Антология советского детектива-43. Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Любимов Михаил Петрович - Страница 51

— Неужели золото на пальцах и финская мебель — показатель настоящей счастливой жизни? Ее главная цель?

Губы Золотова скривились в презрительной усмешке.

— Знаю, знаю! Главное — чистая душа и спокойная совесть! А счастливая жизнь — честная работа с самоотдачей до седьмого пота, потом полезные развлечения: лекторий, шахматный павильон, библиотека... Да? — Он сплюнул прямо на ноги. — Преснятина и серость! Когда я слышу подобные рассуждения, меня начинает тошнить!

— Вам не жалко Федора? — неожиданно спросил я.

Золотов смешался.

— Чего об этом толковать... Назад-то не вернешь. Живых надо жалеть. — Он тяжело вздохнул и пальцами загасил окурок. — Мне себя жалко: влип как дурак! Потому что с дебилами связался. И не повезло с этим убийством. Я же не такой. Ну покрутиться, деньги сделать. Зачем убивать? И в мыслях никогда... Не повезло! Тот же Гришка-мясник, ворует, аж хребет трещит, и живет припеваючи!

— До поры!

— Бросьте! Все на свете до поры. А ему на это наплевать, о будущем не думает, катается как сыр в масле и в ус не дует!

— Интересно познакомиться с таким счастливцем.

— Тут я вам не помощник. Знакомьтесь, если достанете. Но вряд ли, руки коротки.

Я начал злиться.

— Достанем, Золотов, обязательно достанем! Неужели вы не чувствуете, что происходит вокруг вас? Наступает время ответственности, и мы повытаскиваем за шиворот всякую нечисть из щелей и темных углов, как бы она ни хоронилась! И Гришку вашего извлечем на свет божий, и Крольченко, а когда такая публика оказывается на виду у всех, то быстро скисает, теряет радость от воровской жизни и завидует тем, у кого чистая душа и спокойная совесть, хотя вы говорили об этом с издевкой!

— Вы-то чему радуетесь? — бесцветным тоном спросил Золотов. — Ну посадите одного, другого... Зарплату небось не добавят, только хлопот больше.

— Этого вам не понять.

— Ну почему же... Чувство долга, удовлетворение результатами труда. Читал. Неужели, правда, бывает такое? И не хочется бросить все к чертям, развеяться, отдохнуть?

Бывало, мне хотелось разругаться с Беловым, хлопнуть дверью и пожить с недельку на необитаемом острове или вообще написать заявление и уйти на обычную канцелярскую работу с нормированным рабочим днем и обязательными выходными. И иногда я доставал тонкую запыленную папку с надписью на обложке: «Психолого-юридические аспекты построения следственных версий» — и несколько дней проводил в библиотеке, чтобы, дополнив содержимое еще одним листком, вновь уложить папку на дальнюю полку. Такое случалось, когда я сильно уставал, но неизбежно проходило, и снова тянуло назад, в водоворот событий.

Не говорить же об этом Золотову, который сделан из другого теста и совсем по-другому понимает работу, развлечения, по-другому оценивает жизнь. Теперь для него настало время переоценки ценностей. Я нажал кнопку вызова конвоира.

У практикантов был отгул, я заперся в кабинете и, ничего не делая, сидел за пустым столом.

Внизу галдели дети, ударялись о забор брошенные камни, недовольно кричала воспитательница. Эти звуки действовали успокаивающе, и я попытался воспользоваться ими, чтобы изменить настроение.

Когда распутываешь клубок хитроумных загадок, отыскиваешь замаскированные следы, расставляешь тактические ловушки, каждая клеточка тела охвачена охотничьим азартом: раскрыть, установить, изобличить, доказать. Но вот цель достигнута. И что же?

В психологическом поединке с Золотовым победил я, хотя он был серьезным противником. Но удовлетворение не приходило. Я чувствовал себя усталым, измотанным и опустошенным. Скверно на сердце. Так бывает всегда, когда сталкиваешься с изнанкой жизни, глубоко проникаешь в тщательно скрываемые от окружающих тайны, заглядываешь в дальние закоулки темных чужих душ, обнаруживаешь под внешней благопристойностью гнусные и стыдные побуждения.

Я в очередной раз подумал, что следователю плоды его труда не могут приносить радость.

Позвонил Пшеничкин: Федор Иванович Золотов просит защищать сына. Не входят ли в противоречие интересы Вершиковой и Валерия Золотова?

— Входят! — коротко ответил я, но для опытного адвоката этого было достаточно.

— Я так и думал. Что остается у моей подзащитной?

— Укрывательство убийства, возможно, спекуляция.

— С учетом изменения ситуации я подам повторное ходатайство об освобождении из-под стражи.

— Подавайте, рассмотрим.

По внутреннему позвонил Белов.

— Как дела, почему не докладываете?

— Нормально.

— Что означает «нормально»? — раздраженно спросил шеф, недовольный малопочтительным ответом.

— Золотов признал себя виновным частично. Необходимо провести еще ряд следственных действий. А пока все идет нормально.

В моем голосе было не меньше раздражения.

— Имейте в виду, что вы запустили остальную работу. Нельзя концентрировать внимание на одном деле. Параллельное расследование всех находящихся в производстве...

Я отставил трубку в сторону, выждал, вовремя сказал в микрофон: «Понял, приступаю», посидел еще несколько минут и извлек из сейфа дело Рассадиной.

Золотов получил десять лет.

На оперативном совещании я удостоился похвалы прокурора, отметившего, что, несмотря на некоторые ошибки, я правильно понимал его указания и потому добился успеха в расследовании сложного, замаскированного преступления. Я побывал в отпуске, отдохнул и вскоре забыл об этом, потому что появились другие дела, другие подозреваемые, обвиняемые и свидетели, новые переплетения человеческих судеб, в которых предстояло разбираться мне, Юрию Львовичу Лагину, Саше Крылову и бывшему практиканту Вальку, ставшему вначале стажером, а потом оперуполномоченным уголовного розыска. Насчет Петра мой прогноз не оправдался — он поступил в аспирантуру и частенько заходит ко мне за практическим материалом.

И лишь фотография кортика капитана первого ранга Золотова, которую кто-то из ребят засунул под стекло на столе, напоминает время от времени о драме, происшедшей в узком кругу обитателей «баркентины «Кейф».

На пустыре между школой и филармонией — традиционном месте всех  т о л к о в и щ, и больших и малых, Гарандин бил Колпакова. По принятым в микрорайоне меркам происходящее не относилось даже к малым — обыденный эпизод уличной жизни. Один  в ы с т у п а л  н е  п о  д е л у, другой за это с него  п о л у ч а е т.

Так и было. Гарандин подошел в шумной толчее последней перемены, глядя в сторону, сказал:

— Я с тебя имею.

И удалился скользящим боксерским шагом.

Теперь он получал. Вначале удары были несильными, простой обряд унижения, потерпи — тем дело и кончится, даже следов на физиономии не останется. Но Генка, проявив крайнюю глупость, дал сдачи, зеваки оживились, сидящий в стороне на штабеле досок Бычок настороженно дернул круглой стриженой башкой с проплешинами то ли лишаев, то ли шрамов. А Алька вошел в азарт и замолотил вовсю: расквасил Генке нос, губы, подбил глаз, и по животу навешал, и в солнечное...