Всё начинается со лжи (СИ) - Лабрус Елена - Страница 39

— Паш, — она уткнулась в моё плечо.

И я обнял их вместе с Матрёшкой.

— Я люблю вас. Обеих, — прижался щекой к её макушке. А к другой щеке тут же прижалась перепачканная песком мордашка. — А теперь в два раза больше люблю.

— Ты не представляешь, как я тебя люблю, — прижалась она крепче. Сглотнула.

— Нет, нет, нет, — заставил я её посмотреть на себя. — Сейчас точно плакать не надо. Рано.

— Рано? — удивилась она.

— Мамочка, ну ты жи ни будись ругаца? — взяли её лицо в плен маленькие ладошки и развернули к себе.

— Какие ты уже разбила часы, Маша?

— Папины, — невинно хлопала глазами Матрёшка.

— Показывайте, — смотрела Эльвира то на Матрёшку, то на меня.

— Забудь! — отмахнулся я.

— Часы! — она требовательно выставила руку ладонью вверх, пересадив Машку ко мне.

Я нехотя достал из кармана разбитые Улисс Нардин.

— Стекло стоит недорого, не волнуйся.

— Нет, я буду волноваться. Потому что маленьким девочкам играть часами нельзя, — сурово глянула она на Машку. — Да, Маша?  — И ещё суровее посмотрела на меня: — И давать их маленьким девочкам тем более.

— Я нимножка, — насупилась та.

— А им, я вижу, хватило! — покачала головой Эльвира. — И стала убирать часы в свою сумку. — Отремонтирую и верну.

— Как скажешь, — улыбнулся я, открывая ей дверь машины.

Ещё раз поблагодарил Валеру за неоценимую помощь, когда он помог нам поднять в квартиру игрушки, цветы и пакет заказанной еды, которую мы забрали по дороге из ресторана.

Конечно, лучше было бы привести Эльвиру вечером в этот уютный ресторанчик с живой музыкой и авторской кухней, но сегодня был такой тяжёлый день, все устали, особенно Матрёшка.

Поэтому пока Эльвира, смыв с неё песок, пыль и пот, пошла укладывать — та даже есть отказалась, её укачало в машине, и она уже почти спала — я накрывал на стол.

 Может, и неумело. Может, одна свечка на столе и мало. Но она давала ровно тот круг света, которого мне хотелось. Маленький и уютный, как мир, что теперь сузился для меня до размеров вот этих двух тарелок, в которых дрожало пламя. И блестящих глаз той, что я так долго ждал.

— Выходи за меня? — я протянул зажатое в пальцах кольцо.

Молчание. Испуганные глаза.

— Только не говори, что ты не готова. Или ещё рано. Не поверю. Я понял, что ты моя, когда увидел тебя первый раз. И уже тогда знал, что это Ты.

— В ресторане?

— Намного раньше. В аэропорту Адлера. Помнишь?

— Ты же даже не смотрел на меня, — к моему облегчению взяла она кольцо.

— Это тебе так только казалось, что не смотрел, — я улыбнулся. — На самом деле только тебя и видел. Слегка испуганную, вот как сейчас. Слегка смущённую. Ты ждала, когда коллеги получат багаж, то и дело переставляла свой чемодан и каждый раз поднимала на меня глаза, когда чуть сдвигала его в сторону. У него на боку была такая жёлтая наклейка, но я так и не смог прочитать что там написано.

— Осторожно! Токсичные носки, — улыбнулась она. Набрав в лёгкие воздух, резко выдохнула. И шмыгнула. — Ты никогда мне не рассказывал.

— Видимо, знал, что пригодится, как раз вот для такого случая.

— Паш, — окна прикрыла рукой глаза. — Сейчас же уже можно, да? Плакать? Не рано?

— В самый раз, — вздохнул я, ободряюще пожав её руку.

— Я ещё так много всего должна тебе сказать. И может быть ты не захочешь…

— Сомневаюсь. После того, что я уже знаю, меня вряд ли что-нибудь испугает или заставит изменить решение.

— Но я же ничего так и не сказала Косте, — её рука не столько вытерла, сколько размазала по лицу слёзы. — Я такая трусиха.

— Ты удивишься, но он тоже всё знает, — подал я салфетку. — Я с ним сегодня говорил.

— Господи, зачем? — испугалась она.

— Ну мы, самоуверенные самцы, иногда так делаем. Ставим соперника в известность, что теперь эта территория наша.

— И что он ответил?

— Этого я не могу тебе сказать, — смотрел я как она, вытерев глаза, так и сжимает в пальцах кольцо.

Сердце бешено билось.

Вернёт? Или наденет?       

Наденет? Или вернёт?

Она выставила перед собой ладонь, словно предостерегая меня от любых слов сейчас.

— Я знаю, так поступать нельзя.

В горле пересохло. В груди жгло. Пульс стучал в висках через раз.

Я ждал её ответа.

Она выдохнула.

— Но я так хочу за тебя замуж.

И надела кольцо.

Я и забыла какими короткими бывают с ним ночи.

Как же много всего хотелось сказать! Как же много услышать!

И мы заканчивали про одно, тут же продолжали про другое, но вдруг вспоминалось что-то ещё, и мы возвращались к той теме снова.

— Когда Коган сказал, что мне нужно просто подтвердить несуществующую беременность, я и представить не могла, что врать придётся тебе.

— Положа руку на сердце, ты ведь ни разу не соврала. Только когда я спросил: есть ли хоть один шанс, что Юлька не беременна.

— И я сказала «нет», — зарылась я у него на груди.

Господи, как же было легко!

Сколько раз мы могли споткнуться на этой лжи и, как на скользком льду, упасть, разбиться. Сколько раз рисковали застрять в ней как в липкой паутине, и уже ни за что не выбраться. Но этой ночью я могла бы поспорить, что не только плохое начинается со лжи. Ведь благодаря ей мы снова встретились. Благодаря ей у нас есть дочь. И вопреки всему, в лабиринтах недомолвок и домыслов, среди нагромождений полуправды, где каждый о чём-то молчит, мы не заблудились, и теперь вместе.

— Неужели она хотела отдать акции? — спросила я, когда казалось, мы уже всё обсудили.

— Меньше всего сейчас я хотел бы говорить про Юльку, — обнял меня Верейский, — Но уверяю тебя, правды от неё не добьёшься всё равно. Что бы она ни сказала тебе, мне, отцу, несчастному Камилю, которого тупо использовала, правда может оказаться чем-то совершенно противоположным.

— Думаешь, она хотела, чтобы Камиль убил Алескерова?

— Понятия не имею. Но это был бы идеальный вариант. Проблема устранена. Алескерова нет. Камиля или посадили, или порешили свои же. Но если ты думаешь, что она собиралась расстаться со своими акциями, то, вероятно, ошибаешься. Подозреваю, ты плохо представляешь сколько это денег. Семь процентов выглядит несерьёзно, да?

Он сел, подняв меня повыше и потянулся за телефоном.

— Посчитаем, братья кроты? — улыбнулась я, увидев калькулятор на экране.

— Смотри. Уставной капитал «Север-Золото» сто пятьдесят миллионов. Один процент от них?

— Полтора миллиона, — подсчитала я.

— Правильно, — поцеловал он меня в макушку. — И будем считать, что номинал акции один рубль, но сейчас их рыночная стоимость двенадцать тысяч за штуку.

— То есть полтора миллиона умножить на четырнадцать тысяч… э-э-э, — телефон показал какую-то билиберду.

— Переведи в доллары, — улыбнулся он. — Сильно округляя, полтора миллиона это двадцать тысяч, — диктовал он, — умножаем на двести, то есть на цену за одну акцию.

— Четыре миллиона долларов?! — задрала я голову, чтобы посмотреть на него.   

— За один процент. А за семь процентов — двадцать восемь миллионов, — легонько стукнул он меня по носу. — И это не рыночная стоимость, а начальная. Ты считаешь Юльку настолько идиоткой, чтобы отдать Алескерову такие деньги? — он небрежно пожал плечами.

— Судя по тому, что она кричала тебе в больнице, для её папаши небольшие.

— На фоне его миллиардного состояния, в принципе, да. И если учесть, что у Алескерова сейчас тридцать девять процентов…

— То есть, — перебила я, снова тыкая в калькулятор, — у него сто пятьдесят шесть миллионов долларов? — я присвистнула.

— На самом деле пакет в тридцать семь процентов, когда Алескеров-старший переоформлял его на сына, оценили в полтора миллиарда.

— Значит у тебя? — я открыла рот.

— Чуть-чуть больше, — улыбнулся он и снизу слегка приподнял мою челюсть.