Нужна женщина - настоящая (СИ) - Попова Любовь - Страница 20

Еще пара движений, кровь к члену приливает сильнее. Рычу, стискиваю зубы, снимаю с себя женское тело, резко ставлю на колени и кончаю на дрожащие сухие губы, заливая рот, лицо.

Смотрю, как она давится, откашливается и хрипит. Глотает сперму. В ее глазах отражается страх и похоть. Понимаю, ненавижу, но пока не могу отпустить.

Будет моей личной секс — рабыней. Отработает то, что должна будет отсидеть в тюрьме. Будет делать все, что я скажу, любой самый извращенный каприз. Я заставлю ее пожалеть о том, что она решила меня обмануть, я заставлю ее просить наказаний снова и снова.

Я долго всматриваюсь в голубизну глаз, ненавидя Олесю, и желая ее снова.

Она как зараза вошла в мое тело, сердце и жизнь. Поселилась. Возможно, я пока и не хочу ее оттуда вытравлять. Возможно, мне нравится эта болезненная похоть, от который член всегда твердый, а сознание кристально чистое.

— Ты сядешь в тюрьму… — произношу угрожающе, стирая с губ белесые капли и, наблюдаю, как широко раскрываются ее глаза… — Или можем сейчас все замять.

Она напрягается в ожидании продолжения. Грязная, с каплями спермы волосах, со смазкой, вытекающей прямо на пол, с покрасневшей грудью и торчащими сосками. Она похожа на шлюху, и я снова хочу ее трахнуть. Именно такой! Именно здесь! Но достаю из кармана платок и кидаю ей.

— Вытрись. Приведи себя в порядок.

— Вы говорили…

— Я замну дело, отпущу твоего мужа, если ты становишься моей личной прислугой.

— Прислугой?

— Да, выполняешь роль секретаря, домработницы, шлюхи. Двадцать четыре часа в сутки. Делаешь все, абсолютно все что я прикажу.

Олеся часто дышит, пока медленно, как будто одеревенело приводя себя в порядок: натягивает платье, платком стирает с лица сперму, завязывает растрепавшиеся волосы в узел.

— Как долго?

— Пока твой муж не вернет остальные деньги или пока ты мне не надоешь.

— А если я откажусь… Если адвокат докажет мою непричастность? — с надеждой с голосе спрашивает она. Что, роль рабыни тебе не нравится?

Я выпрямляюсь во весь рост. Со звоном застегиваю ширинку и иду к выходу, зная, что Олеся все равно согласится.

— Прохор. Петрович, — сипло окликает она меня у самой двери и встает на ноги.

— Если ты готова тешить себя бессмысленной надеждой, ты можешь оставаться здесь, — пожимаю я плечами, не оборачиваясь, — Но если твоя вина будет доказана, ты сядешь в тюрьму и никогда больше не увидишь сына. Выбор за вами, Олеся Романовна.

Я выхожу за дверь, уже хочу прикрыть, но тут же слышу стук. Открываю, смотрю, в красные от слез, такие красивые глаза и слышу ожидаемое и такое прекрасное.

— Я согласна.

Есть ли у меня выбор?

Почему я, движимая страхом согласилась быть игрушкой в руках этого, как оказалось, совершенно незнакомого человека.

Неужели я была настолько наивна, чтобы думать, что понимаю его, что он готов подарить мне счастье. Нет, он горд и неприятен. Он хочет отомстить мне за мнимое предательство, втоптав в грязь мою гордость, мою любовь.

Прохор хочет подвергнуть меня пытке из стыда и презрения к себе.

Именно его я ощущаю сейчас, когда еду в машине пока он мнет, не глядя, мои сиськи. Сминает пальцами левой руки их безразлично и, разговаривает по телефону, обсуждает как сильно повредило защитной системе вмешательство моего мужа.

Он сжимает их, взвешивает в своих сильных руках, надавливает на соски, находя их через ткань платья — выкручивает.

Все его движения злые, грубые и я должна прямо сейчас возненавидеть Прохора.

Должна! Должна!

Должна презирать за то, что он не проверил все до конца. Что он поверил неопровержимым уликам, и везет меня домой, превратить в свою секс-рабыню.

Я должна ненавидеть его, а не в очередной раз течь как сука, как похотливая тварь, жаждущая вновь быть пронзенной его членом, ощутить вкус его спермы.

Я должна быть сильной! Ради себя! Ради сына!

Я должна быть сильной, а вместо этого тихонько поскуливаю, положив руки между тесно сжатых бедер, ощущая как складочки вновь увлажняются и легонько, почти незаметно их массирую, пока он насильно тискает мне грудь.

Машина, что везла нас, останавливается возле черного входа в офисное здание Андерсона, и вот уже через десять минут за моей спиной захлопывается входная дверь, щелкает замок, оповещая меня о моей заключении. Повергая меня в безысходность и тьму отчаяния. Слезы сами собой начинают стекать по щекам, чертить влажные дорожки и скрываться в вороте грязного платья.

Я поворачиваюсь и взглядом прошу пощады.

— Прохор Петрович, но я правда ничего не знала, я правда ни в чем не виновата, — вой рвется из горла, но его выражение лица ни на миг не меняется.

— Эти ваши слезы и женские уловки оставьте для тех, кто способен испытывать жалость. Даже интересно, а скольких простаков вы обманули, а? — он делает шаг ко мне, я отступаю. Никого, о боже никого. — Скольким мужикам ты так охуенно сосала, доводя до потери сознания, пока твой муженек шарил в их банковских счетах?!

Он теснит меня к стене, нависает подобно угрожающей упасть скале. Ставит руки по обе стороны от моей головы невольно задевая волосы, оттягивая их, причиняя боль. И страх плещется во мне бурлящей лавой. Я даже не знаю чего от него ожидать. Ничего не знаю.

— Отвечай, сука! Скольким мужикам ты дала, скольких ублажила?!

— Никого, никому! — кручу я головой, кричу со всей силы, от страха, что он может меня ударить, от страха, что это может мне понравиться. Это ненормально, ненормально испытывать такое противоречие в чувствах, эмоциях и желаниях.

— Радует, что я первый, — хрипит он где-то над ухом, пальцем поднимает за подбородок и мельком заглянув в глаза, сминает мои губы в грубом на грани жестокости, поцелуе. Рвет душу своей злой нежностью, с которой сжимает задницу.

Он тянет меня наверх, продолжая истязать рот своим твердым и пластичным языком, заявляя полную власть над моим ртом, телом, жизнью. Мои ноги отрываются от мраморного пола, и вот Прохор уже несет меня вглубь квартиры, судя по всему в душ. Не отрываясь от меня включает воду и рванными движениями начинает раздевать и раздеваться сам, шепча в губы:

— Ты будешь делать все. Все что я захочу. И сама будешь хотеть этого.

Давиться моим членом, лизать мои яйца и просить еще. Я заставлю тебя пожалеть, что ты только подумала о том, чтобы обмануть меня. Я вытрясу из тебя душу, заставлю полюбить меня, ощутить полный спектр вины, а потом брошу как ненужную вещь. Слышишь меня? — шипит он, заглядывая в лицо по которому потоком льется вода, и не дождавшись ответа, дергает вниз.

Ставит на колени.

— Лизать, рабыня! — приставляет он к моим губам яйца, рукой задирая, свой огромный член высоко. — Убедись языком, что я чистый. Что нигде не осталось грязи, такой же, как ты сама.

Я, глотая воду прижимаюсь губами к нежной коже машонки, целую и выпускаю наружу язычок…

— На меня смотри, — слышу грубый голос сверху и поднимаю взгляд, почти кончая представляя как эта сцена смотрится со стороны. Я на коленях, перед моими глазами член и яйца великолепного мужика с фигурой атлета и взглядом садиста, способного как вывернуть свою жертву наизнанку, так и вознести ее к блаженным высотам.

— Смотреть на меня, шлюха и лизать!

Приказ отдан и я, сжимая бедра сильнее, чувствуя что там влажно и без воды из душа, принимаюсь активно работать языком, оттягивать кожицу губами, прикусывать ее и снова лизать.

Сознание отключается, доверху заполненное терпким запахом своего господина. Я растворяюсь в этом унижении, наслаждаясь тем, как властвует мой хозяин, как управляет теперь не только моим телом и удовольствием, но и моей жизнью.

Становится безразлично все, кроме желания удовлетворить своего хозяина. Руками хватаюсь за упругие ягодицы, слышу прерывистый вдох, вижу, как Прохор прикрыл глаза, пошатнулся и одной рукой оперся о стенку душа.