Всё начинается со лжи (СИ) - Лабрус Елена - Страница 31

Но чем больше информации она у меня выпытывала: как проявляется болезнь, что будет происходить с отцом, тем становилась тише, молчаливее и бесцветнее.

— Не говорите ему, что я знаю, — снова свернувшись на боку калачиком, подтянула она ноги к груди.

— Не скажу, — укрыла я её одеялом. — Тебе надо поспать.

— Не могу, — покачала она головой. — Камиль был здесь. Он его убьёт. Может, уже убил. Или он — Камиля.

— Ты можешь как-то этому помешать? — убрала я упавшие на её лицо волосы.

Она отрицательно покачала головой.

— Тогда нет смысла себя изводить. Чему суждено, то случится. Сделать тебе ещё укол?

В этот раз она кивнула.

Я ушла, оставив её на попечение медсестры, когда от Юлии Владимировны словно осталась безжизненная тень. И позвонить Верейскому — это всё, о чём она меня перед уходом попросила.

— А что с ней? — перекладывая со сковороды на мою тарелку жареное яйцо, спросил он.

— Она сама тебе всё расскажет. Всё, что сочтёт нужным, — тяжело вздохнула я и ласково ему улыбнулась.

Какой он стал интересный без своей щетины. Не столько юный и трогательно прекрасный, как молодой бог. Сколько, наоборот, мужественно обветренный и по-мальчишески дерзкий с этим гладким волевым подбородком и упрямой ямочкой на нём. Ямочкой, то так опасно близко подводила его к разгадке — у Машки была такая же.

Не нравилась мне только хмурая складка, что пролегла сейчас между его бровей.

— У тебя всё хорошо? — всматривалась я в эту идеально прямую морщинку, когда он сел напротив.

— У меня? Да, — посмотрел он на меня в упор. Загадочная полуулыбка тронула его губы. — А у тебя?

— Не знаю, — пожала я плечами, выдержав его взгляд. — Ты какой-то подозрительный сегодня.

— Более подозрительный, чем всегда? — искрились его глаза, сейчас пронзительно бездонные, как озеро в горах. И искрились лукаво.

— Словно ты хочешь что-то мне сказать.

— Хочу, — опустил он взгляд в тарелку, и принялся усердно ковырять яичницу. — Хочу пригласить тебя на свадьбу.

Всё оборвалось у меня внутри. А он как ни в чём ни бывало трескал жареные яйца. Засунув в рот кусок хлеба, пропитанный желтком, он прожевал, и снова посмотрел на меня, улыбаясь одними глазами.

— Не знаю о чём ты подумала, — вытерев рот салфеткой, улыбнулся он. — Но это свадьба моей младшей сестры, — он поднял руку, предвосхищая моё возражение. — Отказ не принимается. Ты идёшь. Со мной. У тебя неделя с лишним на подготовку. Успеешь всё.

Он потянулся к моей руке. Поцеловал. И мягко вложил в ладонь банковскую карточку, фокусник!

— Не бросай меня там одного. Пожалуйста! Для меня это очень важно.

Я положила карточку на стол и закрыла руками глаза.    

— Там будет вся твоя семья?

— Не только, — прозвучал его голос уверенно и спокойно.

— И как ты меня им представишь?

— Не знаю кто это и как её зовут, но она единственная согласилась пойти.

— Павел Викторович, — убрала я руки и сокрушённо покачала головой.

— Знал, что ты не бросишь меня в беде, — улыбнулся он и вдруг подскочил.

Да, я тоже это услышала: как открылась дверь спальни, как по полу зашлёпали босые ножки. Но никак не ожидала, что на этот звук сорвётся Верейский. И вернётся на кухню с Машкой на руках.

Со сна смурная, растрёпанная, она тёрла кулачками глазки, но с его колен сползать явно не собиралась.

— Я пѝсать хочу, — выпятила она нижнюю губу, глядя вовсе не на меня.

— Машунь, беги сама, — остановила я этого полоумного отца, даже без кавычек.

И на удивление, они оба послушались.

— А бабушка во сколько приедет? — глянула я на часы, когда Матрёшка убежала.

— Она не приедет. У неё сегодня выходной, — невозмутимо хлопал Верейский ресницами, что на фоне гладко выбритого лица теперь казались особенно густыми и тёмными.

— Ты с ума сошёл? А с Машкой кто будет? — оглянулась я в поисках телефона. — Мне же на работу.

— Я с ней посижу, не суетись, — остановил он мою руку. — Давай, доедай. Собирайся. И ни о чём не беспокойся. Я справлюсь.

— В смысле справлюсь? А тебе на работу разве не надо?

— Надо. Но с этим я разберусь, — встал он, чтобы убрать свою тарелку. А потом принялся медитировать у открытого холодильника. — Что она ест на завтрак?

— Там есть гречка, погрей с молоком, — засовывала я в себя на ходу остатки яичницы. Время поджимало. А я ещё даже волосы не высушила.

«Не забыть купить шампунь!» — вспомнила я. А то вытряхивала сегодня последние капли.

— Спасибо большое! — поцеловала Верейского в щёку.

Нет, так легко не отделалась. Поцелуй длился пока не вернулась Матрёшка.

И как же хотелось остаться! Как же хотелось ему всё рассказать.

Пока он делал кашу, там же на кухне я красила глаза. И решила между делом осторожно спросить его про Пашутина.

И то, что так хотела услышать от его дочери, услышала от Верейского.

— Замечал. Скажу тебе больше, знаю, что он болен и чем, — тяжело вздохнул он. — Как думаешь, сколько ему осталось?

— Трудно сказать. Я разговаривала с генетиком. Достоверно описанных случаев синдрома Лея у взрослых нет. У детей он, как правило, начинает проявляться рано, когда здоровый ребёнок, который бегал, говорил и нормально развивался, вдруг словно начинает обратный отчёт в развитии: забывает слова, перестаёт ходить, даже держать голову. Эти несчастные детки редко доживают до семи-восьми лет. Но чтобы почти в шестьдесят дал о себе знать такой серьёзный генетический сбой, редкость, — я вздохнула. — Теперь не знаю, удастся ли уговорить его пройти обследование в нашей лаборатории.

— А зачем? — нахмурился Верейский. Матрёшка попыталась выскользнуть из-за стола. Но он подхватил её у самого пола, снова усадил за нетронутую кашу. И вручил не пластиковую детскую, а настоящую «взрослую» ложку. — Ты же уже большая девочка, правда? Справишься?

И когда она заинтересованно ткнула её в тарелку, снова посмотрел на меня.  

— Прежде всего, чтобы убедиться, что ему поставили правильный диагноз. Ну и потому, что это уникальный случай, — ответила я. — Если удастся его описать и изучить, это внесёт неоценимый вклад в науку. Его дочь — моя пациентка, это наследственное заболевание, я никак не могу остаться в стороне.

— Да ты и правда серьёзный учёный, и отличный врач, — улыбнулся Верейский, иронично, конечно, зараза. А может и нет. — Но как ты узнала, что Пашутин болен?

Упс! А ведь хороший вопрос.

И я, конечно, могла бы сказать: из анализов Юлии Владимировны. Но между мной и его пристальным пытливым взглядом, словно не осталось больше места для лжи. Я так устала что-то всё время от него скрывать.

— От него ждёт ребёнка девушка, беременность которой я веду.

— Ксения? — не сильно удивился он. — Так вот почему ты спрашивала про неё у меня?

— Паш, — я встала, чтобы его обнять. — Если честно, я думала, что отец этого ребёнка ты. Когда она пришла и сказала, что твоя домработница, то есть твоей невесты, а потом что беременна от человека, у которого работала…

Он так внимательно слушал, что мы оба совсем забыли про Матрёшку. Только когда её большая ложка застучала по дну, опомнились.

— Моя умница, — шепнул он, нежно целуя Машку в лоб.

Я аж забыла о чём говорила. Так и застыла, глядя на эту сцену.

— Паш, я должна тебе ещё кое-что сказать, — сглотнула я, решаясь.

Но он выразительно постучал по циферблату часов на руке.

— Чёрт! – подскочила я. Да, если я сейчас затею этот разговор, любой разговор, пятью минутами мы не обойдёмся. А у меня же опять эта Кононова с её полоумной мамашей. Если я опоздаю…

— Моего водителя зовут Валера, — помогал мне Верейский надеть лёгкое пальто, — он уже ждёт внизу, не суетись.

— Ты точно справишься? — посмотрела я на него внимательно и присела перед вцепившейся в его ногу Матрёшкой. — Слушайся Па, хорошо?

Она кивнула. Обняла меня за шею маленькими ручонками.

— А ты сколо плиедишь?

— Конечно, — улыбнулась я. — Ты и не заметишь, как быстро.