По заданию губчека
(Повесть) - Сударушкин Борис Михайлович - Страница 10

— Да, это было бы досадно, — поддакнул председатель.

— Если бы у меня был и местный документ, это значительно облегчило бы мое продвижение.

— О чем речь?! Сделаем!

Савинков на секунду замешкался:

— Ну, если вы так добры, то помогите мне достать и подводу.

— Я мог бы вам под расписку выдать и деньги, — совсем уж расщедрился председатель.

— Нет, нет! Деньги у меня есть! — решил более не искушать судьбу Савинков, внутренне смеясь: председатель городского Совета всерьез поверил, что о его мудрой деятельности будет известно в Москве и Петрограде.

В тот же день, снабженный харчами и местным мандатом, на телеге, в которую был впряжен унылый мерин, руководитель «Союза защиты Родины в свободы» продолжил свой путь к Казани.

Монотонно шлепая по воде широкими плицами, оставляя в ней тусклый, маслянистый след, вниз по Волге, к Ярославлю, шел пароход «Товарищ крестьянин».

На берегах — ни огонька, деревни притаились, попрятались за косогоры от чужого недоброго глаза, от греха подальше.

Трудно было неграмотному крестьянину разобраться в том, что делалось в стране, даже в собственном уезде. По деревням метались перхуровские агитаторы, поносили Советскую власть, силком вербовали «добровольцев» в какую-то Добровольческую армию.

В богатых селах Заволжья крикливым, нахрапистым эсерам удалось заручиться поддержкой зажиточных крестьян. И размежевались деревни, встали поперек них невидимые баррикады. По одну сторону — кто поверил эсеровским посулам, по другую те, кто понял — мужицкая правда за большевиками. А сбоку, как всегда, — выжидающие, чем все это кончится, чья возьмет.

Таких было больше. И прятались деревни за косогоры, словно бы отступая от Волги, по которой шел пароход «Товарищ крестьянин».

В тесной капитанской каюте с одним иллюминатором за принайтованным столом сидели двое — командир отряда Лагутин и Варкин, назначенный к нему комиссаром.

Лагутин склонился над разостланной на столе картой-десятиверсткой:

— Хорошую устроили офицерам баню, из Рыбинска только один отряд ушел, который Мыркинские казармы брал. Пленные говорили, в нем сам Савинков. Потом их видели в Ермакове, в Панфилове. А дальше след затерялся. И вдруг новость — вроде бы этот же отряд под самым Ярославлем объявился, но на левом берегу. Вот здесь, — показал он точку на карте.

Комиссар вопросительно посмотрел на командира воспаленными от бессонницы глазами:

— Хотят пробиться в Заволжье?

— Кто их знает, Николай Николаевич. Может, решили помочь Перхурову вырваться из окружения, ударить нашим в тыл.

— Да, в Ярославле им делать уже нечего, — согласился Варкин. — Сколько их?

— Не больше полусотни, пять пулеметов, гранаты есть.

— Откуда эти сведения?

— С нарочным военком Громов мне записку прислал. К нему на станцию Всполье мальчишка-беспризорник пришел. Он ночевал в усадьбе на берегу Волги, где остановился отряд. Какой-то гражданский попросил его тайно провести в город. Парнишка согласился, а ночью через слуховое окно, по крыше, убежал. Гражданского этого звали Борисом Викторовичем.

— Савинков?!

— Выходит — он, все совпадает. Дело предстоит опасное — берег голый, а усадьба вплотную к лесу прижалась. Предлагаю остановить пароход вот у этой пристани, — опять ткнул пальцем в карту Лагутин. — Пешком подойти к усадьбе со стороны леса. Согласен, комиссар?

— Командуй, Михаил Иванович. У тебя в таких делах опыту больше… Пойду посмотрю, как ребята устроились.

— Глаза у тебя, вижу, слипаются. Отдохни, Николай Николаевич, отряд я сам проверю. Мне сейчас все равно не заснуть.

Привычно оправив гимнастерку под ремнями, Лагутин вышел из каюты. Комиссар снял кобуру с наганом, открыв иллюминатор, с удовольствием глотнул свежего речного воздуха. Положив под голову шинель командира, вытянулся на узком и жестком рундуке.

Пригибаясь, Лагутин по отвесной металлической лестнице с отполированными медными перилами спустился в кормовой отсек. На низком подволоке, в зарешеченном плафоне, слабо, словно бы из последних сил, светилась электрическая лампочка. На деревянных лавках вдоль покатых бортов, прямо на полу, под плитами которого ровно постукивала машина, вповалку спали красноармейцы.

Лагутин пересчитал их, одного не хватало. Поднялся на палубу, на корме никого не было. Прошел на бак и увидел красноармейца, в шинели, в серой бараньей папахе, низко надвинутой на лоб.

Это был Игнат, о ротором говорила Варя Буркина, рассказавшая об офицерском отряде в Покровке. Облокотившись на леерную стойку и зажав в руках винтовку, он смотрел на темную, мерцающую ширь реки.

За плеском воды и мерным гулом двигателя не сразу услышал шаги командира. Лагутин уже хотел повернуть назад, не мешать парню — мало ли о чем нужно было ему подумать в одиночестве, — но красноармеец уже заметил его, выпрямился.

— Почему не спишь, Игнат? — встал рядом Лагутин.

— Да вот на Волгу загляделся…

— Приятное занятие, но перед боем выспаться надо как следует.

— А что же вы?

— У меня свои заботы.

Они замолчали. Лагутин, отвернувшись от встречного ветра, закурил папиросу, тоже облокотился о леерную стойку.

— А правда, товарищ командир, что Ленин из Симбирска?

— Точно, волжанин.

Парень задумался о чем-то, глубоко вздохнул и тихо вымолвил:

— Прожить бы еще лет тридцать…

— А ты что, завтра помереть собираешься? — насмешливо спросил Лагутин.

— Не-е, я не о смерти, товарищ командир, — Игнат еще глубже напялил папаху на глаза, объяснил: — Посмотреть бы, какие, города здесь встанут, какие пароходы будут по Волге ходить.

— А смерти, значит, не боишься? — заглянул Лагутин в худое лицо с острым подбородком и тонкими, резко очерченными губами.

— Да как сказать… Я на фронте навидался ее, целый год друг на дружку любовались.

— Где воевал-то?

— На Юго-Западном. Был такой — лейб-гвардии егерский полк. А до этого в земской овчарне батрачил. И вдруг от овец — да в гвардию, из лаптей — да в сапоги. Ох, и дурак был! За веру, царя и отечество сам под пули лез, все мечтал Георгиевский крест заработать, домой героем Явиться. Спасибо большевикам, они мне правду о войне как на ладонь положили.

— Отец-то из каких у тебя?

— Сначала на железной дороге сцепщиком работал, покалечило его там. Потом на помещика в деревне спину гнул…

Парень замолчал, глядя, как форштевень режет черную воду, резко отбрасывая в сторону светлое крыло шипящей волны. Подняв голову, спросил командира:

— А правду ребята говорят, что вы в Кронштадтском восстании участвовали, с каторги бежали?

— Было, Игнат. И с каторги бежал, и из острога.

— Интересная у вас жизнь. А мне и вспомнить нечего: деревня, окопы, опять деревня.

Лагутин возразил ему:

— Ну, не скажи. Биография у тебя, Игнат, самая что ни на есть героическая — уже три революции пережил. Когда-нибудь такую биографию дети в школе станут изучать.

— Очень им будет интересно, как я овец пас, — горько усмехнулся красноармеец.

— Потомкам нашим все будет интересно: и как мы работали, и как на фронтах братались, и как мятежников вышибали. Может, лет через тридцать будет ходить по Волге огромный белый пароход с твоим именем.

Игнат рассмеялся:

— Куда мне в герои, товарищ командир…

Лагутин вгляделся в берег, поправил ремни на гимнастерке:

— Вроде бы к пристани подходим. Жаль, не успели договорить. Но ничего, после потолкуем.

Разбудив комиссара и красноармейцев, Лагутин поднялся в рубку, предупредил, чтобы пароход причаливал без огней.

Борт легонько стукнулся в пристань, на деревянные кнехты завели швартовы, скинули трап.

Следом за командиром и комиссаром красноармейцы спустились на гулкий дощатый причал. Тропинкой, затылок в затылок, поднялись на пригорок и сразу же углубились в лес, вплотную подступивший к береговому откосу.

Через полчаса свернули с тропинки в направлении к усадьбе, вошли в сухой сосновый бор. Усыпанная хвойными иголками, земля пружинила под ногами, скрадывала шаги. Лишь иногда кто-нибудь чертыхался, зацепившись за ветку, и снова только шум ветра в высоких кронах и тяжелое дыхание красноармейцев.