Ева и её братья - Барбаш Елена - Страница 33

Заново ощущая тепло потока, идущего от сердца к сердцу, она мечтала, что выкрадет его и увезёт из России к чёртовой матери. Ей казалось, что она сможет победить войну, завладевшую Сашиным существом. Ей казалось, что любовь всегда побеждает. Может быть, потому что это была первая любовь в её жизни.

Она вспоминала его ласки, его запах, слова любви, близость. Но вслед за этим накатывал лютый ужас произошедшего, и Ева не могла понять, как в одном человеке могло всё это уживаться. И огромная обида комом подкатывала к горлу, перекрывая дыхание и укрепляя решимость больше никогда его не видеть.

И тут, откуда ни возьмись, раздался звонок с неизвестного номера. У Евы было правило отвечать на любые звонки – никогда не знаешь, откуда прилетит эксклюзивная информация. В трубке раздался хорошо знакомый голос:

– Здравствуй, Рыжик. Я вернулся.

Ева осела. Это был Лёлик. Муж. Пауза затягивалась. Наконец Ева собралась и холодно ответила:

– Здравствуй. Какими судьбами?

– Говорю же – я вернулся. Все вопросы порешал, никто больше претензий ко мне не имеет. Когда увидимся?

– Я не собираюсь с тобой видеться. У меня давно другая жизнь.

– Ну что ты, Рыжик, нам же так хорошо было вместе, вспомни… – начал было Лёлик, но Ева резко его оборвала:

– Что ты несёшь? Что надо вспомнить – загулы, баб, мутных знакомцев твоих? – с тихой яростью процедила она. – Ты меня бросил беременную, скот…

– Евочка, боже! Какое счастье! – восторженно заголосил Лёлик, пытаясь перехватить инициативу. – Ребёнок! Как ты его назвала?

– Наш сын умер от лейкемии. Я одна, слышишь, совершенно одна боролась за Игорька… Где ты был всё это время? – сорвалась на крик Ева.

На этот раз замолчал Лёлик. Стало очевидно, что обычные хохмы не прокатят и надо менять тактику.

– Ева, милая, я изменился. Меня так помотало! Я хочу семью с тобой, хочу всё вернуть! – Лёлик тараторил, перебивая сам себя. Слова катились градом, сминая друг друга. – Я богат, мы будем жертвовать на благотворительность, построим храм, Бог поможет, у нас ещё будут дети…

Ева прервала этот поток:

– Лёлик, я не желаю ни с тобой, ни с твоими деньгами иметь ничего общего. Ты вообще в курсе, что, когда ты сбежал, ко мне приходили твои подельники? Ты можешь понять, что я чудом жива осталась? Где ты был, придурок, в это время? О чём ты думал?

– Я должен был уехать, меня бы замочили…

– В общем, просто отвали…

– Ева, ты, между прочим, до сих пор моя жена. Давай вместе сходим на кладбище, где наш мальчик лежит, я всё-таки его отец! Заодно повидаемся, мне столько нужно тебе рассказать! Просто будем друзьями, зачем нам враждовать?

Вот это вот «ты до сих пор моя жена» Еву не на шутку напугало. Она, конечно, не стала Лёлику объяснять, что ей удалось объявить его без вести пропавшим и расторгнуть брак. Но ему от Евы явно что-то было нужно. Дружить ей с Лёликом абсолютно не хотелось, хотя она уже поняла, что от него так просто не избавиться. Надлежало проявить гибкость.

Она назначила дату и попросила её не беспокоить до этого.

Тем временем счастливо выбравшийся из СИЗО Коньков решил всех удивить и затеял со своими высокопоставленными кураторами неожиданный разговор.

К великому сожалению кураторов, мысли, посетившие его в тюрьме, имели продолжение. Александр совершенно не хотел думать о себе как о винтике системы, идеальном солдате и т. д. Эта опасная игра смыслами захватила его и заставила думать о своей жизни, о том, что́ он защищает, кто его друзья.

В какой-то момент Коньков сказал себе: «Ок. Моя совесть спокойна, если я делаю что-то для защиты Родины. Но я не хочу, чтобы моё оружие попало к террористам. Точка».

И тут же поймал себя на мысли о совести. Эта была новая парадигма. «Ого, – подумал он, – Еве бы понравилось». С другой стороны, Коньков прекрасно понимал, с кем имеет дело. Для животрепещущего разговора он выбрал куратора, с которым у него были максимально дружеские отношения, плюс того отличала приятная биографическая особенность: о нём точно было известно, что на одну половину он еврей, зато на другую – настоящий викинг. Звали куратора Владимир Красно Солнышко.

И вот в ресторане, хорошо выпив, Коньков спросил, как тому живётся с этими двумя половинками.

– Вообще не думаю об этом, – ответил Владимир. – А почему ты спрашиваешь?

– Знаешь, как-то мне не по себе от мысли, что мои машинки попадают к «Хезболле».

– И давно это с тобой? – участливо спросил Владимир. – Может, всё-таки съездить тебе отдохнуть куда-то?

– Спасибо, я вроде не устал. Просто хочу, чтобы в наше соглашение с Иорданией внесли пункт о запрете продажи странам, замеченным в содействии террористам.

– Тогда нам вообще некому будет продавать.

– Ну почему, Египет, саудиты и т. д., они все остаются.

– Саш, не лезь ты в это. На тебя и так косятся. Многие тебя не любят, сам знаешь, из каких неприятностей мы тебя постоянно вытаскиваем.

– Знаю. Спасибо. Только в эти неприятности я попадаю не самостоятельно, а потому что я ваш навеки. Вот поэтому и говорю с тобой откровенно. Помнишь, ко мне на МАКСе подходил саудит, предлагал с ними совместное предприятие сделать? В саудитах я больше уверен, они «Хезболле» не будут ничего продавать.

– Да фальшивый это был саудит! – Тут Володя осёкся, потому что сказал лишнее. Ему через смежников стало известно, кто на самом деле подходил к Конькову. А вот Конькову знать совсем не следовало, особенно после этого разговора. – В общем, если не хочешь неприятностей, давай закроем тему.

– Подожди, как это – закроем? Мой голос вообще ничего не значит? Это я, между прочим, всё придумал!

– В данном случае не важно, кто придумал, а важны наши геополитические интересы. Что ты как маленький.

– Да какая, к херам, геополитика, брось! Просто вы всё бабло хотите срубить, какое возможно. А хезболлатовское бабло – вонючее.

– Вонючее, не вонючее – не обсуждается. Закончили на этом. Не узнаю тебя просто.

Разговор этот Владимир Красно Солнышко запомнил и на следующий день обсудил с товарищами. Коньков становился неудобным. Было решено от него избавляться.

Надо сказать, что Нордические давно слушали телефон Конькова, а также телефоны некоторых Соборных. Идеальный вариант по замыслу предполагал, чтобы в случае разбирательства подозрения пали на кого-то из Соборных. Оставалось выбрать правильный момент.

Аарон Баркат, израильский атташе по культуре, встретился с Моше Эттингером в одном из загородных отелей, где израильтяне арендовали помещения, когда очередная национальная забастовка парализовала работу посольства на Большой Ордынке. Отель принадлежал одному из больших друзей Израиля и был проверен вдоль и поперёк на предмет прослушки.

Аарон поздоровался и молча выложил перед Моше фото с авиасалона. Повисла пауза.

– Даниель настаивает, чтобы ты немедленно вернулся. Если тебе нужна любая помощь, – он голосом подчеркнул слово «любая», – мы тебе её окажем.

– Не стоит. Я возвращаюсь.

Тут Аарон не выдержал:

– Просто скажи, зачем ты это сделал? Что, некого послать было? Как ты понимаешь, русские тоже это видели.

– Нужно было срочно сорвать подписание соглашения о совместном предприятии.

Моше даже не особо задумывался о правдоподобности своих объяснений.

– Ты вообще как себя чувствуешь? Я слышал о твоей потере. Тебе надо отдохнуть.

– Всё в порядке. Немного устал. Мне нужно пару дней, чтобы закрыть дела, и я вылетаю.

Аарону не очень понравились глаза Моше, и он ему не поверил. И поэтому решил понаблюдать до отъезда. Он был вторым, кто принял решение пасти Эттингера. И конечно, его люди тут же обнаружили слежку Емельянова. Моше не подчинялся Аарону напрямую, и поэтому Аарон счёл за лучшее сохранять нейтралитет и обо всём докладывать в штаб-квартиру.

Внезапно свалившийся на голову муж и оказался той соломинкой, которая переломила спину верблюда. Александр не звонил и не проявлялся. Зато позвонил Михаил и позвал на модный спектакль. Знал, что Ева любит театр и не откажется. Приглашение это пришлось очень кстати, потому что всё происходящее в жизни стало для Евы вконец невыносимо.