Первая схватка
(Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Т. XXХI) - Троянов Вениамин Иванович - Страница 12

— А ну-ка, барин! Выкладывай монету! Може, и пистолет хороший имеешь? Пригодится!..

Свои. Партизаны. Под откос поезд спустили — сообразил я. Новое дело. Как быть?

Открыться им? А вдруг если кто-нибудь из оставшихся в живых рядом со мною пассажиров узнает меня, беседующего с партизанами?’ Опять неудобно. В городе Тайгинске узнают, что я принят был партизанами, как свой. Туда давать нельзя ни малейшего шанса. Пока надо себя не выдавать.

Я бросил партизанам несколько слов по-французски.

Они захохотали.

— Иностранный гость, значит! Ну, нам все единственно. Разоблачайся, милый.

Я пробовал было отговариваться, но меня схватили.

Стали обыскивать.

Нашли пакет с моими документами — мое сокровище. Отобрали.

Находят револьвер.

— Эге, братцы, да это офицер! Вишь — браунинг. Офицер! Ну, тогда шабаш, ваше благородие.

Двое партизан направили на меня винтовки.

— Ну-ка, Митрич, отведем-ка его к сторонке. Там сподручнее. Здесь ему мокро лежать будет. Чай, простудится.

Что делать? Сказать им, открыться — рядом видимо лежат раненые пассажиры.

Решил им повиноваться. Сделал вид, что согласен, идем, мол.

Повели, наставив винтовки в спину.

Отвели шагов на сорок. Остановились.

— Ну, раздевайся, ваше благородие, господин иностранный офицер. Не лазай другой раз белым на подмогу. Не мешайся в чужую кашу.

— Будя, — сказал я. — Брось, братишка! Я свой. Только не орите больно. Я переодетый. Я не белогвардейский иностранец…

Ребята опешили…

— Ишь ты! Сразу по-нашему заговорил! Чего ты мелешь? Не офицер, говоришь? А свой? А по-французски лопочешь? Врешь, брат!

— Да постой, постой, — перебил его второй. — Может быть, взаправду. Чего зря патроны портить? Поведем его к матросу. Тот живо разберет.

Когда мы остались один на один с матросом, оказавшимся предводителем партизан, я ему сказал:

— Даю вам слово революционера, что я здесь по важнейшему революционному делу и что мой маскарад действительно вынужденный.

— Ладно! Попробую вам поверить, что вы переодетый коммунист. Но как вы можете это доказать? Вы в Тайгинске наших никого не знаете?

Я посмотрел на него в упор и отчеканил:

— Кого-нибудь из «пекарей»?

— Есть! Братва! Давай поцелуемся… Эй, товарищи, столковались! Ступайте к поезду да смотрите, чтобы об этом окромя вас да меня никто! Понимаете? Ни одна душа! А тебе, товарищ, чем сейчас помощь требуется?

— Сколько верст до Тайгинска?

— По шоссе напрямую — шестьдесят.

— Лошади у вас верховые есть?

— Для тебя, братва, да не найдется! Свою отдам…

На окраине города Тайгинска, рано утром, недалеко от заставы, в пустынном переулке остановился закрытый автомобиль. Очевидно, что-то испортилось в машине. Несколько мальчишек подбежали было поближе, но механик и его помощник, возившиеся у коробки мотора, так шуганули мальков, что они все рассыпались по сторонам и больше не лезли…

Несколько времени спустя из города мимо заставы промчался по шоссе другой открытый военный автомобиль. В нем сидел шофер и один пассажир, видимо, военный.

У застопорившегося автомобиля шоферы, видимо, добились в конце концов толку. Он запыхтел, задрожал. Шоферы быстро вскочили на свои места, автомобиль двинулся с места и, усиливая ход, помчался тоже в сторону от города по шоссе вслед первому.

У верстового столба с цифрой «13» военный автомобиль что-то скиксовал, закапризничал, а потом и совсем остановился…

— Что там еще случилось?

— Не могу знать, ваше высокородие. Сейчас посмотрю — слезу.

Солдат-шофер курбетом выкатился из-за руля и нырнул к мотору.

— Ну что? Надолго застопорились?

— Одним духом, ваше скородие.

— Поскорее, братец! Живо сделаешь — хорошо на чай получишь.

Послышался гудок. Нагоняла сзади какая-то машина.

Офицер встал в автомобиле и поднял обе руки вверх…

Международный автомобильный сигнал:

«Стоп! Дай помощь».

Второй закрытый автомобиль подъехал к военному вплотную рядом.

— Господа, нельзя ли просить вас помочь моему шоферу?

— С удовольствием! Сейчас все оборудуем.

Из закрытого автомобиля сначала вышли два механика. Подошли к солдату-шоферу, затем…

Не успел офицер оглянуться, как был схвачен сзади тремя неизвестными.

— Что вы делаете? Как вы смеете? Да вы знаете, кто я? — заорал он, стараясь вытащить браунинг, но уже было поздно.

— Что делаем? Помогаем! Не смеемся! А кто вы — знаем прекрасно.

Когда шофера военного автомобиля связывали два механика из закрытой машины, он бормотал им:

— Не очень, черти, старайтесь! Ишь, разыгрались!

— Ничего, товарищ, потерпи! Завтра все равно вчистую отделаешься. К себе в Орловскую губернию поедешь. Потерпи, миляга! На папироску — затягивайся.

— Не зубоскальте, черти! Теперь опять развязывайте. Готово с князем-то…

Офицера действительно во время этого разговора уже успели раздеть и втащили его в закрытый автомобиль, напялив на него какую-то хламиду.

Через час после этого происшествия, с аэродрома около станции Ланской в неизвестном направлении вылетел самый лучший аппарат эскадрильи. На нем, кроме пилота-летчика — сзади сидел, очевидно, наблюдатель…

А солдат-шофер Митюха, который привозил офицера, временно оставил машину на дворе отряда и пошел разыскивать своего земляка, друга закадычного Сашку Беспалого, тоже орловца.

— Ну, Саш, прощай! Кому в деревню кланяться?

— Да что ты, паря?

— Сегодня, брат, приеду, сдам машину и айда в Орловскую губернию! Пропадайте вы здесь пропадом! Будя с офицерами валандаться! В Рабоче-Крестьянскую Рассею поеду. Прощай, брат!..

Часа в два дня около городской психиатрической больницы остановилась простоя деревенская телега, запряженная парой лошадей.

На телеге сидели человека четыре.

Один из них, старичок, видимо, псаломщик или дьякон, пошел в контору и спросил главного врача.

— Буйного привез. Сынишка сбрендил. На людей бросаться стал. О, Господи! Себя разными званьями называет. А околесицу какую несет, что не приведи Бог! Летать, говорит, по небу хочу! Ну и грехи! Мать убивается дома. Ревьмя ревет. Ведь единственный! Семинарию окончил. Думали, попом будет, а он на вот, аки Навуходоносор, взбесился. Волосы на себе выдирает, так мы его обрили. Связывали да обрили! Начисто и голову и бороду, и усы и брови. Все под окно. Под мышками хотели брить, чтобы не выдирал волосья и себя не терзал, да бросили — возня! Дерется больно!..

Дьячковского сына прямо принесли в приемную. Вне очереди. Лопотал он — не приведи Бог, а ругался — ужасти!..

Доктор велел надеть ему смирительную рубашку и привязать к стулу, а затем перевести в отдельную комнату.

Когда больного перенесли туда, главный доктор и все, как есть, ушли. С больным остался молодой врач, ассистент с простецким, скуластым лицом.

— Послушайте, князь, что я вам скажу! Не орите хоть несколько минут.

Больной сразу стих и стал слушать, сделав удивленное, вполне осмысленное лицо.

— Князь, вы в сумасшедшем доме! Вы понимаете это?

— Да, конечно! Я не дурак и ясно вижу, где я!..

— Тогда продолжаю вопросы. Вы когда-нибудь сидели в сумасшедшем доме?

— Никогда! Клянусь вам!..

— Охотно верю, но очень жаль!

— Почему жаль?

— Потому что знали бы здешние порядки.

— Не знаю и знать не хочу!..

— Теперь вам придется узнать. Слушайте. Сообщу вкратце. Во-первых, раз вы душевнобольной, то что бы вы ни говорили, ни писали — все это ваш больной бред. Все это будет вноситься лишь в вашу историю болезни. Во-вторых, все ваши письма, записки, дневники будут передаваться только мне и пришиваться к вашему больничному листу. Поняли?