Ты мне больше не нужен (СИ) - Райн Эльна - Страница 14

Альфа постоянно говорит с ним, отвлекая от самокопания. Порою это раздражает. Алоису хочется побыть одному, полежать и посмотреть в точку на потолке, пережить таким образом очередной-новый вечер после работы, а не вот это. Он понимает, что друг пытается развеселить его, как умеет. Алоис безмерно благодарен ему за это, но он привык справляться с проблемами сам. Рассказывать кому-то о личном, делиться самым больным — не про него.

Он ест, тщательно пережевывая, но вкуса не чувствует. Врет Фреду, что очень вкусно, альфа улыбается ему. Алоис изображает улыбку в ответ. Без радости.

Просто потому, что так надо.

Когда Фредер уходит, Алоис кормит котят. Голова болит который день подряд, и эта боль давит на виски, тяжелая, будто в голову залили сталь. Постоянно хочется лежать и ничего не делать. И это состояние пугает его намного больше, нежели истерики. Лучше бы выпустить весь этот яд, выплеснуть на кого-то или что-то.

Но он боится, что сорвется на Фредере. Поэтому носит яд в себе, а тот разъедает, превращает в пустую оболочку без желания жить. Алоис попросту не видит будущего. Не планирует. Забывает о том, что надо бы прекращать сидеть на шее у Фреда. Забывает о ребенке. Ест, спит, работает, лежит, ест, спит.

Разум упорно ищет мотивацию встать и двигаться дальше, однако каждый новый найденный смысл меркнет. Его мечты, планы обрушились слишком резко. А выстроить новые нет сил. Он попросту существует, а не живет, отказываясь принять помощь от Фреда.

«Сам справлюсь», — думает. — «Человек неспособен по-настоящему понять человека».

Он снова остается один в квартире. Котики спят. Стены давят на плечи, создавая дискомфорт в лопатках и заставляя шевелиться, чтобы избавиться от мерзкого ощущения. Потолок придавливает сверху. Алоис тревожно срывается с места. Туда-обратно по гостиной, в попытках найти успокоение. Нет его. Нет. Покой — нечто призрачное.

«Ты один», — шепчет подсознательный страх. — «Один!»

«Нет, нет, нет, у меня есть котята, Фредер скоро придет, нет, я не один», — уверяет он себя же, шепотом, и кажется самому себе сумасшедшим.

«Ошиба-аешься, ты один!..»

Звонок в дверь — как спасение. Алоис идет, по пути отмечая, что Фред бы не стал звонить, у него же ключи есть. Это… гость? Пульс ускоряется от всплывшего перед глазами образа. Он открывает дверь с поразительной скоростью, руки подрагивают.

…Коди.

Алоис выдыхает, чувствуя боль в области сердца. Как огромную иглу под ребра загнали, проткнув насквозь грудную клетку. Он корит себя за дурные мысли о том, о ком думать не стоит.

А старший омега тем временем улыбается и кивает. Алоис отвечает на его приветствие, пропуская внутрь. Папа Фредера тут нечастый гость, он омега занятой, у него кондитерская в центре города. За это время — несколько недель — Коди приходил всего два раза.

Папа Фреда предлагает выпить чаю на кухне, побеседовать, дождавшись прихода сына. И как-то подозрительно осматривает Алоиса, щурясь и поправляя очки.

— Я не спрашивал, думал, не мое дело, но… У тебя что-то случилось? Раз ты переехал сюда, то, — Коди делает паузу. — Поссорились с партнером?

— Мы… разошлись, — выдавливает через силу Алоис. Виновато опускает голову, ожидая осуждения, мол, «куда ты смотрел», «почему не удержал альфу», «это был твой единственный шанс на семью». Все то, что сказал бы ему папа, если бы узнал.

— Жаль, — пожимает плечами Коди, начиная хозяйничать у плиты, ставить чайник, будто бы он у себя дома. А, ведь правда — это дом его сына. — Дорогой, не расстраивайся ты так, видимо, не судьба. Ты омега видный, не этот, так другой будет.

— Не будет, — возражает Алоис, чувствуя раздражение от «легкомысленных» слов омеги. Ничего тот не понимает.

— Если ты поставишь на себе крест, то, конечно, не будет. Все зависит от тебя, — настаивает Коди.

«Поэтому вы папа-одиночка?» — чуть не выпаливает он ироничное.

Тишина. Алоис вслушивается в стук чашек, которые Коди достает с полки. Прозрачные, низкие. Он неосознанно рассматривает омегу, отмечая, что тот красив даже в свои пятьдесят. Длинные волосы, выкрашенные в чисто белый, завязаны в хвост. Сам невысокий, худой, из рукавов кардигана видно тонкие запястья. Только на лице морщины — у краешков губ, у глаз, на лбу.

«Сам боишься осуждения, а его осуждаешь», — укоряет себя же Алоис, присаживаясь на стул и откидываясь на спинку.

Он наблюдает, как Коди точными движениями снимает чайник и ставит на подставку. С Фредером у них почти ничего общего. Только цвет глаз — светло-карий — да и все на том. Наверно, Фред похож на отца. Но об его отце Алоис мало что знает: обычно болтливый Фред на этой теме резко становится молчаливым.

— А… что случилось с вашим мужем? — не удержав любопытства, спрашивает Алоис. Только после осознает, что это, вероятно, больная тема, и вопрос некорректный. Сказанного не вернешь — приходится краснеть, замерев на месте.

— О, это, — Коди мельком оборачивается на него. — Хм… так ты не поймешь, тут нужно рассказывать с самого начала, — услышав слова омеги, Алоис расслабляет сведенные в напряжении лопатки. Опирается спиной на спинку стула, выдыхая. Кажется, Коди не задет его вопросом.

— Кажется, вчера я был студентом, а сегодня уже старик, — начинает Коди, разливая попутно чай. — Время летит так быстро, и чем старше становлюсь, тем дни незаметнее. Так, я говорил о студенчестве… да. Я учился на кулинарном, там и познакомился с… о, это я не об отце Фредди, его, кстати, Мартин зовут, если Фредди не рассказывал. Я о другом, но этот связан напрямую с тем, что случилось с Мартином. Шон, — Коди едва заметно кривит синеватые губы. — Он был самым красивым парнем на потоке, в него невозможно было не влюбиться. А ко всему тому я был наивным романтиком, так что согласился стать с ним парой мгновенно. Все омеги на курсе так завидовали мне, но они и не догадывались, что мне попался не принц, а чудовище, — омега вздыхает и улыбается, видно, он давно отпустил события прошлого.

Алоис ожидает продолжения с большим интересом. Он пододвигает к себе чашку с напитком, помешивая ложкой, чтобы быстрее остыл.

— Сначала все было хорошо, — продолжает Коди, — но потом я начал замечать, что он ревнует меня без причины. Шон оказался собственником. Сначала запретил мне общаться с альфами, после… вообще со всеми. Даже с дедушкой, мол, он плохо на меня влияет. И я, глупый, слушался. Шон был всем моим миром, я и не думал спорить с его «советами», — омега отпивает из чашки, — М-м, мятный… А, первым тревожным звоночком стала смерть дедушки. Точнее… а, дедушка мне заменял родителей, он сам воспитал меня. До сих пор себя виню, что променял его на Шона.

— А что такого этот Шон сделал? — спрашивает Алоис, когда Коди притихает, явно задумываясь о чем-то своем.

— Он запретил мне ехать на похороны дедушки, а когда я его не послушал, он впервые ударил меня и запер в комнате, ссылаясь на то, что там я могу найти кого-то и изменить ему. Тогда я понял, что у него сдвиг какой-то и попытался от него уйти. Не знаю какими силами, но он вымолил прощение. И убедил вступить с ним в брак. Говорил, что он — моя семья, — Коди снова пьет чай, жмурясь. — Вкусно. И я, наивный, снова повелся. Все было хорошо, пока я не забеременел. Сказал ему сразу же, дурак, а он — «Делай аборт». «Нам, нашей семье, не нужен никто другой», — говорил он. Я… я правда не хотел этого. Шон пригрозил разводом, сказал, что выставит без вещей, а у меня кроме него, его же стараниями, никого и не было. Пришлось послушаться. И сам того не замечая, я начал думать так, как мне велел Шон.

Алоис сглатывает, ощущая сухость в горле. Запивает чаем, но давится, кашляя несколько раз подряд. Шон так сильно похож поведением на Яра, что от одного сравнения становится дурно. Неужели со стороны Яр выглядит таким же монстром?

— Вижу, ты шокирован, дорогой, но сначала дослушай. Ох… Дальше моя жизнь превратилась в ад. За любой проступок он меня запирал в той самой комнате. Дошло до того, что он запрещал мне выходить на улицу. А однажды он побил меня особо сильно, я не выдержал и ночью сбежал. Не знаю, почему так долго терпел. Теперь понимаю, что любое проявления насилия — это нехорошо. Я обратился в полицию, и после суда Шону дали срок, плюс его обвинили в каком-то там убийстве — не знаю, делал ли он это, но вполне мог, и следующие двадцать лет я его не видел.