Добрая самаритянка - Маррс Джон - Страница 11

– Что? Но…

– Берегите себя, Дэвид, – произнесла я и повесила трубку, не дав ему шанса попрощаться.

Я была уверена, что он перезвонит на следующий день.

«Так… неужели я только что назвала его Дэвидом? Кажется, да. Ох, чтоб тебя…»

В последнее время я часто думала о Дэвиде, и слова Стивена о чувстве безнадежности, которое он испытывал, напомнили мне о том, в чем сознавался Дэвид.

…Дэвиду я предложила оставаться на линии, когда наступит его время. Но ему нужно было нечто большее.

«Я не хочу уходить в одиночку, – признался он. – Мне нужно, чтобы кто-то был там со мной, кто-то, кто, как и я, боится сделать это один».

Никогда прежде ни от кого я не слышала такого запроса. В голове всплыли вспоминания об отвратительном месте, где прошло мое детство, и если б обстоятельства были иными, я могла бы на пару минут задуматься, – а не присоединиться ли мне к нему? Но у меня была семья, я была нужна Генри. Мой якорь прочно держал меня.

Нужно было подумать. Где, черт побери, я должна была искать желающую принять участие в этом? Нельзя же просто дать объявление на сайте знакомств: «Мужчина 39 лет, приятной внешности, с хорошим чувством юмора, ищет женщину, чтобы вместе совершить самоубийство». Поэтому я вернулась на интернет-форумы, где часто сидела когда-то – в поисках потенциальных кандидаток. Однако трудно поверить кому-то, кто прячется за аватаркой, а тем более завербовать его.

Потом в дело вступила удача – или судьба, – и в нашей жизни появилась она. Молодая женщина, носящая ребенка и страдающая от жестокой предродовой депрессии. У нее возникали мрачные мысли, и чем дольше продолжалась беременность, тем сильнее становилась убежденность женщины в том, что она будет ужасной матерью. Она считала, что у мужа роман на стороне, потому что он тайно звонил кому-то, а с их совместного счета стали пропадать значительные суммы денег. Задерживался на работе дольше обычного, а поскольку она стала толстой и чрезвычайно непривлекательной, то полагала, будто он ищет отношений с другой женщиной. Мне было все равно, действительно ли он изменял ей или нет. Просто тот факт, что женщина верила в измену и от этого лишь глубже увязала в депрессии, играл мне на руку.

При других обстоятельствах я могла бы предложить, чтобы она дождалась родов, прежде чем давать волю своим суицидальным мыслям. Но мне был нужен кто-то, подверженный манипуляциям и готовый принять мое предложение, – а она идеально подходила под это.

Еще я отчетливо сознавала: она нужна мне больше, чем я нужна ей. Поэтому обращалась с нею аккуратно и использовала все трюки, чтобы подтолкнуть ее в правильную сторону. Взяла дополнительные смены и предложила звонить до тех пор, пока не отвечу именно я. Посоветовала перестать принимать ту малую дозу антидепрессантов, которую прописал ей врач – чтобы лекарства не придали ей искусственного оптимизма. Намекнула, что неплохо бы дистанцироваться от друзей и блудного мужа. Направила ее на хорошо знакомые и тщательно отобранные интернет-форумы самоубийц – чтобы показать: она не одна. Спустя три недели напряженных разговоров, исследований и манипуляций она была готова встретиться с Дэвидом. И за семь дней до их встречи мы перешли на неотслеживаемые мобильные телефоны без предварительной абонентской платы.

Первый и единственный раз, когда они встретились лично, – в тот день, когда вместе шагнули с вершины утеса Бирлинг-Гэп в Восточном Сассексе. Они никогда не общались по телефону, по электронной почте или посредством эсэмэсок. Ни один из них понятия не имел, как выглядит другой, как звучит, какова причина желания умереть – только то, что им назначена общая судьба. Они верили в меня и друг в друга – мы были тремя друзьями, вместе совершающими прыжок в неведомое.

Слушая по телефону, как они делают свои последние шаги к краю и за край утеса, я испытывала гордость, радость, счастье, предвкушение и возбуждение одновременно – со мной никогда раньше такого не было. Но в глубине души я завидовала тому, что именно она делит с ним этот драгоценный момент. Это чувство терзало меня, когда я увидела сюжет в местных теленовостях. Не смогла заставить себя досмотреть его, увидеть в ней реального человека, поэтому просто переключила канал. Это я положила конец страданиям Дэвида, однако вся слава досталась ей.

Я на несколько секунд закрыла глаза и вообразила, каково было бы держать Дэвида за руку и чувствовать, как его тепло проникает в мое тело, когда мы вместе делаем этот последний шаг. Я ощущала мягкость его кожи, запах одеколона от шеи, пульс, бьющийся в унисон моему, – и все с такой отчетливостью, как будто я действительно присутствовала там.

– Лора! – раздался сзади раздраженный голос Джанин, вырвав из грез. Мои полные гнева глаза широко распахнулись. – Твой телефон звонит! Ты не могла бы ответить наконец?

Она указала мне на красный мигающий огонек.

– Конечно, – отозвалась я, гадая, каково было бы взять этот телефон со стола и запустить ей в физиономию.

Я нацарапала записку на листке бумаги и перебросила ее на стол Санджаю. Даже со своего места я видела, что пуговицы его рубашки туго натянули петли и в проемы между планками выглядывают клочки темных волос.

Вечно некомпетентная Джанин спутала все расписание и поставила в смену слишком много волонтеров, поэтому в офисе было куда больше народу, чем мне было привычно.

«Почему в кабинете Джанин полиция?» – написала я в записке.

«Понятия не имею», – прожестикулировал Санджай. Он брызгался одеколоном с удушливым запахом, однако это почти не помогало замаскировать запах его тела. Я оглянулась на Мэри, тоже сидевшую сегодня на звонках, и подняла брови, но та покачала головой.

Мне полагалось слушать овдовевшую пенсионерку, которая жаловалась на невыносимое одиночество. Но мое внимание было поглощено офицерами в форме, беседовавшими с Джанин.

От их присутствия мне становилось не по себе – не имело ли это какого-либо отношения ко мне? Не заявил ли Стивен на меня в полицию? Неужели инстинкт подвел меня и я слишком далеко – и слишком скоро – зашла в разговоре с ним? Я предполагала, что когда-нибудь такое может случиться. И достаточно будет обвинений со стороны одного-единственного человека, чтобы уничтожить мою репутацию.

«Ты в норме?» – написал мне в ответ Санджай. Я ненавидела общаться текстом, если только этот текст не был на экране телефона. И даже тогда он становился для меня всего лишь терпимым.

«Да, просто шумно!» – написала я и добавила смайлик.

Мне хотелось взять свою сумку и потихоньку смыться. Но нужно было точно знать, относится ли ко мне то, что происходит в кабинете Джанин.

Клиентка начала причитать о том, что двое детей совсем бросили ее, но мой взгляд был прикован к двум молодым полицейским, пившим кофе из кружек и заедавшим его моей выпечкой. Я подалась вперед и вытянула шею, пытаясь разобрать их приглушенный разговор, однако понять что-либо мог лишь чтец по губам.

Я ощутила, как узел у меня в желудке разрастается до размеров арбуза, и быстро воспроизвела в памяти оба своих разговора со Стивеном. Уверена, что не сказала ему напрямую о своей готовности поддержать его суицидальные стремления. Я слишком осторожна, чтобы ляпнуть нечто подобное. Так что если он меня и обвинит, то будет лишь его слово против моего.

Британские законы в 1961 году исключили самоубийство из числа уголовно наказуемых деяний, поэтому попытка лишить себя жизни перестала быть преступлением. Однако поощрять чье-то самоубийство или способствовать ему – это уже другое дело, и долгом полиции было расследование подобных обвинений. Максимальным наказанием за подобное, если вина будет доказана, служило тюремное заключение сроком в четырнадцать лет. Генри ни за что не выживет без меня так долго.

Чем дольше я смотрела на полицейских, тем сильнее моя изначальная паника сменялась гневом. Что я такого неправильного делала? Я только помогала людям, как и было положено в «Больше некуда». Конечно, у меня были свои планы, но я сама поставила ограничение: никаких детей, подростков или умственно неполноценных – все остальные, будучи в здравом уме, могли сами принимать решения… с моей помощью, конечно. Если бы моральный компас нашего общества не барахлил, меня могли бы вознаградить за ту помощь, что я оказывала несчастным. Люди – худшие враги сами себе, когда пытаются продлить жизнь, какой бы жалкой и безнадежной она ни была. И мое дело – спасать их от них же самих.