Антология советского детектива-43. Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Любимов Михаил Петрович - Страница 62

Того самого, в котором уже добрых десять лет учился Григорий Габаев. Оставление на повторное изучение курса, академические отпуска, отчисления с последующими восстановлениями — классический послужной список «вечного студента». Бесшабашный и ветреный, Габаев подрабатывал то в ресторанном оркестре, благо в молодые годы мать из-под палки выучила его музыке, то нанимался сторожем в садоводческое товарищество, в черные дни разгружал вагоны, а когда приходилось совсем плохо, прибивался под крылышко разочаровавшихся родителей, но удерживался недолго — до очередного скандала.

Они были разными людьми и могли никогда не встретиться, если бы не Система, единственное объединяющее их звено, даже непостоянный Габаев служил ей верно и истово. Когда-то давно они думали, что общее увлечение превратит их компанию в вечный и несокрушимый монолит...

Ветер усилился, на горизонте ярко сверкнуло, в воздухе отчетливо чувствовался запах озона.

Братства не получилось. Что-то помешало, и соединяющие их узы не упрочились до нерасторжимости. Скорее наоборот — появилось нечто разъединяющее компанию, вызывающее холодок отчуждения, порождающее какое-то скрытое неудовлетворение при внешней видимости полного благополучия...

Колпаков наедине с собой пытался разобраться — в чем тут дело, несколько раз ему казалось, что вот-вот удастся нащупать это нечто, но мысль ускользала, так и не оформившись в догадку.

И сейчас он вдруг ощутил: «штат Техас» разъединяет их, как любое сделанное совместно предосудительное дело. И подумал, что каждый в настоящую минуту понял это. Кроме, пожалуй, Гришки.

Они снова прошли мимо Зеленого театра. У рекламной тумбы с хорошо знакомой афишей припозднившиеся пацаны, гортанно выкрикивая, пинали ногами воздух.

Ветер мел по асфальту мятые пригласительные билеты и другой мусор. Упали первые тяжелые капли, Колпаков поднял голову и ускорил шаг.

На город наползала большая черная туча.

— А какова ваша позиция? Определитесь четче, пожалуйста!

Завкафедрой философии Гавриленко был близорук и писал только в очках, но сейчас впервые за весь экзамен снял их и, поглаживая щеку облитой прозрачным пластиком золоченой проволокой, в упор смотрел на Колпакова.

— Я считаю, что человек не может познать окружающий мир, не познав самого себя...

— А на этом пути, как можно понять по интонации, вы видите непреодолимые препятствия?

Колпаков несколько секунд молчал. Перед ним два аспиранта и соискатель гладко отбарабанили по билетам, округло и правильно ответили на дополнительные вопросы и мирно выкатились в коридор, не нарушив академической покойности кандидатского экзамена.

Его же черт дернул продемонстрировать самостоятельность мышления. Гавриленко перестал чертить на промокашке замысловатые фигуры и явно подталкивает к продолжению нестандартного ответа, а это может привести к самому неожиданному результату.

Проще всего незаметно попятиться и благополучно вернуться в рамки хорошо изученной программы, на протоптанную тропинку, наверняка ведущую к положительной оценке. Дескать, познание не имеет границ, победоносное шествие человеческого разума к глубочайшим тайнам мироздания неудержимо, ну и так далее. Пара примеров торжества науки, подходящая цитата — и в коридор, ожидать объявления оценок.

Колпаков упрямо тряхнул головой.

— Нет. Преодолимые. Но препятствия серьезные даже с методологических позиций.

— Поясните свою мысль.

Гавриленко заинтересованно подался вперед, Дронов оторвался от бумаг, доценты с философской кафедры прервали тихий доверительный разговор.

— Охотно.

Пристальное внимание членов комиссии не испугало Колпакова, напротив — он ощутил прилив бодрости и уверенности в себе. Так и должно было быть у хорошего бойца.

— Орудием познания окружающего мира является человеческий мозг, он же становится объектом самопознания. Таким образом, возникает порочный круг — то самое препятствие, которое я имел в виду...

— Позвольте, мозг успешно исследуется биологами, гистологами, морфологами! — вмешался философ помоложе, но Гавриленко движением руки остановил его, впрочем, Колпаков не смутился.

— Исследуются клетки, структура, нейронные цепочки, то есть части целого. А само целое — мозг как мыслетворный орган — до сих пор остается терра инкогнита! Но я говорю не об этом, а о методологических проблемах процесса самопознания. Объект исследования не может быть идентичным орудию исследования!

— Ну-ка, ну-ка... — поощрил Гавриленко.

— Для исследований бактерий нужен микроскоп, но изучить микроскоп с помощью другого микроскопа не удастся! Чтобы определить его вес, размер, оптические свойства, состав металлов, из которых сделаны объектив, тубус, предметный столик, — понадобятся совсем другие приборы, реактивы, инструменты. И на более сложном уровне то же самое: нельзя изучать компьютер другим, такого же класса... — Колпаков на секунду замолчал, переводя дыхание, и добавил: — В процессе самопознания человеческий мозг — и инструмент и объект.

— Это же чистой воды агностицизм! — снова не выдержал молодой доцент.

Колпаков вспомнил его фамилию — Петров. На втором курсе он вел семинары в параллельной группе, несколько раз подменял у них заболевшего преподавателя и нещадно ставил «неуды» за малейшее отступление от текста учебника. К счастью, здесь решает не он.

— Значит, вы отрицаете возможность самопознания в принципе? А следовательно, и познаваемость мира?!

— Спокойней, коллега, — снова поднял руку Гавриленко, и Петров сразу же умолк, преданно глядя на своего заведующего. — Навешивать ярлыки в научном споре не принято, к тому же я не думаю, что наш юный друг проповедует агностицизм. Очевидно, сейчас он окончательна прояснит свою позицию.

Профессор снова надел очки, отчего лицо сделалось строже, но излюбленное обращение «юный друг» свидетельствовало о благодушном настроении.

— Решение проблемы в том, чтобы усовершенствовать инструмент, качественно изменить его...

— Сверхмозг? — задал первый вопрос Дронов. — Интересная мысль. Но каким способом? Повышением информативности, наращиванием интеллектуального потенциала? Но это будет количественное изменение. Вмешательство в структуру мозговой ткани, биологическая перестройка? Утопия!

— Речь а другом. Сейчас человек использует всего десять процентов нейронов. Остальное — резерв с многократным запасом надежности. Если включить его в работу...

Гавриленко улыбнулся и повернулся к Дронову:

— Нашему юному другу следовало быть биологом, как считаете, Илья Михайлович?

— Он вообще разносторонняя личность, — с неопределенной интонацией ответил проректор.

— Я не затрагивал биологических аспектов — только гносеологические...

Колпаков «завелся» и не мог сразу остановиться.

— Концентрация сознания, самососредоточение, созерцание собственного «я» — это чисто психологические приемы, отработанные веками в философской мысли Востока...

— Теперь вы проповедуете буддизм?! — вскинулся Петров. — Хорошенькое дело! Вы не забыли, по какому предмету сдаете экзамен?

— В настоящее время многие из них используются в советской психологии для снятия нервного напряжения, устранения стрессов. — Колпаков не обратил внимания на реплику. — Разработаны системы аутогенной тренировки, способы повышения психологической устойчивости спортсменов, летчиков, космонавтов.

Петров растерянно поджал губы и бросил быстрый взгляд на Гавриленко.

— Тренировка сознания по специальным методикам позволит повысить эффективность мозга-инструмента и успешно изучать мозг — объект исследования. Порочный круг разорван, открывается возможность самопознания, а следовательно — и познания окружающего мира.

Гавриленко пожевал вялыми губами.

— Выстроенная вами концепция подразумевает существование двух разновидностей людей: исследователей и исследуемых. Вас это не смущает?