Нужна женщина - настоящая (СИ) - Попова Любовь - Страница 27

Я согласилась остаться в клинике и промыть желудок физ раствором через вену, отправив ребенка своей маме. Судя по голосу в телефоне, она за меня переживает и будет рада посидеть с внуком.

Лежа в новенькой клинике, поедая вкусные обеды (хорошо, когда Директор твоя подруга) я размышляла стоит ли звонить Прохору и все рассказывать. Долго размышляла, почти не отзываясь на вопросы медсестер о своем самочувствии.

Пришла к выводу, что Прохору это не нужно. Я ему не нужна.

Пора строить новую жизнь. Без мужчин. Без любви. Со струёй душа.

Так я живу, почти неделю, устраиваюсь в местный магазин администраторов, хотя чаще при этом стою за прилавком, отдаю Вову в местный садик.

И вроде бы неплохо, вроде бы хорошо, если бы не так дерьмово на душе и в сердце.

Умываюсь слезами почти каждое утро, живу на автомате, существую (кажется даже одежда стала висеть) пытаясь забыть прошлое. Пытаюсь, да, но оно находит меня само.

Закрываю магазин стандартно в десять вечера, думая о том, что меня ждет еще одна одинокая ночь, как вдруг на плечо ложится чья-то тяжелая рука.

— Здорова, Лаврова.

Я резко оборачиваюсь на звук знакомого голоса. Голоса, которого звучать здесь не могло никак.

Ведь Дима тюрьме? В тюрьме же?

Но это был он. Потрёпанный с дороги, с дико вращающимися глазами, похудевший, но он. Мой муж.

— Дима, что ты здесь делаешь? — вопрос был рациональный, учитывая нашу последнюю встречу и его пребывание в местах не столь отдаленных. Тем не менее, он кривится:

— Что, любимому мужу не рада?

— Ты издеваешься? — иду я в сторону, но он резко разворачивает к себе. — Ты подставил меня! Ты мне ничего не сказал! Заставил бояться тюрьмы! А теперь появляешься и спрашиваешь, не рада ли я любимому мужу?! Да пошел ты! — кричу в сердцах ему в лицо.

Вырываю из его хватки руку и делаю несколько шагов в сторону, но его следующие слова просто взрывают мне мозг.

— Я люблю тебя. Все это было ради нас.

Весь мир сужается до уровня этих таких вроде бы нужных, и одновременно таких жестоких слов. Я уже не вижу, как медленно кружится влажных ветер, не чувствую биения собственного сердца. Все меркнет, и только гнев вспышкой во мне взрывается, и я оборачиваясь с размаху бью мужа за слова, которые он никогда не произносил без мольбы и угроз.

— Скотина! Подонок! Ради нас?! Ради нас?! Преступником ты стал ради нас?! Или меня подставил ради нас?! — продолжаю лупить этого дебила, понимая; я больше не люблю его. Я никогда его не любила. Нельзя любить того, для кого ты лишь грязь под ногами.

— Да, прекрати! — отпихивает он меня. — Тебя бы отпустили, тебя и так отпустили. А у нас были долги! Это был хороший шанс вырваться из кабалы банка. А сейчас мы можем рвануть на Украину. Там нас не будут искать. Я уже знаю как получить политическое убежище.

— Нет, — качаю я головой, даже думать не хочу, чтобы видеть его. Долги. Но ведь больше нет никаких долгов. А он даже не проверил. Не подумал проверить.

— Я мог уехать без вас с Вовкой, но я вернулся. Поехали со мной, Лесь. Поехали, любимая, — берет он мою руку и впервые за много лет нежно целует. Так, как не было даже в цветочно-конфетный период. Неужели и правда любит?

— Ты же вернул деньги, — мне стало интересно куда бы он без них поехал. Или где спрятал.

— В прошлый раз я спрятал их на вокзале в ячейке с кодом. Твой день рождение между прочим.

— Дим… — умиляюсь такой гадости и сама себя за это ненавижу, но и вернуться к нему не могу. Уже не могу.

— Олеся, ну поверь мне. Все ради нас. Поехали за Вовой и заживем на широкую ногу.

— Постоянно в бегах и страхе? Потом снова терпеть твое скотское отношение? — поднимаю брови, вытаскивая свою уже похолодевшую руку из его ладони и обнимаю себя за плечи.

Озноб бьет все тело, заставляя сотрясаться его, то ли от холода, то ли от того что происходит.

— Какое скотское? Да? я на руках тебя носил, — совершенно искренне удивляется он.

Я не сдержавшись, смеюсь. Как легко забыть все плохое, да? У Димы всегда была удивительная способность выкидывать из памяти то, что ему вроде бы не нужно, зато помнить все плохое по отношению к нему.

— Нет, Дима, теперь точно нет. Уходи сам, забирай деньги и уходи. Но я с тобой не буду. Я не люблю тебя. Больше не люблю, — делаю шаг назад, мысленно прощаясь с тем немногим хорошим, что нас связывало. Но вдруг вижу, как его взгляд из умоляющего превращается в озлобленный и бешеный.

Движимая инстинктом самосохранения, разворачиваюсь и делаю ноги.

— Да, мне вообще-то плевать! — вдруг кричит он мне вслед. — Ты едешь со мной! На границе с семьей пускают лучше, — с этими словами он рвет за мной и догоняет в несколько прыжков.

Дима закидывает меня к себе на плечо. Довольно легко, учитывая его постоянные обзывания в адрес моей задницы и бежит к только подъехавшей машине.

Мы уже почти у нее. Я пытаюсь извернуться, напоминаю про Вову.

— Потом заберем.

Он не слушает, уже пытается со мной на плече открыть дверь машины, как вдруг со всех сторон нас окружает свет автомобильных фар и шум полицейских мигалок. А по асфальту раздается топот тяжелых ботинок.

— Дмитрий Романенко, поставьте заложницу и руки за голову. Вы окружены.

Я даже не знаю, радоваться и пугаться. Но долго задуматься мне об этом не дают.

Дима сбрасывает меня на асфальт, из-за чего я больно бьюсь об задницу, а сам бежит куда-то в сторону.

Потирая ушибленное место, вижу, как его достаточно быстро нагоняют мужчины в форме, толкают в землю носом, цепляют наручники.

Смотрю на это все со слезами, сама не знаю то ли от боли, то ли от того что Дима теперь сядет надолго. Сглатываю, чувствуя как рыдание рвется наружу и облегчение обнимает своими руками. Впервые рада появлению полиции. Боюсь представить, чтобы было, увези меня Дима.

Меня, вдруг поднимают за плечи, и, развернув, прижимают к твердой, широченной груди. Я бы могла испугаться, отпрянуть, но сразу чувствую до боли знакомый, мускусный аромат.

— Прохор?!

— Да, моя девочка. Я здесь. Теперь все позади.

Вдыхаю ее аромат и дурею. Даже не думал, что буду скучать так сильно. Не по тому, как она глубоко сосет или как широко раздвигает ноги. Именно по ней. По ее улыбке, по скромно опущенным ресницам, по тихому голосу.

В последнюю неделю я начал понимать, что собственное удовольствие ничто, по сравнению с тем, как хочется доставить наслаждение любимой.

А о том, что чувствую, понял позже, когда она села в машину и не глядя покинула мою жизнь.

— Как ты… То есть…. Как вы здесь оказались, Прохор Петрович? — спрашивает неловко и хочет отпрянуть, но я не пускаю. Теперь я ее никуда не отпущу.

— Я расскажу, обязательно тебе все расскажу. Пойдем в машину.

Не доверяет, вижу. Из объятий вырывается и отходит на шаг, смотрит с недоумением, читавшимся в блестящих от света фонаря глазах.

— Может, лучше пройдемся? — кивает она в сторону аллеи через дорогу. — Мне хочется подышать свежим воздухом.

— Я смотрю на небо, и вдыхаю предгрозовой летний воздух, что сейчас был не менее сухим, чем в машине. Но она хочет дышать, значит сейчас не время играть тирана.

— Ну, пойдем. Показывай, где ты провела детство.

Она прячем взгляд, в котором мелькает улыбка и направляет наше движение вдоль узкой набережной.

— Как полиция узнала, что Дима будет здесь?

— Это было легко.

Я рассказал, как понял, что она бы у себя бы лишнего не взяла, после того, как узнал поближе, поэтому начал копать под мужа. В тот момент я хотел привлечь и ее, но после выходки Даши, (и да, у меня с ней ничего не было) я понял, что Олеся мне совершенно не доверяет (Я ее не виню) может неадекватно воспринять план по возвращению награбленного.

А вернуть его надо было. Потому что на меня тоже давило европейское руководство. Таким образом, отпустив Олесю на неделю от себя, я не только добился восстановления ее невиновного статуса перед законом, вернул деньги, но и навсегда упек ее мужа за решетку.