Немёртвый камень (СИ) - Кисель Елена - Страница 109

— Не знаю, — сказал он наконец. — Я просто слышал… раньше вот были войны! Бароны против Семицветника или люди против магов, только вот последняя была…

— Четыреста лет назад, — подсказала Дара, она-то посещала прошловедение. — Тогда магов остановило то, что на сторону людей вдруг встала Бестия: желающих схватиться с ней даже десять на одну, не нашлось, Малая Кровь по кодексам не получилась, вышла заминка, и Оранжевый Магистр очень быстро помирил вождей. Правда, есть легенда, по которой он их просто споил и заставил подписать нужные бумаги, но ее считают недостоверной

Она немного помолчала, а потом заговорила тихо и, кажется, грустно:

— Войны в Целестии никогда не прекращались. Большие или маленькие. Что-то такое было всегда, это как… какая-то болезнь или зараза. Это как будто внутри каждого и поэтому рано или поздно где-нибудь вспыхнет. Может быть, из-за этого Экстер так… помнишь: «Мы делаем из них убийц…» Он же все это видел: каждого, как они воспитываются, кем становятся, как умирают, все эти войны…

— Так сделал бы что-нибудь.

— Он однажды сделал. Всё, что мог и гораздо больше, чем мог. И вот так это кончилось: все захотели стать воинами. А он очень долго не знал, как это можно исправить, пока не понял, что это нельзя исправить. Одному человеку можно было бы дать вдохнуть аромат Золотого Ириса, а что делать с целой страной? Это как… в этом мире. Тут всюду война.

— Тут ее нет, — заметил Кристо и кивнул вовне. Дара слабо усмехнулась.

— Это ты подметил точно. Никого нет — и войны нет тоже…

— Век бы так жил, — хмыкнул Кристо, но хмыкнул совсем без задора, потому что сам в этот момент чувствовал в себе что-то нецелестийское. Или нет — не принадлежащее той Целестии, которую он знал. Почти восемнадцать лет жизни он хотел стычек (да-да, из колыбели!), войнушек, побед и трофеев, а тут, под артефакторным пузырем, который защищал от страшного холода, вдруг захотел просто себе жить. Не один, а… с Мелитой вот, наверное. Пусть были бы рейды за артефактами, это — работа, а вот ни боев, ничего больше — не надо… И тут он понял еще что-то, что как будто знал с самого начала.

— В Целестии вспыхнуло. Уже вспыхнуло. Там война…

— Там война, и мы на нее пока что не успеваем, — спокойно подтвердила Дара.

И еще несколько минут они молчали, как будто стараясь рассмотреть за легкой голубоватой артемагической сферой вход в родную страну.

И ни у него, ни у нее даже не возникло вопроса — идти или нет.

— Кристо, — заговорила наконец Дара. — Я тебе хотела кое-что отдать. На память.

— На какую, к Холдону, память?

— На добрую.

Артефакторы же не прощаются, припомнил Кристо. Но Дара, кажется, и не собиралась прощаться: лицо у нее было спокойное и выражало вопрос. Кристо пожал плечами и кивнул — с него не убудет, он бы и на злую память взял, напарница все-таки…

Какое-то мгновение она стояла напротив него, а потом шагнула вперед и прижалась своими губами к его губам. Очень неумело и чересчур просто, и губы у нее не горели, как у девушек, которых он целовал до этого. Просто были теплыми и, кажется, слегка солоноватыми. Кристо неловко растопырил руки и еще не успел понять, что делать: обнимать? Отвечать? Ну, не отталкивать же? Но Дара сама шагнула назад, отошла дальше, чем была до того. Она озадаченно потрогала губы и тихонько сказала:

— Извини. Больше мне было некому его отдать.

— Ты… в первый раз, что ли? — голос у Кристо охрип, он тоже трогал свои губы, будто не понимая, что такого могло на них остаться. Дара кивнула, будто речь шла о само собой разумеющейся вещи.

— Можешь рассказать Мелите, — добавила она, глядя куда-то мимо него, — потом. Я думаю, она не будет на тебя сердиться.

— А, ну да, — он сам не очень понимал, что говорит, зато отчетливо понимал, что получил что-то невероятно ценное, ценнее, чем Рукоять Клинка Витязя, а достоин этого был даже меньше, чем Рукояти. И он этого где-то внутри начиналась паника. — Я пойду п-проверю контур?

— А я Макса разбужу, — ответила Дара и кивнула на звездное небо. — Уже время.

* * *

Макса сменил Гиацинт. Двух часов не прошло, едва ли миновал даже час, но недобравший норму Ковальски засыпал просто на ходу, так что рыцарь в конце концов подхватился со своего места и заговорщицким шепотом сообщил, что он, кажется, выспался, совершенно нечаянно, так что может и посторожить. Кристо и Дара уже спали, с энтузиазмом, присущим молодости, Кристо еще и аппетитно причмокивал. Макс открыл было рот, чтобы спорить, потом махнул рукой, напомнил:

— Поднимешь через два часа, — и свалился, не доходя до своего места в центре их лагеря.

Ковальски вообще-то не был небрежен: если бы часовой поднял тревогу, Макс взвился бы на ноги в мгновение ока, уже с пистолетом в руках, причем, предохранитель бы снял в прыжке, а левая рука у него была бы выставлена вперед, наподобие щита — если придется драться врукопашную или от чего-то заслоняться. Но покамест сигналов организму не подавалось — и организм жадно восполнял потерю сна.

Гиацинт пошел по контуру — все было спокойно, но он до сих пор вздрагивал при мысли о том, что было бы, если бы Максу вздумалось поставить в дежурство пару.

Тогда ничего бы не вышло.

Оглянувшись на остальных в последний раз и больше не мешкая, он шагнул за пределы действия «карманного лета».

Сфера выпустила его сразу, и тут же на него обрушился холод: после тепла внутри он казался особенно страшным. Вой метели ворвался в уши, закружил, запутал рассудок и помешал сделать еще шаг, силы пришли только после того, как он напомнил себе, что делает.

Нельзя оставлять других без караульного, но ведь иначе не получится вообще ничего.

Куда он шел? К проводникам. Знал он дорогу или нет? Смешно, в Целестии с древних времён признавали настоящим, благородным, только одно направление: вперед, до конца, никуда не сворачивая. Действуя лишь по законам слепой веры и не цепляясь за собственную жизнь. Как видно, нужно родиться в этой стране, чтобы понимать это…

И сейчас он просто шел вперед, а как это направление соотносилось с картой, побережьем или лагерем — это было неважно, главное — не прекращать Пути…

А Макс ведь никогда не согласится на такое. Просто переставлять ноги, не видя конечной цели, просто веря, что она сама найдет тебя — не для этого человека. Он пожертвовал собой тогда, в Одонаре, обрек сам себя на мучительную смерть, но даже это сделал хладнокровно и расчетливо, просчитав каждый шаг Холдона.

Что можно здесь просчитать?

Больше не было белого безмолвия: вокруг что-то выло, шумело и вихрилось, ноги проваливались в снег, который становился то глубже, то мельче. Лица он уже почти не чувствовал, но даже не пытался его растирать: не было смысла.

Макс убил бы его, если бы он только заикнулся… если бы Дара попыталась пойти вместо него, а она ведь может, она такая… Ковальски бы, наверное, опять начал излагать свои взгляды на целестийские кодексы.

Идиотские — вот что он бы первым делом сказал. Но в Первой Сотне не было идиотов. Просто там искренне считали, что радуга на небе — веселит сердца, что песни важнее звона монет, что отвага и вера значат больше, чем все остальное вместе взятое…

И если захочешь пройти — пройдешь.

И хотя кодексы изменились за годы после Альтау, и мать ему говорила уже немного о другом — Гиацинт в это верил, а это значило — ему и идти, тянуть ноги в бессмысленной, изматывающей пытке, пройти еще хоть немного, перебарывать ветер и холод. Это противники, которых нельзя убить. Это битва, которую нельзя выиграть.

Это всё… ничего.

Он споткнулся и чуть не вывихнул лодыжку: провалился в какую-то ямку, которую не заметил, он вообще ничего не замечал из-за кружившейся перед глазами снежной каши. Стиснув зубы, Гиацинт выдернул ногу из ямки, боль на фоне всего остального была почти незаметной, но все-таки как-то мешала идти. Хорошо. Всё кончится быстрее.