Игры на раздевание книга 2 (СИ) - Мальцева Виктория Валентиновна - Страница 17

- Не надевай его, хотя бы когда мы одни. Будь собой! – внезапно просит.

- Мне комфортнее так… когда он не бросается в глаза вперёд меня.

Кай качает головой и улыбается:

- Я хочу, чтобы рядом со мной тебе было так же спокойно, как и наедине с собой. И так же свободно.

Прочитав в моих глазах недоверие, объясняет дальше:

- Я знаю, как он выглядит, и да, ненавижу его за то, что когда-то тебе пришлось пережить боль, но для меня он - часть тебя, а значит…

Вновь целует в шею, в самый эпицентр деформации на коже, и шепчет что-то неразборчивое, щекоча дыханием и настраивая на игривый лад. Затем я вдруг слышу обещание, которое мне очень нравится:

- Когда-нибудь изобретут способ их убирать, и к тому моменту мы сможем себе это позволить. Если только ты захочешь.

Дело было совсем не в обещании избавить меня от уродливого шрама в будущем, а в том, что это самое будущее далеко было расписано наперёд, но главное,  в нём было отведено определённое место и для меня.

- Скажи, твой акцент, откуда он?

- Я родился и до четырёх лет жил под Лондоном - в городке Харлоу, графство Эссекс. Четыре года – это немало, так что моё британское произношение навсегда со мной! – улыбается.

Я тоже улыбаюсь и признаюсь:

- Не могу объяснить, что именно со мной происходит, когда я слышу твоё «еврибХОди»  вместо «еврибАди»… но это та-а-ак красиво!

- Хочешь научу? Следи за губами:  EVERYBODY…

Georgi Kay - Lone Wolf

И вот я не знаю, что это - оттенок розового на его губах, их контуры или их движения, или же то, как живо мои собственные помнят их нежность - но я прилуняюсь или приземляюсь, а вернее «пригубляюсь», короче, оказываюсь там, где и должна была оказаться. Возвращаюсь домой.

И в тот момент, когда уже осознаю себя лежащей на спине, зажатой близостью большого мужского тела, съедающего моё маленькое ладонями, пальцами, поцелуями, я понимаю, как легко и просто меня обманули! Если б только все обманы на Земле были такими же сладкими…

- Твои родители приехали сюда из Бразилии? – спрашивает тихонько.

- Только отец. Мать из Кореи. Они познакомились на курсах английского языка – учились вместе.

- Твоя мать кореянка?

Кай поднимается и с улыбкой вглядывается в моё лицо.

- Да. Но я на неё не похожа. Во мне больше отцовских генов.

- Немножко похожа… - он склоняет своё лицо ниже и мягко вдыхает, - глазами.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Прислушиваясь к собственным ощущениям, вызываемым мягкими прикосновениями его губ к моим векам, я почему-то думаю о весне. Вижу много солнца и талый снег, обречённый снег. Снег, который станет водой, и воду, которая совсем недавно была снегом. Тонкие ручьи собираются в широкие,  те вливаются в реки, а  реки… они орошают землю, питают её. Землю, которая уже цветёт и обещает осенью плоды.

- Расскажи, что именно ты уже успела заметить? В чём отличие от остальных?

Вопросы, которые он задаёт, не задают обычные люди: уже в том, как он их формулирует, я вижу познания более глубокие, чем среднестатистическая осведомлённость людей об аутизме. Кай определённо  изучал вопрос. Это очень хорошо. Так нам будет намного проще.

- Звуки… похоже, для вас они не такие громкие, поэтому вам доступно больше музыки. Я совсем не могу слушать рок, например, он сводит меня с ума. Спокойная композиция с громким окончанием способна спровоцировать  срыв - мелтдаун. Вы же спокойно слушаете очень тяжёлую и громкую музыку. Ещё кинотеатры, я в них не хожу. Там слишком много людей и слишком опасные для меня звуки.

- В институте ведь тоже много людей?

- Институт – это необходимость. Это то, на что я ежедневно себя настраиваю. Да, каждое утро – это работа с собой.

- Как это происходит? Что ты делаешь?

- Читаю свою мантру: «Викки, это продлится всего пять часов. Потом отдых: тишина и никого рядом». Я всегда обещаю себе отдых. Если отдыха долго нет, риск мелтдауна резко возрастает.

Он сосредоточенно кивает.

- Как часто это случается?

- Мелтдаун?

- Да.

- В детстве часто. Сейчас – почти никогда. В последний раз…

- На лестничной площадке?

- Да. Ты ТАК понял?

- Задумался. Потом понял, но не до конца. В школе, что было в школе?

Я не хочу об этом вспоминать. А он смотрит. Долго и пристально.

- Расскажи, мне важно это знать! – подбадривает.

- Бывало по-всякому. Но в целом… нормально.

- Что было самое плохое.

- Ну… однажды мне высыпали мусор на голову из совка – пыль, крошки, чужие волосы... у меня случился самый жёсткий приступ в тот раз.

- Кто это сделал?

- Один парень, но наблюдали многие и мальчики и девочки – спланированная акция. Средней школе хотелось выяснить, как я на это отреагирую.

Он отводит глаза, и я не могу прочесть реакцию. Этот человек - первый, кому я рассказываю о самом сильном мелтдауне в детстве, и это странно, потому что он тот, кто заставил пережить самое унизительное потрясение во взрослой жизни. А его, похоже, интересует не это: он снова мягко трогает пальцами шрам на моей шее.

- В детском саду вылили на шею горячий чай. Случайно – так мама сказала, но в сад меня больше не водила. После этого случая я сразу в школу пошла, и что тогда случилось, совсем не помню.

Кай понимающе кивает.

- Мне повезло больше, чем остальным: я легко и быстро обучаюсь, - продолжаю. - Для меня социализация, такой же предмет, как математика: много теории и упорной практики, и вуаля – ты перестаёшь выделяться. Тайм менеджмент и система во всём – жизнь упорядочена, а значит, безопасна и спокойна – это и есть самая надёжная защита от приступов. Я хожу одними и теми же путями, ем одни и те же блюда, стараюсь надевать привычную и комфортную одежду, никогда не экспериментировать с цветами, но главное - придерживаюсь ритуалов в ежедневной рутине.

- Но сложности всё равно остаются.

- Да.

- Что сложнее всего?

- Я не понимаю флирт, юмор, шутки, сарказм, иронию. Вообще. Когда люди это обнаруживают, начинаются проблемы.

- Стёб.

- Да.

- Я до сих пор учусь читать лица. Иногда получается, но чаще… нет.

- Что именно получается?

- Слёзы – это легко. Смех – легко, потому что люди щурят глаза, если есть складки кожи в уголках, вот здесь, - не касаясь, указываю на это место у его глаза, - значит, это настоящий смех. С улыбками самое сложное: их слишком много. И я никогда не могу определить, что они означают.

- И попадаешь в неприятные ситуации.

- Да.

- Например?

- Например, когда люди дают мне двусмысленные поручения. Грубый стёб я легко просчитаю логически, но тонкую игру… у меня почти нет шансов. Иногда, бывает, люди не имеют злых намерений, у них и мысли нет, поставить меня в неловкое положение, они просто по привычке играют словами, идеями, а я не жду подвоха и понимаю всё буквально. Попадаю впросак. Такое случилось вот, совсем недавно, - вздыхаю.

- С Адити? – он улыбается. И в уголках его глаз есть небольшие складки. Искренность.

- Откуда ты знаешь?

- Я многое знаю. Но ещё больше чувствую, Вик. И я хочу сказать тебе одну очень важную вещь: со мной ты в безопасности. В ПОЛНОЙ. Запомни это. Расслабься и почувствуй себя свободно. Я обещаю никогда с тобой не шутить, не острить, и не говорить загадками. Всё, что я чувствую, чего хочу и жду от тебя, я всегда буду проговаривать прямо. Рядом со мной твоя жизнь не должна быть челленджем, она обязана быть самым комфортным местом для отдыха и накопления сил для выхода в мир внешний.

- А ты хочешь… мою жизнь рядом со своей?

- А разве ты не видишь, что я делаю?

- Я не могу определить твои эмоции по твоему лицу, а значит, судить о твоих намерениях, о своих перспективах. Я не могу верить всему, что ты говоришь, потому что меня слишком часто обманывали. Поэтому я совершенно не понимаю, что ты делаешь.

- Я пытаюсь стать для тебя… всем.