Жизнь и приключения Мартина Чезлвита - Диккенс Чарльз - Страница 78

• Предыдущая
• 78/228
• Следующая

Решить этот вопрос было нелегко; но уже одно то, что нее виденное и слышанное им до сих пор неизменно наводило его на эту мысль, было мало утешительно. Мартин сел за опустевший стол и, все больше и больше приходя в уныние при мысли о трудностях и превратностях своей судьбы, тяжело вздохнул.

За обеденным столом вместе, с ними сидел темноглазый загорелый человек средних лет, который обратил на себя внимание Мартина необыкновенно привлекательным и честным выражением лица; однако Мартину не удалось ничего узнать о нем от своих соседей, по-видимому считавших ниже своего достоинства замечать его. Он не принимал никакого участия в разговорах у печки и не ушел вместе с другими; теперь же, услышав, как Мартин вздохнул в третий и в четвертый раз, прервал его мысли каким-то случайным замечанием, словно желал, не напрашиваясь на внимание, рассеять его приятным разговором. Мотивы его поведения были настолько ясны и выражены настолько деликатно, что Мартин действительно был ему благодарен и постарался это высказать в своем ответе.

– Я не стану спрашивать, – сказал этот джентльмен, приветливо улыбаясь Мартину и подсаживаясь к нему поближе, – как вам понравилось мое отечество, ибо могу предвидеть, что вы мне на это скажете. Но так как я американец и поэтому должен начать с вопроса, то спрошу вас, как вам понравился полковник?

– Вы так откровенны, – отвечал Мартин, – что я без всякого колебания отвечу вам: он мне совсем не понравился. Хотя надо сказать, что я ему обязан за любезность: он привел меня сюда и устроил – на довольно выгодных условиях, кстати говоря, – прибавил он, вспомнив, что полковник шепнул ему нечто в этом смысле перед уходом.

– Не так уже обязаны, – сухо сказал незнакомец. – Полковник, как мне говорили, частенько заглядывает на почтовые пароходы, собирая последние новости для своей газеты, и иногда приводит сюда новых постояльцев – кажется, ради небольшого процента, который взимает за эту любезность и который хозяйка пансиона вычитает из его недельного счета. Вы не обиделись, надеюсь? – прибавил он, заметив, что Мартин покраснел.

– Дорогой сэр, – возразил Мартин, пожимая ему руку, – возможно ли это? Сказать вам по правде, я…

– Да? – произнес джентльмен, садясь с ним рядом.

– Если уж пошло на откровенность, – сказал Мартин после минутного колебания, – я решительно не могу понять, почему этого полковника ни разу не побили?

– Да нет, били раза два, – спокойно заметил джентльмен. – Это один из тех людей, о которых наш Франклин[51] писал еще за десять лет до конца прошлого столетия, предвидя, что они навлекут на нас опасность и позор. Быть может, вам неизвестно, что Франклин в очень суровых выражениях высказал в печати мнение, что люди, оклеветанные такими личностями, как этот полковник, не находя достаточной поддержки ни у правосудия, ни со стороны справедливого и разумного общественного мнения, вправе исправлять такое зло крепкой дубиной.

– Я этого не знал, – сказал Мартин, – но очень рад узнать, и думаю, что это вполне достойно памяти Франклина, особенно потому, – тут он опять замялся.

– Продолжайте, – сказал его собеседник с улыбкой, словно догадываясь, чего не договаривает Мартин.

– Особенно потому, – продолжал Мартин, – что, как я теперь понимаю, даже и в его время требовалось большое мужество, чтобы писать независимо о каком-нибудь вопросе, не примыкая ни к одной из клик в этой свободной стране.

– Без сомнения, тогда нужно было мужество, – отвечал его новый знакомый, – А теперь, вы думаете, оно не нужно?

– Думаю, что нужно, и немалое, – сказал Мартин.

– Вы правы. Настолько правы, что, я полагаю, ни один сатирик, не мог бы дышать этим воздухом. Если бы среди нас появился второй Ювенал или Свифт[52], его затравили бы. Если вы хоть сколько-нибудь знаете нашу литературу и можете назвать мне фамилию какого-нибудь писателя, подлинного американца, который вскрыл бы наши недостатки как нации, а не как той или другой партии, и при этом не навлек на себя самой грязной и грубой клеветы, самой закоренелой ненависти и фанатических гонений, то эта фамилия будет мне незнакома. В некоторых известных мне случаях, когда американский писатель отваживался дать безобидную и добродушную картину наших пороков и недостатков, приходилось объявлять, что во втором издании этот абзац выброшен, или заменен, или разъяснен, или перекроен в славословие.

– Но как же это происходит? – в унынии спросил Мартин.

– Подумайте о том, что вы видели и слышали сегодня, начиная с полковника, – сказал его собеседник, – и вы поймете сами. Откуда произошли они – другой вопрос. Это далеко не образцы разума и добродетели в нашей стране, боже избави; но они на поверхности, их слишком много, и они слишком часто играют роль разума и добродетели. Не хотите ли пройтись?

В его речах слышалась сердечная искренность и неотразимая уверенность в том, что ею не злоупотребят; он сам был честен и простодушно верил в честность незнакомого ему человека, чего Мартин до сих пор ни в ком еще не встречал. Он с готовностью взял американца под руку и вместе с ним вышел на улицу.

Быть может, именно к таким людям, как этот его новый знакомый, обращался путешественник с прославленным именем, который, вступив на эти берега около сорока лет тому назад, неожиданно прозрел, как и многие другие после него, и рядом с крикливыми претензиями разглядел пятна и пороки, которых не замечал издали, в своих радужных мечтах:

Мартин расширяет круг своих знакомств и увеличивает запас познаний; ему представляется прекрасный случай сравнить свой опыт с опытом молодчины Нэда со Скорого Солсберийского, известным ему со слов его друга, мистера Вильяма Симмонса.

Для Мартина характерно, что весь этот день он или совершенно забывал о Марке Тэпли, как будто того и на свете не было, или, если фигура этого джентльмена возникала на минуту перед его умственным взором, отмахивался от нее, как от чего-то такого, что вовсе не к спеху, чем можно будет заняться со временем и что может подождать, пока у него выберется досуг. Но теперь, когда он снова очутился на улице, ему пришло в голову как нечто вполне возможное, что мистеру Тэпли, пожалуй, в конце концов надоест ждать на пороге редакции «Нью-йоркского скандалиста»; поэтому он сказал своему новому знакомому, что если ему безразлично, в каком направлении идти, он был бы очень рад развязаться с этим делом.

– Кстати, говоря о делах, – добавил Мартин, – позвольте мне тоже задать вопрос, чтобы не отстать от американцев: у вас в городе постоянные дела или вы приезжий, так же как и я?

– Приезжий, – отвечал его знакомый. – Я родился в штате Массачусетс и постоянно живу там. Моя родина – тихий провинциальный городок. Я не часто бываю в деловых центрах, и близкое знакомство не расположило меня в их пользу, уверяю вас.

– Вы бывали за границей? – спросил Мартин.

– О да.

– И, как большинство путешественников, еще больше полюбили родные места и родную страну? – сказал Мартин, глядя на него с любопытством.

– Родные места – да, – ответил его знакомый, – родную страну, как отечество, – тоже да.

– Вы подразумеваете какую-то оговорку, – сказал Мартин.

– Ну что ж, – ответил его новый знакомый, – если вы спрашиваете, вернулся ли я с большим пристрастием к недостаткам моей родины; с большей любовью к тем людям, которые (за столько-то долларов в день) хотят прослыть ее друзьями; с большей терпимостью к распространению среди нас тех принципов в общественных и частных делах, защита которых, вне гнусной обстановки уголовного процесса, опозорила бы даже ваших английских крючкотворов из Олд-Бейли, – в таком случае я отвечу прямо: нет!

• Предыдущая
• 78/228
• Следующая