Антология советского детектива-44. Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Самбук Ростислав Феодосьевич - Страница 45

- Вон из того окна стреляли! - возбужденно крикнул подбежавший к Калугину красноармеец. - Мы сейчас весь дом прочешем. Не уйдет, подлюка!

Калугин ничего не слышал.

- Ты что же это, а? Ты что же это? - повторял и повторял он, словно Илюша не вставал на ноги не потому, что был смертельно ранен, а потому, что не хотел вставать.

- Скажите... маме... За революцию... - с усилием прошептал Илюша, глядя на Калугина так, будто хотел убедиться, слышит ли он его и понимает ли его слова.

Он чуть придвинул к Калугину руку, зажавшую бескозырку, и добавил: - А это... товарищу Дзержинскому...

Калугин попробовал взять бескозырку, чтобы вытереть ею капельки пота, похожие на росинки, которые выступили на снежно-белом лбу Илюши. Но Илюша попрежнему крепко сжимал ее холодными, негнущимися пальцами и смотрел на Калугина так, словно был виноват в том, что Калугин все еще стоит здесь из-за него, в то время как его ждут неотложные дела.

- Ты вот что... - Калугин с трудом выдавил слова, застревавшие в стиснутом спазмами горле. - Ты будешь жить... будешь, Илюха!

В глазах Илюши вспыхнули яркие черные угольки, они просияли, как прежде, даже ярче, чем прежде, и мгновенно погасли. Пушистые ресницы дрогнули. И в этот миг Калугин понял, что никогда больше не увидит этих сияющих, горящих, как крошечные костры, глаз.

Калугин растерянно оглянулся вокруг. В доме напротив грохнуло два выстрела.

- А пуля-то эта для меня была припасена, - с горечью проговорил Калугин.

Пальцы Илюши разжались, и он выпустил бескозырку. Надпись "Стерегущий" полыхнула на солнце. Калугин схватил ее, словно в ней было спасение, и с размаху прижал к исказившемуся, вмиг постаревшему лицу.

Савинков лежал, всячески оттягивая минуту, когда волей-неволей нужно было сбрасывать одеяло и вставать.

Неожиданно резкий звонок телефона заставил его вздрогнуть.

- Кто говорит? - быстро спросил Савинков.

- Сокол.

Савинков, предчувствуя недоброе, стиснул телефонную трубку. Под именем "Сокол" скрывался Пыжиков, и звонить Савинкову он мог лишь в самых исключительных, чрезвычайных случаях.

- В чем дело?

- В больнице эпидемия тифа, - послышался в ответ приглушенный голос.

- Есть смертные случаи? - Савинков едва сдерживал рвавшуюся наружу тревогу и поэтому говорил, чуточку растягивая слова.

- Умерли все больные...

- Доктор заболел тоже?

- Нет, доктор просил передать, чтобы вы берегли себя.

- Благодарю вас. - И Савинков обессиленно повесил трубку на рычажок.

С минуту он смотрел, как равнодушно и безучастно покачивается трубка, будто ждал, что из нее послышатся какие-то обнадеживающие слова, опровергающие все то, что он только что услышал. Но трубка молчала.

Савинков рывком сбросил с себя халат и, с бешеным проворством одевшись, выбежал на улицу.

Нужно было немедленно уточнить обстановку, выяснить, какие потери понесла организация, и тотчас же принять меры к тому, чтобы обезопасить и себя, и тех, кто еще не очутился на Лубянке.

"Наступает новый этап в моей жизни и в моей борьбе, - думал Савинков. В руках Чека теперь есть нить.

Надо сделать так, чтобы она оборвалась и чтобы чекисты снова брели впотьмах. Поединок тяжелый, но разве ты мечтал о том, что он будет лишь детской игрой?"

Итак, после Малого Левшинского, дом три, квартира девять, чекисты напали на штаб - Остоженка, Молочный переулок, дом два, квартира семь, лечебница доктора Григорьева. Этого следовало ожидать. Кто-то не выдержал, струсил, развязал язык. Но кто? Неужели Ружич?

Если да, то все равно ему не уйти от расплаты. Зря пожалел этого слишком чувствительного интеллигентика.

Распустил нюни: деньги союзников, гибнущая дочь... Время ли сейчас быть рабом предрассудков? И Савинков со спокойным чувством неотвратимости подумал и о деньгах союзников, которые хороши и важны уже тем, что они деньги, и о своей бывшей жене, и о трех детях, о которых незачем думать, если предназначил себя высшей цели. Глупо, конечно, было всецело доверять Ружичу, уж слишком он подвержен самоанализу, слишком страшный зверь для пего совесть и слишком болезненно и фанатично стремится он найти правду, наивно полагая, что она, эта правда, - одна-единственная. "Правд много, и каждый из нас выбирает ту, которая более всего соответствует его интересам", - самоуверенно подумал Савинков, ругая себя за то, что пожалел Ружича и оттянул свое решение убрать его с дороги. Теперь приходится расплачиваться.

По улице медленно тащился трамвай. Савинков не стал ожидать, когда вагон доползет до остановки. Легко оттолкнувшись от тротуара, он вцепился в долговязого пассажира, висевшего на подножке, одной рукой дотянулся до поручня. Савинков даже не рассмотрел номер трамвая. Главное сейчас оторваться от своего убежища как можно дальше, в любом направлении, а уж потом идти туда, куда нужно.

Он долго колесил по городу, пока не добрался до Арбата. Здесь он зашел в аптеку, убедился, глядя через витрину, что не привел за собой "хвоста", и, не пересекая улицы, спустился по ступенькам в полуподвальное помещение трехэтажного дома. Здесь, в мрачноватых, сырых комнатах, ютилась редакция газеты "Мир". В коридоре, куда почти не проникал свет, его встретил Пыжиков.

- Великолепно, великолепно, что вы пожаловали, - шепеляво затараторил Пыжиков, скользнув по мрачному лицу Савинкова беглым взглядом провинившегося человека. - Прочитал, прочитал ваши сочинения. Это, конечно, не Достоевский, но есть, кое-что есть. - Он небрежно подтолкнул Савинкова в приоткрытую дверь тесной обкуренной каморки, - Сейчас потолкуем...

Едва они вошли, Пыжиков, как фокусник, сунул Савинкову листок бумаги.

Савинков приник к листу. Буквы прыгали, не повинуясь цепкому взгляду. Постепенно они успокоились и выстроились в тревожные, обжигающие строчки: "Арестованы Аваев, Колеико, Душак, Флеров... Всего около ста членов..."

- Кто из начальников отделов? - прошептал Савинков.

- Кажется, никто.

У Савинкова отлегло на душе: можно продолжить дело. Конечно, не все арестованные устоят перед напором Чека, но круг неизбежно замкнется: один человек знает только четырех. Больше других знает Аваев. Но и его осведомленность ограничена узкими рамками. Нет, не зря он, Савинков, первым пунктом всегда ставил конспирацию. Это превращало его "Союз" в спрута: отсекут один из щупалец, другие остаются целыми и невредимыми.

- И вот это место, - Пыжиков услужливо подсунул Савинкову еще один листок. - Здесь в каждой строчке живет истина.

"Ружич не заслуживает доверия, - прочитал Савинков строки, написанные бисерным почерком. - Мне не удалось подслушать его разговор с поэтом-чекистом по имени Мишель Лафар, но уже то, что он спугнул наших людей, дабы остаться наедине с Лафаром, дает основание подозревать его в двойной игре..."

Савинков с бешенством скомкал листок, зажав его в напрягшемся жилистом кулаке. Пыжиков невозмутимо поднес к листку зажженную спичку. Он вспыхнул желтовато-красным пламенем.

- Срочно передать Перхурову: ускорить переброску людей в Казань...

- Слушаюсь, - прошептал Пыжиков так тихо, что Савинков понял его лишь по движению губ.

- А вот интереснейшее сообщение, - Пыжиков сунул Савинкову свежую газету, на первой странице которой выделялись крупные строки заголовка: "Последние сообщения. Грандиозный заговор против Советской власти".

Савинков молниеносно прочел все то, что услужливо обвел синим карандашом Пыжиков:

"Чрезвычайной комиссией по борьбе с контрреволюцией раскрыт новый грандиозный заговор против Советской власти.

Произведены многочисленные обыски и аресты.

Во время производства обысков в двух случаях была произведена стрельба в комиссаров Чрезвычайной комиссии...

Аресты продолжались всю ночь на сегодня.