Четвертый кодекс (СИ) - Виноградов Павел Владимирович "Палимпсест_2" - Страница 21

Он ведь и сам очень долгое время не мог вместить в себя истину – несмотря на все знаки, которые судьба – или кто-то еще – посылала ему с юности. Но все это настолько невероятно…

С того самого дня, когда, вернувшись из Калининграда, он остался один в квартире своих родителей, раскрыл пенал и погрузился в созерцание добытого им фантастического документа, его работа над древним текстом не прерывалась. Чем бы он ни занимался днем, как бы крепко ни спал ночью, пьяный был или трезвый – знаки рукописи все время оставались с ним, и в подсознании шла титаническая работа.

Он всегда считал труд лингвиста сродни археологии: доходишь лопатой до культурного слоя, а потом долго-долго кропотливо работаешь совочком, ложкой, кистью, зубной щеткой, да хоть зубочистками – проявляя обломки ушедшей жизни. А потом собираешь из них целый предмет – сначала мысленно, а затем и в реальности, проникаешь в его суть и так порой возрождаешь канувшие в небытие империи.

Вместо совков и кистей он использовал мощную способность к анализу и не меньшей силы интуицию.

Дела пошли быстрее, когда ему в руки попали копии трех известных майяских кодексов и книги монаха де Ланды, который первым начал расшифровку письменности майя, пользуясь знаниями ее живого носителя. Брат Диего даже составил майяский алфавит – как позже выяснил Кромлех, совершив роковую ошибку, ибо индеец, с которым монах работал, записывал иероглифами не звуки, а названия испанских букв.

Разумеется, эти тома невозможно было просто так взять ни в одной библиотеке СССР, да и мира тоже. Их копии делались адресно и ходили среди узкого круга специалистов. Но однажды профессор Столяров попросил Кромлеха остаться после занятий в аудитории. Вынув из-под своего стола, он передал Женьке грязноватую авоську с объемистым пакетом внутри.

- Держи, пригодится, - коротко сказал он.

В свертках были копии всех трех кодексов и книги Ланды. Евгений никогда не спрашивал учителя, где тот их достал – знал откуда-то, что не стоит.

Погрузившись в воспоминания, ЕВК не заметил, как дошел до места, где Антонио по его просьбе спрятал акваланг – под лежащим трухлявым стволом. На дереве, стоящем рядом, был вырезан большой крест, чтобы пометить тайник.

«Хороший он парень», - думал Евгений, извлекая части снаряжения.

Когда ЕВК летел в Мексику, он, конечно, понимал, что без помощника ему там задуманного не совершить. И вновь судьба послала восторженно внимающего ему молодого мексиканского ученого, ходившего за русскими хвостом. Антонио все сделал четко, без лишних вопросов, и ничего никому не разболтал.

До того, как он подойдет к сеноту, ЕВК должен был совершить нечто очень важное. Время на это еще было. Отойдя на полсотни шагов от тайника, он собрал валежник и развел небольшой костер. Присел, вытащил из-за пазухи заветный пенал, раскрыл и извлек кодекс.

В рваном свете от язычков пламени причудливые фигурки на ветхой коже, казалось, двигались. Они подпрыгивали, качали головами, глумливо вываливали языки. Он не лгал Илоне, говоря, что ключ к расшифровке ему дали картинки – и они тоже, конечно. И алфавит Ланды, который просто надо было правильно использовать. Дело пошло, когда он окончательно понял, что знаки эти не идеограммы – они обозначают слоги.

Но все равно на расшифровку первых слов ушло много лет. Это была кропотливая, почти бухгалтерская работа: чтобы зафиксировать значение того или иного знака, нужно было найти его в нескольких местах и получить осмысленные фразы. Да еще с условием, что знак читается одинаково.

Постепенно он понял, что слово «че» означает «дерево», а «чель» - «радуга», и что это имя богини Иш-Чель. Тут как раз и помогли картинки – было известно, что эта богиня плодородия традиционно изображалась сидящей с кроликом на коленях в обрамлении абстрактного символа луны… Но всего этого было мало – в конце концов, отдельные слова прочитали и его предшественники. Нужно было, например, овладеть шрифтом и индивидуальным почерком писцов майя – вариантов написания иероглифов было много. Надо было разделить корни и остальные части слов, а затем проанализировать, насколько часто повторяются и как сочетаются знаки. И еще много чего надо было сделать.

За это время в жизни Евгения изменилось многое – умерли родители, их питерскую квартиру пришлось разменять. Он получил однокомнатную в новостройке, но не любил ее и предпочитал жить в крохотной каморке, выделенной ему Музеем этнографии народов СССР, куда его устроил Столяров после окончания университета.

Работа у него там была не пыльная… вернее, как раз пыльная, но легкая – в основном он выбивал коллекционные туркменские ковры. Это занимало примерно полчаса. Все остальное время сидел в своей каморке и работал над текстом. И пил – он давно уже обнаружил, что алкоголь помогает думать и решил, что такое чудесное свойство перевешивает весь вред, который он может принести. Ну и расслабляла его водка, что при напряжении, в котором он пребывал многие годы, было великим благом.

Частенько к нему присоединялся за бутылкой старший научный Лев – тоже пристроенный в музей на малообременительную должность ради того, чтобы иметь жилье и возможность для научной работы. Он был сыном очень известных поэтов, отец расстрелян в 20-х за контрреволюцию, а на мать как раз в это время обрушилась вся тяжесть неудовольствия советской власти. И сам Лев недавно освободился из лагерей. Вернуться в Питер ему помог фиктивный (а может, не совсем фиктивный) брак с одной влиятельной в музейном мире дамой.

Несмотря на то, что Лев был значительно старше Женьки, общались они вполне по-приятельски, порой усиживая за вечер не две и не три бутылочки. Евгению нравилась образная речь друга и его потрясающая эрудиция в истории и географии. У Льва были интересные идеи по поводу возникновения и развития этносов – Евгений с ним порой соглашался, а порой яростно спорил. В полутемной каморке космами висел дым крепких сигарет Льва, папирос Евгения и алкогольные миазмы, частенько звучали непечатные фразы. Теперь ЕВК думал, что это было самое счастливое время в его жизни.

Правда, Лев вскоре ушел из его жизни – был в очередной раз арестован и посажен, на сей раз в порядке идеологической кампании против его матушки. После освобождения он вернулся в Ленинград, несколько раз они с Кромлехом мельком виделись, но дружбу не возобновили.

И именно Лев догадался о значении самой важной майяской фразы в жизни ЕВК. Во время очередных посиделок в каморке Евгений показал другу перевод слов из СВОЕГО кодекса, который он уж начал немного понимать. Конечно, он не сказал, откуда взял эту фразу, лишь выложил на стол бумажку, на которой записал расшифрованные слова, по отдельности совершенно ясные, но общий смысл которых ставил в тупик: «Знатного рода мужчина, его семья зовется священный каменный круг». В кодексе это выражение повторялось несколько раз.

Взглянув на бумажку, Лев расхохотался так, что поперхнулся сигаретным дымом и потом долго откашливался. Евгений глядел на него с недоумением.

- И чего ты ржешь? – спросил он.

- А ты не понимаешь? – Лев глядел на него с веселым недоумением. – Или издеваешься?

- В смысле?

- В смысле, что ты подсунул мне кальку своего имени, - Лев опять захохотал. – «Знатного рода мужчина» - буквальный перевод имени Евгений. А «его семья зовется», то есть, носит фамилию… Какую?

- …

Евгений произнес в прокуренное пространство каморки несколько очень сильных слов.

- «Священный каменный круг». Кромлех! – договорил он за Льва.

- Вот именно, - продолжал посмеиваться тот. – Но признайся, что ты хотел меня разыграть – майя уж точно не стали бы твое имя записывать.

- Точно, поймал, - машинально ответил Евгений, пытаясь осознать свалившееся на него невероятное открытие.

Ему стоило больших усилий перевести разговор в другое русло, незаметно убрав листок со стола. Впрочем, было уже поздно, и вскоре Лев, покачиваясь, отправился восвояси.

А Евгений остался наедине с чем-то огромным и необъяснимым.