Паранойя. Почему он? (СИ) - Раевская Полина "Lina Swon" - Страница 53

Вот ведь сучка мелкая, соображает! Ладно, один – ноль.

-А что ты с ними вообще собиралась делать?

-Не знаю, ещё не придумала. Просто хотела, чтоб тебе жизнь медом не казалась.

-А сейчас что? Не хочешь?

-Ну, почему же? Хочу.

-И что делать будешь? - снисходительно интересуюсь, угорая с нашего диалога «без купюр», вот только ответ озадачивает.

-Ничего. Просто наблюдать.

-М-м… И за чем же вы, Анастасия Андреевна, будете наблюдать, если не секрет?

-Помилуйте, Сергей Эльдарович, какой же это секрет? – смеётся она наигранно, подхватив мой елейный тон. – Наблюдать и с превеликим удовольствием я буду за тем, как мой отчим и Влад Елисеев отымеют тебя во все щели без вазелина, расчленят, а потом позволят шакалью догрызть где-нибудь под деревом.

Она веселится, а я просто херею.

-Что, бл*дь? Че ты сказала? - ударив резко по тормозам, и едва не вписавшись в кого-то, поворачиваюсь я к ней, сдерживаюсь изо всех сил, чтобы не дать волю своему гневу и не придушить суку. Вот ведь стерва!

-Ты совсем придурок?! - кричит она, ударившись головой.

-А ну-ка пошла вон!

-Что? – видимо, все ещё находясь в шоке, не догоняет она.

-Выметайся, сказал! - рычу, чувствуя, что еще чуть-чуть и Настенька себя будет по кускам собирать.

Меня колотит от ярости и я уже ни черта не соображаю. Даже промелькнувшие в её зеленющих глазах слезы не отрезвляют.

Несколько секунд мы сверлим друг друга дикими, полыхающими взглядами, а потом она усмехается, не скрывая презрения и отстегнув ремень безопасности, выходит из машины, со всей дури хлопнув дверью. У меня все вскипает внутри и от раздражения, и накатившей пустоты хочется ее добить, поэтому опустив стекло, бросаю:

-И чтобы больше я тебя не видел в своем доме!

Она оборачивается и показав средний палец, выплевывает:

-Да спи спокойно, мудак, больше не увидишь!

И все, я просто озверел.

Выскакиваю из машины и лечу следом за этой паскудой. Она, заметив меня, меняется в лице и не глядя, бросается через дорогу.

-Стой, дура, задавят же! – ору во все горло, но она будто обезумевшая летит навстречу своей смерти.

Когда слышу истеричный визг тормозов и гудок клаксона, в груди все замирает. Зажмуриваюсь, как маленький, когда её фигурка исчезает в разом застывшем потоке машин и не дышу. Боюсь пошевелиться, увидеть, узнать… Боюсь, что все так нелепо. Она ведь такая юная, красивая, умненькая, невероятно талантливая. Ей жить и жить, украшать этот мир, олицетворять все самое прекрасное, что в нем есть и делать его лучше. Уж если не такие, как она, то кто?

Я много в этой жизни повидал смертей, и виновен был, « и мальчики кровавые в глазах» [1]. Вот только я не Бориска Годунов, а они совсем не царевичи Димитрии, невинно убиенные. Сплю, короче, спокойно.

Однако точно знаю, если с этой девочкой что-нибудь случится, спать спокойно я уже не смогу. Винить себя буду, сжирать изо дня в день. И не потому что чувствительный шибко. Нет. Просто прикипел я к ней, как-то так по-особому прикипел, несмотря на то, что она мне костью в горле.

Не знаю, до чего бы я ещё додумался на панике, но тут услышал отборный мат и её крик.

Сам не понял, как сорвался с места и помчался на голос. То, что я увидел, привело в такое бешенство, какое я не испытывал с малолетнего возраста, когда мне просто башню срывало, и я зверски избивал тех, кто мне был не по нраву.

Она сидела на асфальте с разбитыми коленками, рыдала, прижимая ладонь к щеке, а над ней стоял какой-то двухметровый мудила и схватив её за волосы, замахивался для второго удара.

-Шалава, я тебя научу, как под колеса кидаться! – последнее, что он сказал, прежде чем я подлетел и без лишних церемоний и слов, ударил под дых, а после впечатал его мордой в капот.

Как только раздался характерный хруст и кровь хлынула рекой, тишину разорвал Настькин истерический визг.

-Серёжа, не надо! – кричит она, но её голос кажется таким далёким, что я не обращаю внимание.

Перед глазами красной пеленой стоит картина, как эта двухметровая, раскормленная тварь замахивается на нее, и я просто не могу остановиться. Херачу со всей дури, выплескивая скопившееся за утро напряжение. У качка уже давно рожа в мясо, кровь хлещет со всех щелей, а мне мало. Хочу его убить, отбить нахрен все, потому что никто, никакая сука на этой Земле не смеет трогать мою девочку! И плевать мне, что она сама виновата, и что из-за неё он мог сесть в тюрьму. Мне на все плевать! Когда дело касается того, что мне дорого, мои чувства безоговорочны, они не знают объективности и разума. Я просто топлю за своё, а на остальное мне пох*й!

Наверное, я бы и правда убил его, если бы меня не оттащили. Несколько минут бьюсь в руках каких-то мужиков, рвусь обратно в бой, подстегиваемый кипящим в крови адреналином и тестостероном, пока не замечаю приличную толпу.

Но на неё мне похер, меня волнует Настя, а я нигде её не вижу. И вот это по-настоящему отрезвляет. Вернув, наконец, себе свободу, лихорадочно оглядываюсь. Вокруг какие-то перекошенные охающие и ахающие рожи, все гудят, галдят – дорвались до крови и зрелищ сволочи.

-Она туда пошла, - касается моего плеча какая-то баба.

Прослеживаю её взгляд и чувствую, как в груди нарастает колючий, острый ком. Сластёнка бредет по аллее босиком сломанной, хромой куклой.

Втянув с шумом воздух, спешу к ней, но тут дорогу мне перекрывает какой-то смелый.

-Слышь, щас менты приедут, будем разбираться.

-С дороги уберись, иначе я тебя так разберу, потому не соберут!

Видимо, моя дикая рожа, бешеный взгляд и окровавленные руки говорили сами за себя. Смельчак решил не связываться, и правильно сделал. Когда я выходил из себя, становился совершенно отбитым.

Растолкав толпу, перебегаю через дорогу и лечу в парк. Завидев ковыляющую Сластенку, сбавляю скорость и аккуратно, чтобы не напугать, подхожу к ней. Накидываю на озябшие плечи свой пиджак, но она тут же шарахается в сторону. Смотрит испуганно.

-Не подходи! – выставив вперёд руку, хрипит сорванным голосом.

-Тихо, все хорошо, - пытаюсь успокоить её, хотя у самого все внутри кипит. Эти её содранные колени и припухшая щека…

-Не приближайся, иначе я буду кричать, - истерично предупреждает она. Поскольку нервы у меня у самого ни к черту, не выдерживаю и рявкаю:

-Да прекрати уже концерт, всем насрать!

Как ни странно, мой окрик приводит её в чувство. С неё будто съезжает маска невменяемой, и вот она уже усмехается сквозь слезы и горько шепчет:

-Я знаю, что насрать, Серёжа. Хоть трахай, хоть расчленяй, хоть под деревом закапывай. Все равно никто не расстроится. Ну, разве что мама – она чёрный цвет не любит, да и про тусовки придётся забыть. Так что вперёд! Ты же хочешь. Я видела. На мне даже трусов нет. Просто платье задерешь и…

-Ты совсем отъехала? Что ты мелешь? – охренев с таких речей, не знаю, что еще сказать.

Да и что тут скажешь? Понятно, что у неё срыв. Слишком много всего навалилось на девчонку за одни сутки, да и вообще, судя по всему, дома обстановка не сахар, а тут ещё я… Первая, мать ее, любовь!

Бедная моя Сластенка, угораздило же. Самое паскудное, что я не знаю, чем ей помочь. Если бы мог, отмотал на три недели назад и не трогал бы, не приближался и даже в сторону её не дышал. Но я не могу, ни хрена я не могу. Поэтому просто протягиваю руку и ласково прошу:

-Иди ко мне, маленькая.

-Зачем? Тебе ведь тоже насрать, - еле слышно произносит, задыхаясь от слез.

-Не насрать, Настюш. Пойдём, - настойчиво тяну её к себе за лацканы пиджака.

-Врешь. Ну, почему ты все время врешь? – качает она головой и уткнувшись мне в шею, плачет навзрыд.

-Не вру, малышка, сейчас не вру, - прижав её к себе, целую в макушку, понимая, что это истинная правда.

Не вру. Не насрать мне на неё. Совсем не насрать. Вот только, что теперь с этим делать?

[1] «И ма́льчики крова́вые в глаза́х» — крылатая фраза из трагедии А.С. Пушкина (пушкинизм) «Борис Годунов». Используется как указание на чью-либо нечистую совесть; также для описания сильного эмоционального потрясения. Нередко носит иронический оттенок.