не навсегда…

Стах застывает, уставляется на него — взвинченный, с блестящими глазами. Парнишка тушуется и заканчивает тише:

— Чтобы ты их забрал… когда сможешь…

Тут совсем становится не по себе, и начинает щипать в носу. Стаху хочется шибануться об дверь, чтобы привести себя в чувство.

Его выдирают из унижения раньше:

— Ничего, если?.. — и зависает, и теряется под пристальным взглядом.

Стах смягчается усилием воли.

— Ничего, если что?..

— Если я оставлю тот, без крыла?..

— Это Ил-72. Только я не пойму зачем. Он же в хлам.

— Да…

— Что «да»?

— Поэтому тоже…

Стах выразительно смотрит, но парнишка усиленно прячет взгляд. Озадаченный, Стах прекращает себя жалеть. Реветь уже не тянет. Пронесло. Он докладывает самолеты спокойнее. Запирает их, изувеченных, за картонными створками. Парнишка говорит ему:

— Мне жаль, что так вышло.

Да что он знает?

Стах поднимает коробку.

— В какую сторону?

Парнишка берет вторую и кивает — в направлении. Пропускает его первым. Семенит следом. Больше не трогает. Дает пережить — в одиночку.

VI

Соседняя улица. Парнишка поддевает носком кроссовка деревянную дверь с облупившейся краской — в пятиэтажку, без десяти минут аварийную. Тут иначе. Пара сотен метров — и двор неухоженный, без лебедей из шин, и ограждений уже нет, и автомобили дешевле, и пролеты без света, грязные, и стены все исписаны.

— Какой этаж?

— Третий.

Стах ждет, когда парнишка разберется с замком. Вносит в полумрак коридора коробку. На обратном пути сталкивается с этим бледнющим привидением. То, вопреки канону, само леденеет на месте. Стах огибает его, держит курс на выход. Замерев в проеме, касается косяка, говорит:

— Спасибо. За самолеты.

Выходит, закрывает за собой — не полностью.

Парнишка очень тихо, почти одними губами, отзывается с опозданием:

— И тебе…

Он вздрагивает, когда Стах заглядывает обратно: