Детство Никиты - Толстой Алексей Николаевич - Страница 17
- Предыдущая
- 17/31
- Следующая
Отец с удовольствием съел горячую лепешку,- аи да Степанида!--съел, свернув трубочкой, вторую лепешку,- аи да Степанида! - отхлебнул большой глоток чая со сливками, расправил усы и зажмурил один глаз.
- Ну,- сказал он,- теперь слушайте, как я тонул.- И он стал рассказывать.- Из Самары выехал я третьего дня. Дело в том, Саша,- он на минуточку сделался серьезным,- что мне подвернулась чрезвычайно выгодная покупка: пристал ко мне Поздюнин,- купи да купи у него каракового жеребца Лорда Байрона. Зачем, говорю, мне твой жеребец? "Поди, говорит, посмотри только". Увидел я жеребца и влюбился. Красавец. Умница. Косится на меня лиловым глазом и чуть не говорит - купи. А Поздюнин пристает,- купи и купи у него также и сани и сбрую... Саша, ты не сердишься на меня за эту покупку? - отец взял руку матушки.- Ну, прости.- Матушка даже глаза закрыла: разве сегодня она могла сердиться, хотя бы он купил самого председателя земской управы Поздюнина.- Ну, так вот,- велел я отвести к себе на двор Лорда Байрона и думаю: что делать? Не хочется мне лошадь одну оставлять в Самаре. Уложил я в чемодан разные подарки,- отец хитро прищурил один глаз,- на рассвете заложили мне Байрона, и выехал я из Самары один. Вначале еще кое-где был снежок, а потом так развезло дорогу,- жеребец мой весь в мыле,- с тела начал спадать. Решил я заночевать в Колдыбани, у батюшки Воздвиженского. Поп меня угостил такой колбасой,- умопомраченье! Ну, хорошо. Поп мне говорит: "Василий Никитьевич, не доедешь, увидишь непременно ночью овраги тронутся". А я во что бы то ни стало - ехать. Так проспорили мы с попом до полночи. Каков он угостил меня наливкой из черной смородины! Честное слово,- если привезти такую наливку в Париж,- французы с ума сойдут... Но об этом как-нибудь после поговорим. Лег я спать, и тут припустился дождик, как из ведра. Ты представляешь, Саша, какая меня взяла досада: сидеть в двадцати верстах от вас и не знать, когда я к вам попаду... Бог с ним и с попом и с наливкой...
- Василий,- перебила матушка и строго стала глядеть на него,- я серьезно тебя прошу больше никогда так не рисковать...
- Даю тебе честное слово,- не задумываясь, ответил Василий Никитьевич.- Так вот... Утром дождик перестал, поп пошел к обедне, а я велел заложить Байрона и выехал. Батюшки родимые!.. Одна вода кругом. Но жеребцу легче. Едем мы без дороги, по колено в воде, по озерам... Красота... Солнце, ветерок... Сани мои плывут. Ноги промочены. Необыкновенно хорошо! Наконец вижу издалека наши ветлы. Проехал Хомяковку и начал пробовать - где бы легче перебраться через реку... Ах, подлец! Василий Никитьевич ударил кулаком по ручке кресла.- Покажу я этому Поздюнину, где мосты нужно строить! Пришлось мне подняться версты три за Хомяковку, и там переехали речку вброд. Молодец Лорд Байрон, так и вымахнул на крутой берег. Ну, думаю, речку-то мы переехали, а впереди три оврага,пострашнее. А податься уж некуда. Подъезжаю к оврагу. Представляешь, Саша: вровень с берегами идет вода со снегом. Овражище,- сама знаешь,- сажени три глубины.
- Ужас,- побледнев, проговорила матушка.
- Я выпряг жеребца, снял хомут и седелку, положил их в сани, не догадался снять дохи,- вот это меня и погубило. Влез на Байрона верхом,господи благослови! Жеребец сначала уперся. Я его огладил. Он нюхает воду, фыркает. Попятился, да и махнул в овраг, в наслус. И ушел по самую шею, бьется и - ни с места. Я слез с него и тоже ушел,- одна голова торчит. Начал я ворочаться в этой каше, не то вплавь, не то ползком. А жеребец увидел, что я ухожу от него, заржал жалобно - не покидай! - и стал биться и сигать за мной вслед. Нагнал и передними копытами ударил сзади в раскрытую доху и потянул меня под воду. Бьюсь изо всей силы, а меня затягивает все глубже, подо мной нет дна. Счастье, что доха была расстегнута, и когда я бился под водой, она слезла с меня. Так она и сейчас там, в овраге... Я вынырнул, начал дышать, лежу в каше растопыркой, как лягушка, и слышу что-то булькает. Оглянулся,- у жеребца полморды под водой,- пузыри пускает: он наступил на повод. Пришлось к нему вернуться. Отстегнул пряжку, сорвал с него узду. Он вздернул морду и глядит на меня, как человек. Так мы барахтались больше, должно быть, часу в этом наслусе. Чувствую - нет больше сил, застываю. Сердце начало леденеть. В это время - смотрю - жеребец перестал сигать,- его повернуло и понесло: значит, выбились мы все-таки на чистую воду. В воде легче было плыть, и нас прибило к тому берегу. Байрон вылез на траву первый, я - за ним. Взял его за гриву, и мы пошли рядом,оба качаемся. А впереди - еще два оврага. Но тут я увидал - скачут мужики...
Василий Никитьевич проговорил еще несколько неясных слов и вдруг уронил голову. Лицо его было багровое, зубы мелко и часто постукивали.
- Ничего, ничего, это меня разморило от вашего самовара,- сказал он, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
У него начался озноб. Его уложили в постель, и он понес чепуху...
СТРАСТНАЯ НЕДЕЛЯ
Отец пролежал три дня в жару, а когда пришел в себя, первое, что спросил,- жив ли Лорд Байрон? Красавец жеребец был в добром здоровье.
Живой и веселый нрав Василия Никитьевича скоро поднял его на ноги: валяться было не время. Начиналась весенняя суета перед севом. В кузнице наваривали лемеха, чинили плуги, перековывали лошадей. В амбарах лопатами перегоняли задохшийся хлеб, тревожа мышей и поднимая облака пыли. Под навесом шумела веялка. В дому шла большая чистка: вытирали окна, мыли полы, снимали с потолка паутину. На балкон выносили ковры, кресла, диваны, выколачивали из них зимний дух. Все вещи, привыкшие за зиму лежать на своих местах, были потревожены, вытерты от пыли, поставлены по-новому. Ахилка, не любивший суеты, со злости ушел жить в кладовую.
Матушка сама чистила столовое серебро, серебряные ризы на иконах, открывала старинные сундуки, откуда шел запах нафталина, пересматривала весенние вещи, помятые в сундуках и от зимнего лежания ставшие новыми. В столовой стояли лукошки с вареными яйцами; Никита и Аркадий Иванович красили их наваром из луковой кожуры - получались яйца желтые, заворачивали в бумажки и опускали в кипяток с уксусом - яйца пестренькие с рисуночками, красили лаком "жук", золотили и серебрили.
- Предыдущая
- 17/31
- Следующая
