Немёртвый камень (СИ) - Кисель Елена - Страница 91

И в проход, образованный в этой толпе его охраной — сделал свой первый шаг Ястанир, Витязь Альтау, произнеся при этом одними губами:

— Увидим, она или нет.

Руки Ястанира были скованы спереди — Жиль Колокол передал через Хета, что над оковами маялись сами Магистры с привлечением и Берцедера, и лучших магов Семицветника. Фелла смотрела, как устало ступает Мечтатель, а ее губы выговаривали невольно:

— Экстер. Уходи сейчас. Неужели ты не можешь?

— Цепи — прах. Всё это — прах. И клетки. И стены. Помнишь, я как-то читал тебе одно стихотворение, где стены и цепи не значат ничего?

— И кто захочет пройти — пройдет?

Берцедера в толпе не было видно. Наверное, он с Лютыми Ратями, мелькнуло в голове у Бестии, но как-то туманно, будто думала не о важном. И еще: а где же сами Рати? Почему здесь нет ни одного из их числа? Ах да, по магистерским байкам — их же не существует…

— Ты была права. И Макс был прав. Биться вслепую — нельзя. Когда не знаешь, кто враг…

— Ты разве не видишь, что теперь они все — они все считают врагом тебя?!

Каким-то чудом она кричала шёпотом. Каким-то чудом различала молчание — успокаивающее и ласковое. «Не бойся, не бойся, Пятый Паж, если всё получится — мы узнаем, с кем мы сражаемся на самом деле. Это момент истины, Фелла. Всего лишь момент истины. Помнишь, как на Альтау? Каждому придётся снять маску».

Скриптор говорил задумчиво, совсем по-экстерски глядя в небо, на серую радугу.

— Что тебя пугает, Фелла? Мечи? После Альтау — нет клинка в Целестии, который смог бы меня поразить. И нет руки, которая смогла бы сделать это. Не бойся. Если вокруг нас с тобой всё еще Целестия — ничего страшного не будет.

Мечтатель, ты идиот, чуть не выкрикнула Фелла над головами толпы. Ты годы твердил мне, что после Альтау мы пошли не туда. Ты десятки лет пытался доказать, что мы делаем из учеников убийц. И ты еще можешь надеяться, что от Целестии времен Альтау остались не только мы с тобой и горстка ветеранов, что жив какой-то дух… или что эта толпа сюда не убивать пришла? Мечтатель, ты… Мечтатель.

Хуже оскорбить не получалось даже в мыслях.

Экстер теперь стоял на приготовленном для него помосте, а внимание народа теперь обратилось на трибуну Магистров. Та, будто в насмешку над небесами, сияла радугой, только ущербной. Не было оранжевого цвета, но был золотой — в золото был обряжен крепко спящий Дремлющий. Приближалась самая торжественная часть — чтение приговора.

Алый поднялся на ноги, направил магию на усиление голоса — и начал, конечно, с Альтау:

— Светлые жители Целестии! Тридцать веков назад мы думали, что обрели героя…

А на помост за спиной Ястанира тихо взошел палач.

Нет. Палач.

Все иные имена этого существа затерялись где-то в прорве столетий после Сечи. Осталось жуткое и самое верное. Палач — с того времени, как он разбойничал в лесах. Сражался в войнах — и оставался Палачом. И в конце концов профессию себе выбрал под имя. Не так часто ему приходилось работать, но время от времени к нему обращались, извлекали из каких-то подземелий Семицветника. И опять извлекли — потому что знали: он не откажется.

Не отказался.

Алый Магистр повысил голос и с надрывом расписывал о том, как велико было коварство Ястанира, на долгие годы скрывавшего своё имя и сущность — с какими помыслами, спрашивается? Конечно, исключительно с преступными! Ястанир в разных обликах директоров Одонара копил могущество — в зачарованных вещах, ради чего создал целый артефакторий. А его ученики отнимали и уничтожали ценные артефакты у целестийцев…

А Палач ухмылялся за спиной Экстера — хотя какая там ухмылка, на месте рта — сплошной косой шрам. Он весь сам будто состоял из шрамов — воплощение своей профессии.

И в его единственный глаз никто не осмеливался взглянуть без страха.

Нет. Был один человек. Женщина, которая семь столетий назад сражалась наравне с ним и помнила его настоящее имя.

Но сегодня Фелла Бестия боялась его — чуть ли не до остановки сердца. А может, не его самого — просто фигура, олицетворяющая смерть не хуже Холдона, эта фигура за спиной Мечтателя — для нее была непереносимой.

Очередную просьбу она не успела даже произнести.

— Что тебе дороже, Фелла: моя жизнь или то, что ты оберегала тридцать веков?

Скриптор на этом замолчал. Встрепенулся, дико осмотрелся по сторонам, постучал по голове, как будто хотел послушать эхо в черепе. Взглянул на помост с палачом и Экстером. Изобразил что-то определенно ругательное — буквами в воздухе и на древнем внешнемирском языке.

А Рубиниат всё говорил — неспешно, гулко и со смаком. Раскрыл ужасную картину смерти Оранжевого собрата, вынес благодарность артемагам Ниртинэ — те помогли раскрыть козни Ястанира. И призвал в свидетели решительно всех присутствующих — кто был возле Кордона и кто помнил ощущение холода и корчей земли. Ястанир, надрываясь, продолжил Магистр — наследник болезни Холдона, вобравший в себя силы поражённого им врага. Ах, как жаль, что мы поняли это так поздно. Но и после этого милосердный Магистрат во главе с Великим Дремлющим — знак в сторону Восьмого Магистра на его троне — вовсе не хочет убивать предателя. Даже после того, как тот оборвал жизнь одного из Магистров. Но поскольку Витязь, гад такой, не собирается раскаиваться, а горит жаждой продолжения своей преступной деятельности, и как только он наберется сил — его станет уже не остановить — единственный выход…

Щель на месте рта у Палача скривилась сильнее.

Хотя какой он палач? Он должен только нанести первый удар. Потому что потом, один за другим, на помост поднимутся люди, маги и нежить — и остальные удары нанесут уже они.

Магией. Мечами. Камнями, если захотят. В Целестии в этом отношении вариантов масса.

И никто не виноват — другие тоже били. И отказаться было неудобно — перед глазами остальных.

Магистры с Берцедером выдумали гениальный выход. От Витязя Альтау должны были отречься потомки тех, кого он заслонял собой в день Сечи.

Эта казнь будет длиться несколько суток — пока каждый не нанесет удар. А такого не выдержать ни Витязю, ни даже Лорелее в облике богини. Один против ненавидящей толпы — такое убьет кого угодно.

Фелла стиснула челюсти. Один удар, Мечтатель. Я удержу себя, пока тебе не нанесут один удар. А после этого твоя охрана сильно поредеет — и плевать на все твои романтические бредни. Второго удара я не перенесу.

Алый Магистр взмок от собственного ораторского пыла, а останавливаться и не собирался. Но тут его постучал по плечу Аметистиат, и Красный опомнился. Всё было сказано. Оставалось только совершить приглашающий жест в сторону Палача.

Синий Магистр выглядел обескураженным и напуганным, Жёлтый брезгливо поджимал губы, Зелёный глядел в никуда, Голубой — пялился в небо.

Главное взял на себя Дремлющий. Набрякшие веки приподнялись, глаза сверкнули древней магией. Ладонь взметнулась в том самом долгожданном, повелительном жесте — и толпа остекленела в ожидании.

Мгновение… три… пять…

Палач заржал.

Истерично, неприлично и впервые за невесть сколько тысячелетий. На трибуне Магистров произошло движение, Дремлющий в кои-то веки распахнул глаза совершенно, а короткий и неуместный смех смолк почти в то же мгновение, и Палач оскалил ряд крепких, местами повыбитых зубов.

— И что мне сделать? — визгливо выкрикнул он. — Его ударить? Ручками вы мне машете… Витязя! Да вы бы мне сотню младенцев лучше привели б — может, с ними бы легче пошло…

И втянул сквозь зубы воздух со звуком, похожим на всхлип.

Толпа офонарела, и это только добавило ей оцепенения. Алый Магистр, поднялся, открыл рот, но ничего сказать не успел.

— Нашли дурака — быть навеки проклятым за такое! Да то, что вы тут несёте — это… — Палач, видно, успокоился, выдохнул, раздувая искалеченные какой-то пыткой ноздри, и с силой швырнул под ноги Мечтателю свой серп — страшное, зазубренное оружие еще времен Сечи.

Дремлющий все так же, широко раскрыв глаза, таращился на помост, а Рубиниат открывал-закрывал рот, как огромная марионетка.