Садисты, лихие девяностые (СИ) - Рыбалкин Валерий - Страница 3

После долгих мучений он, наконец, решился оторвать от пола свою единственную точку опоры и – о чудо – тело его не изменило своего положения, а продолжало парить над бесчисленными тележками и мешками, будто в невесомости! Володя улыбнулся, неспешно вернул на место отдохнувшую конечность и спокойно задремал, чувствуя себя космическим странником, свободно реющим где-то безумно высоко над нашей голубой планетой. Он смотрел сверху на её красоты и почему-то не боялся, что упадёт. Может быть потому, что в зажатом состоянии это было практически невозможно…

За окном стоявшего на приколе поезда простиралась огромная зона, огороженная по периметру полупрозрачной металлической сеткой высотой с трёхэтажный дом. За ней можно было разглядеть длинные ряды колючей проволоки, наблюдательные вышки и ещё бог весть какие прибамбасы. Место, как говорится, не столь отдалённое, но весьма примечательное и в какой-то степени даже легендарное. Другое измерение, другой мир, в котором «мотали срок» люди, имевшие весьма смутное представление о нашей так называемой свободной жизни…

Из окон электрички было видно, как на крыше большого производственного корпуса живописно расположилась группа заключённых. Многие из них сняли робы и нежились, загорая под лучами ласкового майского солнышка. Лагерные сидельцы любовались живописными окрестностями, смотрели на железнодорожный вокзал, на пролетавшие мимо поезда, на не ко времени застрявшую переполненную электричку, и Володе вдруг страшно захотелось оказаться там – на этой крыше, где можно было дышать полной грудью и наслаждаться красотами окружающего мира. А ещё он подумал, что всё на этом свете условно и относительно. И какой-нибудь презренный зек за колючей проволокой может быть свободнее самого свободного человека здесь, на воле...

На мелкоячеистой сетке разделявшей два мира, были видны непонятные предметы-точки. Сосед по тамбуру, заметив пристальный взгляд Володи, сказал негромко:

– Что смотришь? Это всё неудачные перебросы. Там сигареты, водка, наркотики. Только не дошли посылочки до адресатов: то ли груз был не тот, то ли верёвка короткая. И висят теперь эти деликатесы – на всеобщее обозрение и на зависть несчастным сидельцам…

Помолчали немного, задумались. И тут вдруг из глубины вагона донеслось до спрессованных в тамбуре пассажиров нечто весьма странное и тягучее.

– Этот стон у них песней зовётся, – улыбнулся словоохотливый сосед.

И действительно, непонятный звук становился всё громче, постепенно обретая мелодию и даже слова – настолько жалобные и заунывные, что Володе от этой умопомрачительной тоски и самоедства вдруг стало не по себе. Но дикий музыкальный экспромт вдруг оборвался на самой высокой ноте – так же внезапно, как и возник. А неизвестный солист, довольный произведённым эффектом, неспешно сообщил слушателям:

– Дальше нельзя, там матерное, а здесь же-е-нщины!

Он был слегка навеселе, но произнёс эти слова с какой-то особой теплотой, чем окончательно расположил к себе окружающих. Желая развлечься, кто-то из пассажиров спросил у самопального певца:

– Ты чьих будешь?

Тот улыбнулся, кивнул в сторону окна и ответил любопытному собеседнику:

– Смотри, вон там на крыше мои братаны сидят. Оттуда я. Вчера освободился. Гуляю вот, смотрю.

– Ну, и как тебе? Сел-то небось ещё до перестройки?

– Хороши в моём саду цветочки! – привычно заголосил Зек. – А что у вас тут хорошего? Бардак – он и в Африке бардак. Не-ет, на зоне лучше: утром поднимут, накормят, вечером уложат. Работать теперь не обязательно – благодать!

– Ну, и оставался бы там, если нравится, – улыбнулся парень.

– Не-ет, – снова протянул разговорчивый сиделец, – мне и погулять тоже охота. Вот пойду сегодня по садам-огородам, попрошу хозяина… кто лучком, кто чесночком, кто редисочкой угостит.

– А если не дадут, прогонят?

– Как это? Ну, значит, сам возьму. Жалко вам, что ли?

По вагону прокатился шумок:

– Как это сам? А ты грядки копал, а ты сажал, поливал, окучивал?

Зек понял, что сболтнул лишнего, и, пытаясь оправдаться, благодушно заворковал:

– Ладно вам, человек второй день на свободе, а вы... погулять не дадут!

– Ты бы лучше работу себе нашёл! Ишь, дармоед какой, палец о палец не ударил, а туда же… – послышались со всех сторон реплики возмущённых садоводов.

– Эх, загу-загулял загулял… парнишка да парень молодой молодо-о-о-ой... – завопил лагерный комедиант с новой силой. – Ой, не надо мне работы! Воли, воли я хочу! А вот как только надышусь степным ветерком, с бабами намилуюсь по самые некуда, тогда можно будет и домой – в родную зону. Со свободы – с чистой совестью! А вы-и… как вы живёте?! Ну, нельзя же так-то, ребята! Им свободу дали, а они в новое ярмо свои пустые бестолковки тычут! На кого пашете, орёлики?.. Нет, не садоводы вы, друзья мои, а самые что ни на есть отпетые садисты! И базарить тут больше не о чем!..

Раздухарившийся сиделец сделал глубокий вдох и выдал новый перл, видимо заключительный:

– Что наша жизнь? Игра-а-а!..

Народ зашумел, заволновался, посыпались язвительные реплики и даже угрозы, кто-то решил разобраться с подвыпившим зеком, но тут вдруг послышался долгожданный гудок электрички, поезд тронулся и, набирая скорость, повёз плотно спрессованных садоводов-садистов к их вожделенным соткам, к тёплому солнышку и ласковому майскому ветерку…

…Небольшой городок на Средней Волге был заселён, в основном, бывшими крестьянами из ближайших деревень, и тяга к земле присутствовала почти у каждого. Весной и осенью многие городские жители помогали деревенским родственникам сажать и убирать картофель. Да и летом наведывались иногда в родные пенаты. Приусадебные участки у сельских тружеников были огромные, и работы там хватало всем. Держали коров, свиней, птицу. Для живности запасали корма: сено, картофель, тыквы… А ещё приходилось трудиться в колхозе – за мизерную плату. Не каждый был способен на такой подвиг, вот со временем и разбрелись-разбежались земледельцы – кто куда…

Родственная помощь обезлюдевшей деревне окупалась сторицей. К примеру, мясо зарезанного в начале зимы бычка было очень хорошим подспорьем для городских семей. Сейчас это трудно представить, но тогда сей дефицитный продукт продавали в магазинах исключительно по талонам – один килограмм на человека в месяц. Картофель, правда, был недорогой, но предприятия регулярно отправляли рабочих и служащих на его уборку и переработку. Так что бывшие крестьяне недалеко ушли от опостылевших им в деревне принудительных сельхозработ.

Раздача всем желающим земли, которая всё равно использовалась колхозами не в полной мере, стало сенсацией. Многолетняя мечта горожан о дачных домиках и прочих благах цивилизации начала, наконец, сбываться. Средний размер участка составлял шесть соток – вполне достаточно, чтобы прокормить семью. И люди всеми правдами и неправдами старались получить по два, а то и по три надела, не думая о том, хватит ли у них сил обработать всё это вручную. Но солнышко светило ярко, поезда ходили более-менее исправно, брать билеты было не обязательно, а энергии у начинающих садоводов оказалось – хоть отбавляй.

4.

Машинист нажал на тормоза, и люди, будто горох, высыпали из вагонов на слегка прикрытую гравием землю. Платформы не было, поэтому приходилось прыгать вниз со ступенек, держась за поручни. Но трудности не пугали начинающих огородников.

Станция располагалась на краю то ли оврага, то ли огромной полукруглой гряды. Возможно, миллионы лет назад здесь врезался в Землю метеорит, образовав некое подобие лунного кратера. И теперь поезда вынуждены были огибать эту геологическую достопримечательность, а наши горожане, покинув набитую до отказа электричку, буквально хмелели, когда после ужасов переезда перед ними открывалась необъятная небесная ширь, безбрежный степной простор! Будто с высоты птичьего полёта любовались первопроходцы разрезанной оврагами и косогорами живописной долиной чудес, с которой были связаны у них надежды на прекрасное светлое будущее…