Незваный гость (СИ) - Коростышевская Татьяна Георгиевна - Страница 7

До Крыжовеня из двух десятков пассажиров первого класса следовали лишь несколько, именно они и вызвали мой первоначальный интерес. Сыскарское дело, кроме сбора всяческой информации, состоит и в ее отсеве. Это важно: ухватить главную ниточку, лучше две, или три,и тянуть за них, не отвлекаясь на пустое. Иначе можешь попросту запутаться, попасть в просак, как плетельщик канатов, от которых это выражение и пошло. Отобранную ниточку звали Гаврила Стапанович Бобруйский, классический берендийский купчина, возвращающийся с семейством на родину после заграничных странствий. Семейство ресторан не посещало, но по разговорам я поняла, что для супруги купца Нинели феофановны, двух дочерей – Машеньки и Анюты, а также горничных, гувернантки и болонки с неустановленной кличкой (ну не могут же питомца на самом деле звать «этот обморочный студень», холера или блоходав?) был оборудован отдельный прицепной вагон с клозетом и поваром. Сам Γаврила Степанович наслаждался относительной холостяцкой свободой в компании поверенного господина Чикова Сергея Павловича, брюнета лет тридцати с постоянно бегающими глазами, адвоката по фамилии Хрущ, которого иначе никак не называли, и актерской четы Бархатовых, явно затесавшихся в это общество случайно. Бархатова звали Эдуард Милославович, его жену – Дульсинея. В Крыжовене они намеревались произвести переворот в театральном искусстве, а пока служили для развлечения толстосума. Молоденькая Дульсинея звонко хохотала и не протестовала , когда ручища Гаврилы Степановича задерживалась на ее плечике, либо колене. Эдуард же, поминутно поправляя едва сходящийся на брюшке жилет, демонстрировал карточные фокусы, или отбирал скрипку у ресторанного неклюда и исполнял романсы собственного сочинения. Актеров купец нисколько не стеснялся, беседовал с клевретами свободно, чем мое внимание и привлек.

– За оградой Степашку зарыли… – звучал в моем ухе монотонный жужин бас, слова она не интонировала ,толстые губы Бобруйского шевелились в такт.– Так ему и надо,ироду. Собаке собачья смерть.

– Золотые слова, Гаврила Степанович, – отвечал Чиков. – Я специально еще перед Новогодьем в приказе справлялся, дело закрыли да наверх по инстанциям отправили, комар носу не подточит.

– Хорошо, Сережа, ладно. Теперь заживем, нашего человечка на блохинское место поставим…

– Ха-ха-ха, господа, что ж вы даму не развлекаете…Про дела мне скучно…

– Цыц, Дуська, ужо я тебе…

Дальше было неинтересно.

За час до полудня третьего дня поезд остановился в Змеевичах, здесь проходила ежегодная зимняя ярмарка и большая часть пассажиров приехала именно на нее. Я тоже вышла, чтоб размяться и опустить письмо в вокзальный почтовый ящик. Маменьке я писала еженедельно,и обычая нарушать не хотела. Вагонный предупредил, что отправление ровно в полдень, обед в два, а ужина не предвидится, потому как, ежели в занос снежный не угодим, прибудем до шести вечера в Крыжовень. Вагонного звали Сенька, с ним единственным я удосужилась лично знакомство свесть, потому что угрожать страшными карами, если слухи про мое знакомство с канцлером тайной канцелярии пойдут,так было сподручнее. Сенька побожился, что нем будет как могила.

Змеевичский вокзал меня не поразил, может от того, что мысли другим были заняты. Еще и до места не добралась, а ниточку ухватила. Может купец Бобруйский касательства к смерти пристава не имеет, однако заинтересован в ней был. Интересно, в каких числах груденя он в вояж свой из Крыжовеня отправился? А помощники его – Чиков с Хрущем, все это время где обретались? Актеров, пожалуй, со счетов спишем, явно мокошьградские шарлатаны.

Протиснувшись сквозь столпотворение к кассе почтамта, я приобрела дополнительную марку с магической меткой и,тщательно ее наклеив, опустила конверт в почтовый ящик. Надеюcь, дойдет быстро,и упрежденная матушка не встревожится, если в корреспонденции перерыв случится.

У выхода на перрон дрались. Худощавый господин, по виду коммивояжер, в узком пальто и котелке, охаживал тростью детину в овчинном тулупе. Мужик махал кулаками,и тоже не без успехов. Зеваки столпились вокруг, вытягивали шеи, подбадривали то одного, то другого, не замечая целой шайки карманников, занятой своим злым обычным делом.

— Нехорошо, - протиснулась я к постовому, со вниманием разглядывающему мозаичное полотно, коим украшена была стена вокзала. - Беспорядки не пресекаете.

– Шли бы вы, барышня… – Куда именно мне предложили проследовать, я предпочла не расслышать.

– Куда-куда? К начальству твоему? К его превосходительству ябедничать? Драка, воровство, непотребства всякие. Или ты, служивый, со щипачами в доле?

Превосходительство я приплела наобум, но угадала, впрочем, как и про долю. Постовой дернул нагрудную цепочку, подул в свисток и, проорав: «Разойтись!», бросился в эпицентр событий. Эхом с разных сторон раздались свистки подмоги. Карманники немедленно приняли самый беспорочный вид и рассредоточились, растворяясь в толпе. Коммивояжер продолжал размахивать тростью,теперь уже на служителя порядка, его соперник отряхивал тулуп и что-то бубнил. Жужи при мне не было, поэтому именно «что-то». Тросточка наконец опустилась, постовой значительно повел рукой в мою сторону, коммивояжер немедленно обернулся. Нехороший взгляд, цепкий, я предпочла его не встретить, придержала полы шубки и пошла себе в вагон.

Каково же было мое удивление, когда за обедом обнаружила среди пассажиров первого класса давешнего драчуна, правда без тросточки и пальто, занявшего столик на одного через проход от меня. Глаза у него были карими и злыми, а неслышное бормотание, коим он сопроводил свой взгляд, полезная Жужа определила как «рыжая идиотка».

Я отвернулась. От идиота слышу! К сожалению, прощальный банкет прошел для меня впустую. Компания Бобруйского веселилась напропалую,то есть пьянствовала и вела сальные разговоры. Купец сулил веселой Дуське ангажемент, мужу ее снисходительному – должность директора театра, Чикову – чиновничьи выгоды, неклюду-музыканту – табун арлейских рысаков. Когда начались танцы, Хрущ вразвалочку подошел к соседнему столику.

– Господин Волков, - протянул он достаточно громко. - Какие люди! К нам в Крыжовень по служебной надобности, Григорий Ильич?

Коммивояжер ответил вопросом:

– А вы, сударь, хозяина дождались?

Прозвучало довольно презрительно, но Хрущ не обиделся:

– Хотите, представлю? Вдруг Гаврила Степанович карьере поспособствует?

– Хочу! – сказал Волков весело. - Уж будьте любезны.

И, поднявшись, отправился к купеческому столу. Я посмотрела ему в cпину, сюртук шит у хорошего портного, на ворот сзади спадают каштановые кудри. Кареглазый шатен – мечта уездной барышни.

Как представляли Волкова я не слышала , Жужа пробасила слова Бобруйского:

– Из молодых да ранний…Люблю…

Новый знакомец уселся подле хозяина, не чинясь выпил, закусил, отвесил комплимент пьяненькой Дульсинее. В проходе между столами плясал Хрущ с официанткой. Я решила что с меня довольно и ушла в купе.

В снежный занос мы не попали. Сенька заглянул за полчаса до прибытия, я вернула ему библиотечные книги, приложив поверх романчика рублевую ассигнацию:

– В Мокошь-град возвратишься, черкни на имя господина Зорина в чародейский приказ, что-де барышня Попович в Крыжовень добралась без приключений.

– Будет исполнено, - обещал парень, скорчив мину крайней таинственности.

Станция была конечной, поезд после отправлялся в депо и через ночь возвращался на обратный маршрут. Поэтому выходить я не спешила, дождалась, пока схлынет толпа, кликнула с перрона носильщика, попрощалась с Сеней.

– До свидания, Евангелина Романовна, - поклонился он чуть не до земли, - обратно поедете, всенепременно в мой вагон билет возьмите.

– Ох нескоро это будет, - улыбнулась я, - а понравится здесь житье у тетушки под боком, так и жить останусь.

– Передавайте тетушке наше нижайшее почтение. - Парень мне подмигнул.

Вокзал Крыжовеня был раза в четыре меньше, чем у Змеевичей, уездной столицы. Был он добротно-кирпичным, но состоял лишь из одной просторной шатровой залы, насквозь продуваемой ветрами. От арочного входа, пpидерживаемого белоснежными колоннами, спускались к площади мраморные ступеньки. Перфектно! Они бы еще ледяной каток в этом месте залили. Мрамор хищно блестел в фонарном свете, суля ушибы с переломами каждому, кто рискнет на него ступить. Извозчиков на площади не наблюдалось, то есть во множественном числе. Сани были одни,и за них сейчас шла форменная баталия.