Мальчики с бантиками - Пикуль Валентин Саввич - Страница 13

— Да что вы этой шпане байки рассказываете, товарищ начальник? Они же сюда озоровать приехали. Сплошное жулье — по глазам видно. Пороть бы их всех по понедельникам, чтобы во вторник еще добавить..

Юнги грянули хохотом, а Щедровский посуровел.

— Если вам кажется, что флот станет кормить и одевать тунеядцев, то вы здорово ошиблись. Не такое сейчас время, чтобы с вами тут цацкались… Старшины, начинайте!

Старшины были новые: видать, они уже давненько прозябали в скуке Савватьева, ожидая прибытия юнг, и теперь рады были проявить служебное рвение. Нет, они не деликатничали:

— Вы в землекопы — отходи в сторону. Вторая группа, пойдете на валку леса. Третья — кру-хом! На дергание мха и сортировку пакли. Четвертая — отставить! Что за вид у вас?

Открылась истина: Школы Юнг как таковой вообще не существует. Имеется лишь вот эта бывшая тюрьма, приютившая юнг за своими решетками. В лесу домик санчасти. Бывшая гостиница для богомольцев, где разместилось начальство. И все. Школы же и жилья — нет. Флот оборачивался другой стороной — не парадным шествием кораблей в кильватере, не шелестом вымпелов над головой. Флот предлагал лопату и тачку как пропуск в морской мир!

Савка попал в группу юнг, созданную для набивки матрасов водорослями. Подчинялись они старшине Россомахе — щеголю и скептику лет тридцати. Он завел юнг подальше в лес и там прочитал нудную лекцию о том, что за восемь лет службы он и не таких обламывал. После чего показал на Огурцова:

— Ты не кровь с молоком, вот и будь за старшего.

В просвете могучих сосен открылось море. Это была Сосновая губа, в устье которой виднелись домики рыболовецкого колхоза. Вдоль берега, обнимая старинные камни, обвешивая стволы прибрежных деревьев, квасились завалы морской капусты. Юнги пихали в матрасы водоросли посуше.

— Во спать-то лафа будет! Мягче сена.

— И пахнет. А чем пахнет?

— Йодом. Из такой капусты йод выжигают.

— А японцы едят ее. Может, и мне попробовать?

Кое-кто попробовал. Пожевав, выплевывали:

— Даром давай — не надо! Сосиски лучше.

Савка так и не понял, в чем проявились его обязанности старшего, Вместе со всеми он усердно тащил на загривке тяжелый матрасище, на котором предстояло спать кому-то другому. Однажды, когда он скинул ношу, чтобы передохнуть, возле него сбросил матрас еще один юнга. Кажется, это был тот самый, что вчера спрашивал комиссара, не пора ли ему в отпуск.

— Давай тикать отсюда, — вполне серьезно предложил он Савке. — Все интересное нам уже показали, а дальше ничего веселого не ожидается. Видишь, вкалываем.

Савка бежать отказался наотрез.

— Разве тебе не хочется домой? — удивился юнга.

— У меня нет дома. Ты как хочешь, а для меня теперь флот — дом родной, он мне и папа, он мне и мама. И лучше не подначивай меня, а то я комиссару скажу.

— Если накапаешь, я ребят подговорю, устроят тебе темную.

Савка взвалил на себя громадный матрас, который был в два раза больше его самого. Попер его дальше на горбу, задевая ветви елок. Когда поздно вечером юнги свалили последние матрасы в Савватьеве, Россомаха пересчитал свою группу. Одного не хватало.

— Куда делся человек? — набросился он на Савку.

В группе не хватало как раз того самого юнги, что подговаривал Савку сбежать. Огурцов об этом промолчал.

— Как его фамилия? — не отставал Россомаха.

— Не знаю. Не спрашивал.

— Какой же ты к черту старший? — возмутился Россомаха. — На флоте ты кем рассчитываешь быть? Матросом или матрасом?

Этим каламбуром неприятности для Савки пока и закончились.

Выдали робу. Рабочая одежда боевого флота — штаны и голландка из парусины. Темно-синюю форму юнги теперь должны были надевать только по табельным дням — по праздникам страны или заступая в караул. Отныне ходить им в робе, и только в робе! Юнги поняли, что в иных книжках моряков рисуют неверно — нарядными, как на параде. Жесткая и прочная роба — не для того, чтобы франтить, а чтобы трудиться. Новенькая, она обдирает тело, словно наждачная бумага, но после нескольких стирок мягчает, и к ней скоро привыкаешь. Ботинки у юнг тоже отобрали, взамен они получили со склада здоровенные кирзовые бутсы. Идешь в них по лесу — звери прячутся.

Школа Юнг строилась на голом месте и голыми руками.

Командование верно рассудило, что юнга должен уметь делать все, и потому слова «я не умею» не принимались во внимание. Если уж ты пришел на флот, так будь любезен делать, что тебе велено. Не хватало лопат и кирок, молотков и гвоздей, а топоры ценились на вес золота. Юнги пальцами соскребали в лесу подушку мха, и под ним обнажалась земля — сочная, перевитая корнями деревьев, унизанная прожилками червяков. Особая команда юнг наловчилась корчевать пни — без трактора и даже без рукавиц. На одном мальчишеском задоре вытягивались из земли корни, помнившие первых новгородцев. Учитывая особую тяжесть труда, корчеватели получали на камбузе по две миски каши. В землю, освобожденную от корней и камней, вонзались лопаты других юнг: копали глубокий котлован для будущего кубрика. Кубрики строились из расчета, что в них будет жить по пятьдесят человек. Увы, кубрики строились в виде землянок (как на фронте).

Постепенно в работе выяснялись наклонности юнг. Один был мастер-конопатчик, второй с тридцати ударов топора валил любую сосну, третий умел запрягать лошадь, четвертый перенял от дедушки печное ремесло, а пятый, склонный к скульптуре, обожал месить глину и бывал сам не свой от радости, когда топтал ее босыми ногами в глубокой яме. Работа обрела смысл: не бывать тебе мокрым в море, пока не вспотеешь на берегу!

Уже образовалась комсомольская организация, и с комсомольцев требовали особенно строго. Многие еще не были готовы вступить в комсомол по возрасту. В число таких малолеток попал и Савка Огурцов.

Россомаха определил его в бригаду «разрушителей». Это была такая работенка, что по ночам кости стонали. Чтобы тюрьма перестала быть тюрьмой, нужно было привести ее в порядок, а для начала выдернуть из окон решетки.

Два силача сунули ломы между решеткой и карнизом окна, поднатужились, но решетка даже не крякнула.

— До чего же хорошо сделано! — огорчились юнги.

— В таком случае, — распорядился Россомаха, — нам предстоит как бы блатная работа: будем решетки эти самые пилить. Я, конечно, в тюрьме не сидел. Но читать приходилось, что решетки пилят.

Первая решетка рухнула, и в окно глянула красота, уже ничем не обезображенная. Скоро пришлось Савке побыть в роли водопроводчика. Следовало привести в порядок гальюны на первом и втором этажах. Работа грязная и пахучая. После этого стелить полы считалось чистоплюйством. В труде не раз подтверждалась русская поговорка: глаза боятся, а руки делают. Это правда: только возьмись — работа закрутится, и сам ты закрутишься в работе.

В один из вечеров перед юнгами выступил комиссар Щедровский:

— Товарищи! Хочу сообщить радостную весть: осталось выкопать четыре котлована, и можно закладывать кубрики в землю. Своими руками вы приближаете день, когда сможете сесть за учебу. Пока все идет хорошо, — сказал комиссар. — Просто замечательно идет! Однако, как это ни печально, и в нашей семье не без урода. Стыдно сказать, но завелся у нас дезертир…

Из штаба два матроса вывели юнгу, и Савка про себя ахнул: тот самый, что бросил матрас в лесу, а сам куда-то скрылся.

Щедровский выставил беглеца на всеобщее обозрение.

— Вот, полюбуйтесь! Задержан катером морпогранохраны на шлюпке, в трех милях от берега. Недалеко ушел. Вообще-то перед вами стоит неуч! Чтобы плыть морем, нужно обладать знаниями. И дезертир еще должен сказать спасибо тем пограничникам, что его поймали. Ведь этот олух царя небесного поплыл на восток от Соловков, а там сильное течение уже понесло его в море. Так бы и выперло его через Горло[3] туда, откуда уже нет возврата. А шлюпку, — закончил комиссар, — он украл у колхозных рыбаков.