Земля Тома Тиддлера - Диккенс Чарльз - Страница 23

• Предыдущая
• 23/32
• Следующая

— Тебя, Сим? Возьмешь тебя голыми руками! — восторженно кричал один из его приятелей.

— Скажешь тоже, — скромничал Сим, хотя хвастливый огонек так и сверкал в его беспокойных глазах. — Эти бестии уже пытались раз-другой добраться до Сима Грайндрода, да только узнали, что об такой орешек зубы обломаешь. Если уж парень родом из Кентукки, а там у нас народ крепкий, так не больно-то легко с него скальп содрать… К вашим услугам, сударь!

Взгляд его остановился на мне.

— Сим! — завопил лошадник. — Этот джентльмен собирается пересечь прерии в одиночку, будто по Бродвею прогуляться. Что ты скажешь на это?

Вокруг захохотали. Сим с притворным почтением снял шляпу.

— Ого-го! — воскликнул он. — А пороху-то сколько у этих городских франтов! А змеи, мистер, это вам что? Да и удобств там для благородной публики не припасли. Гляди, лошадь у вас угонят или койоты ее задерут, а сами заблудитесь да помрете без обеда, если только не наскочите на индейцев. А уж если наскочите — помяни, господи, царя Давида!..

Многие сочли бы это за явную насмешку, но я слишком хорошо знал характер американцев, чтобы рассердиться. Сим, очевидно, принял меня за самоуверенного горожанина, который безрассудно лезет прямо в пасть ко льву, и добродушно пытался охладить мой пыл. С некоторым трудом мне удалось отвести его в сторону, чтобы поговорить с глазу на глаз. Я рассказал ему, что еду в Восточные Штаты по неотложному делу и что если он мне поможет, то я щедро заплачу ему за оказанную услугу. Я подумал, что если мне удастся воспользоваться сменными лошадьми, которые на каждой почтовой станции ожидают верховых почтальонов, то я смогу с большой скоростью проделать часть пути. Но Сим, по натуре человек незлой, тут же развеял мою надежду в прах. Подобная сделка, заявил он, «не по правилам». Служащие «Пони-Экспресс» не смеют на это идти. И думать нечего. Ждите каравана.

Я не стал ждать каравана и выехал в тот же день. Когда я ехал по длинной извилистой улице Карсона, люди провожали меня полуироническими напутствиями, а лошадник-янки качал головой и кривил рот, словно считал меня человеком конченым.

Какой прок сидеть сложа руки! Я решительно двинулся в путь. Ехал я на сильной лошади — кентуккийских или тенессийских кровей, — которую потом рассчитывал продать за большие деньги на западной границе прерий. Дорогу при дневном свете найти было нетрудно. Я скакал по широкой тропе, проложенной бесчисленными фургонами и вьючным скотом. У меня был компас, но пользоваться им не приходилось. Так, миля за милей, за день я проскакал немалое расстояние. Кое-где, следуя меж разветвлявшихся речушек — притоков Карсона, я выезжал к фермам, где без труда находил корм для лошади и пищу для себя. Я принял два решения: первое — по возможности экономить мой небольшой запас вяленого мяса, и второе — отказываться от гостеприимно предлагаемого виски, ибо считал, что в таком трудном путешествии нужно обходиться только водой. Так я проехал весь день с небольшими передышками, выжимая из моего утомившегося скакуна все, на что он был способен, и двигался по тропе до тех пор, пока светила луна. Затем, с наступлением темноты, я спешился, снял с коня седло и поводья, стреножил его и привязал так, чтобы он мог пастись. Затем я лег, завернулся в одеяла, подложил под голову седло и крепко уснул, держа оружие наготове.

Вдруг глубокой темной ночью я проснулся, не сразу сообразив, где нахожусь. Лошадь моя была неспокойна, и ее резкие движения разбудили меня. Я услышал в высокой траве шорох, царапанье, легкие шаги в зарослях, какие-то скулящие звуки, точно подвыванье голодных собак, почуявших пищу. Собаки? Какие там собаки! Волки! И лошадь, от которой зависела моя жизнь, дрожала и лоснилась от испарины. Я не развел костра из опасения, что свет привлечет какую-нибудь бродячую шайку дикарей, зато теперь нас окружили койоты, которые слетелись точно мухи на мед. За себя я не боялся: американский волк нисколько не похож на «серого злодея» германских лесов или пиренейских снегов. Но мой бедный скакун, уставший после долгой и утомительной скачки, был в опасности, и колотившая его дрожь еще больше его изматывала. Я встал и принялся искать топливо. К счастью, я находился еще в богатом влагой краю, с кустарниками и подлесками, где гигантские тополя вздымали свои величественные стволы по берегам ручьев. Вскоре я наткнулся на кустарник и, нарубив острым тяжелым ножом целую охапку сучьев, вернулся с ними назад, расчистил небольшой участок от травы, которая была довольно высока и легко могла вспыхнуть. Потом я достал жестяную коробку со спичками и развел костер, хотя это и было не так-то просто из-за обильной росы, большими каплями сверкавшей на кустах и траве, а отсыревшее дерево только исходило клубами едкого и черного дыма, прежде чем я добился, чтобы почерневшие головни разгорелись жарким пламенем. Все это время я то и дело испускал устрашающие крики, бренчал жестяной кружкой о ствол револьвера, чтобы отпугивать койотов; к тому же еще приходилось ласково похлопывать и успокаивать бедную лошадь, которая так натягивала привязь, что в любой момент могла ее порвать. Наконец, к моей великой радости, запылал яркий и веселый огонь, его пляшущие отблески осветили небольшой кусок прерии, и вблизи, на самом краю освещенного пространства, я увидел крадущихся койотов, самых мелких и трусливых, но зато и самых коварных из американских волков. Неожиданно я швырнул горящую головню в гущу стаи, и койоты тотчас скрылись во тьме, но еще с полчаса я мог слышать их обиженный вой, который становился все тише и тише, пока совсем не заглох вдали. Как только волки исчезли, лошадь успокоилась, и через час я мог вернуться к моей постели и прерванному сну, предварительно подкинув в огонь новую охапку сучьев. Спустя некоторое время я проснулся от сильного холода. Я открыл глаза. Костер потух, угли багровели и один за другим угасали. Над головой виднелось блеклое небо и бесконечная россыпь звезд с тем тусклым и слабым мерцанием, которое возвещает рассвет. Было очень холодно. В воздухе слышался какой-то посвист, трава металась во все стороны. Дул сильный ветер — северный! Это был первый порыв холодного северного ветра, ежегодно налетающего с концом гнилой погоды на юге. Он нес с собой пронизывающий леденящий холод с полярных льдов и Скалистых гор, но я радостно приветствовал его, вспомнив, что он будет дуть как раз в лоб почтовому пароходу, рассекающему воды Мексиканского залива и несущему на борту Джорэма Хэклера и его добычу. Есть еще шанс обогнать его!

А ветер все крепчал; он переходил уже в ураган, и я ежился, несмотря на теплый пончо[16] и одеяла. Лошадь моя легла на землю и дрожала от холода. Мне пришлось прикрыть ее одеялом; это была породистая лошадь, очень резвая, но не такая выносливая и подходящая для прерий, как мустанги, выросшие на этих равнинах. Ветер не ослабел и тогда, когда взошло солнце, багровое и зловещее. Меня охватила новая тревога. Я уже слыхал о путниках, на долгие дни задержанных в прериях яростным буйным ветром. А время было мне так дорого! Медленно тянулось это холодное утро, сердце мое сжималось, и я начал приходить в отчаяние. Я оцепенел и застыл; капли росы от внезапного холода превратились в льдинки, и теперь каждая травинка, казалось, была украшена алмазами, которые сверкали и переливались под косыми лучами солнца. К девяти часам ветер стал стихать, ослабевал он медленно и постепенно, и в половине одиннадцатого я решил, что могу продолжать путь. Завтрак мой был далеко не роскошный. Седлая коня и скатывая одеяла, я наспех проглотил кусок мяса и горсть поджаренной кукурузы. Затем я выдернул железный колышек, свернул коновязь на манер лассо, подвязал к луке седла и сел на коня. Я был более приспособлен к жизни в прериях, чем можно было ожидать. Несколько лет назад, еще до моей службы у Сполдинга и Хаусермана, я провел несколько недель в форте на границе с дикими территориями, пользуясь гостеприимством офицеров кавалерийского полка Соединенных Штатов. Я сопровождал моих хозяев в охотах и разведывательных вылазках против враждебных индейцев, мне нравилось привязывать коня, разводить костры и тому подобное, и я даже не представлял себе тогда, что настанет время, когда все мое земное счастье будет зависеть от моего совершенства в подобных искусствах. Как только в бледно-голубом небе поднялось солнце, природа приняла более веселый облик; льдинки и иней растаяли, воздух, — едва прошел жестокий холод, — стал бодрящим и приятным. Я двинулся дальше, следуя тропой, проложенной фургонами, то взбираясь на покатые склоны, то снова опускаясь. С некоторым испугом я заметил, что конь мой гарцует уже не так резво, как накануне, когда он покидал Карсон. Сначала он послушно подчинялся моему голосу и коленям и бодро ускорял шаг, но вскоре начал сдавать, плохо слушался удил и его то и дело приходилось пришпоривать. Очевидно, я слишком утомил его накануне. Он двигался вяло и понуро, и это уже говорило о многом. Что же делать? У меня была куча денег, но деньги не могут служить талисманом в пустыне. Между тем местом, где я находился, и Солт-Лейк-Сити нет ни одной фермы. Единственная возможность сменить коня — это встретить по дороге кого-нибудь, кто продаст мне верховую лошадь, но это было мало вероятно. Предаваясь невеселым размышлениям, я вдруг услышал позади глухой топот копыт. Я быстро обернулся и увидел всадника, который лихо скакал по холмистой прерии; из-под его распахнутой форменной куртки виднелась красная фланелевая рубаха, а мексиканское сомбреро украшал тусклый золотой шнур. К луке его седла был приторочен многозарядный карабин, а через плечо висела кожаная почтовая сумка. Это был мой вчерашний знакомец — Сим Грайндрод.

• Предыдущая
• 23/32
• Следующая