Всё начинается со лжи (СИ) - Лабрус Елена - Страница 15

Может, потому, что попала она ко мне на приём в не лучший момент, может, потому, что я теперь места себе не находила, переживая и за своего ребёнка, да и за кобеля Верейского, которому не позавидуешь, если диагноз подтверждён, как уверяла Ксения. А, может, это тупо ревность. Но стойкое предубеждение к этой симпатичной, но себе на уме, девице не проходило. Хотя вести её беременность я согласилась. А почему нет? Я и так в дерьме по уши: одним больше, одним меньше.

За стеной читала лекцию мой научный руководитель, профессор Калугина. Зычный голос Елены Петровны отдавался от стен маленького помещения кабинета за кафедрой гулким эхо, подавляя всё живое вокруг.

И я вздрогнула от неожиданности, когда по столу постучала ногтями узловатых пальцев заведующая кафедрой профессор Тертицкая:

— Зря вы, милочка, взяли работу на дом.

Именно её одобрения и подписи я и ждала.

Злобная, сухая, маленькая, похожая на Бабу Ягу со своей клюкой-тростью, уже лет шестьдесят Анна Михайловна читала лекции по патологии и наводила ужас на студентов, аспирантов, доцентов и коллег желчным характером, требовательностью и прямотой. В свои восемьдесят с лишним отличаясь цепким умом, отличной памятью, жёсткостью суждений, а ещё, как она сама о себе говорила, редкостной бесчеловечностью.

«Работой на дом» она назвала Ксению. И в этом уравнении: «дом» — наша альма матер, то есть университет, а «работа» — моя клиническая работа в Центре. Я притащила клиентку клиники в университет. И профессор Тертицкая, которой я всё изложила с утра, должна была решить берёт она её в свою программу «Врождённых и наследственных заболеваний плода» или нет.

Должна была решить на основе внесённых мной в базу данных и рассказа.

Но я пригласила Ксению сюда, чтобы, тихо сидя в своём углу, старая сова могла лично к ней присмотреться и вынести вердикт. Ну и по объективным причинам тоже. Я откровенно разрывалась между работой и университетом, и уже получила выговор от Калугиной за опоздание, а потом и за отмену лекции, когда Матрёшка заболела. Не провести очередную я не могла, а Ксения не могла прийти в другое время. Вот и выкручивались обе.

   — Простите, Анна Михайловна, за самонадеянность, — развернулась я. — Мне кажется, случай интересный.

— Для определения отцовства? — проигнорировала она моё предположение, глядя в монитор. И если бы я не знала какая древность с клюкой стоит у меня за спиной, по голосу подумала бы что ей не больше, чем мне. Молодой сильный голос. — И вы считаете, это может пролезть?

— Вполне, — кивнула я. — У отца редкое генетическое заболевание. Моя клиентка узнала о нём уже после того как забеременела. Разве не помешает убедиться, что отец именно тот, кто заявлен?

Яга хмыкнула, словно видела меня насквозь.

— А у вас, милочка, какой интерес? Только не говорите мне, что научный. Бегает она бойко, значит, здорова̀. Расстроенной не выглядит, значит, с ребёночком тоже всё в порядке, без патологий на её сроке. Окает — прибыла в столицу из Вологды или Костромы. Но почти незаметно, значит, живёт здесь давно и, скорее работает где-то в сфере обслуживания, чем учится. Мне продолжать или я наконец, услышу: Анна Михайловна, не губите?

— Анна Михайловна, — сложила я молитвенным жестом руки на груди, — не губите! Она домработница одного известного господина, от него и забеременела. Пришла, попросила помощи.

— Честное слово, всё ещё словно в царской России живём. Господа, домработницы. А вы бы и рады от неё отделаться, да… Ранимы жалостью высокие сердца, Участье к слабому — не слабость храбреца. Пьер Корнель, — продекламировала она своим молодым голосом. — Гоните её в шею! Вот мой вам совет.

Развернулась и, припадая на больную ногу, нарочито громко застучала своей тростью к выходу.

— Анна Михайловна! Дело не в жалости. Это личное! — почти крикнула я ей вслед умоляюще, и уже паникуя.

Всё пропало, шеф! Всё пропало!

— Ну а я тут причём? — остановилась Тертицкая. Развернулась, словно именно этого и ждала. — Это, милочка, ещё хуже. Давайте всех своих подруг и родственников впишем в программу, чтобы они бесплатно обследовались от мнимых болезней.

— Да бесплатно она и в районной консультации может встать на учёт. Но ей нужна ваша программа.

— Не разочаровывайте меня, Эльвира Алексеевна, — тяжело опираясь на трость, вернулась она к столу. И нависла надо мной. — Вы были одной из самых толковых студенток на курсе. Блестяще защитили кандидатскую. И вдруг «редкое генетическое заболевание», — передразнила она. — Или это настолько личное, что у вас отшибло мозги, или у вас просто отшибло мозги, раз вы забыли, сколько неизученных генетических нарушений существует на сегодняшний день. Неизученных! А упомянутый вами синдром Лея известен с шестидесятых годов прошлого века и легко диагносцируется. Он, конечно, редкий. Но ничего интересного я в нём не вижу. Отправьте её на анализ генов, — она написала на листочке два ряда латинских заглавных букв и цифр и толкнула ко мне. — Будет найдена мутация, объясните, что дети с такой патологией живут крайне мало и делайте аборт. Обнаружат носительство — растолкуйте, чем это грозит будущему потомству. Ничего не обнаружат — отпустите девку с богом, пусть рожает.

Она смотрела на меня вопросительно.

— Дети долго не живут, если заболевание проявит себя сразу, — сглотнула я, зная, как она не любит, когда ей перечат. — Как правило, при наследовании по материнскому типу. Но здесь синдром Лея проявился в зрелом возрасте у мужчины, отца ребёнка.

— Значит, стандартный случай наследования по Х-хромосоме. Как при гемофилии, — она зачеркнула одну группу букв и цифр из двух. И чеканила как по учебнику. А я разбиралась с этим всю ночь. — Сыновья у больного отца и здоровой матери будут здоровы, и вашей пациентке очень повезёт, если у неё мальчик. Дочери всегда носители заболевания. В следующем поколении снова может не повезти, и родится такой же больной сын, как несчастный цесаревич Алексей. Но я вас спрашивала не об этом. Вижу вас всё же больше интересует отец. А я знаете ли, неонатолог, занимаюсь детьми. И как неонатологу мне неинтересна эта патология, даже если она есть. Сходите к генетикам.

Дочери всегда носители заболевания. Резануло по больному. Если Верейский болен, моя девочка носитель. И этот чёртов синдром убьёт его меньше, чем за год. Всё это никак не укладывалось у меня в голове, поэтому я так настойчиво и хотела знать правду.

В своей лаборатории при Центре я уже уточнила как они хранят образцы крови и годятся ли они для сравнения ДНК. Останется только изъять остатки образца ДНК отца ребёнка Ксении из лаборатории университета и, когда Верейский сдаст кровь, сравнить. К счастью, обе лаборатории считались общей научной базой, это будет не сложно. А вот убедить Тертицкую — я была уже не уверена получится ли у меня.

Зазвонил телефон. Я вздрогнула. Анна Михайловна сняла трубку.

— Тертицкая! — она выслушала сообщение, попросила минуту, прижала трубку допотопного аппарата к груди и посмотрела на меня вопросительно.

«Из лаборатории», — всё оборвалось у меня в груди.

— Есть подозрение, что отец моей дочери и ребёнка этой девушки один и тот же человек, — выпалила я.

Она приподняла тонко прорисованную бровь, хмыкнула:

— Так что же вы мне голову морочите, милочка! — А потом сказала в трубку: — Да я сейчас подпишу оба направления. На подтверждение отцовства. И на ген, — она продиктовала уже известные мне буквы и цифры.

— На ген не надо, если окажется, что у неё мальчик, — почти прошептала я.

Но Тертицкая смерила меня тяжёлым взглядом.

— Берите сразу достаточно материала, с учётом, что нам могут понадобиться дополнительные исследования. Я не буду каждый раз гонять к вам пациентку. И особенно бережно с ДНК отца. Нам понадобятся ещё тесты, а это непополняемые образцы, не шикуйте там! — приказала она, на удивление быстро сообразив, что ДНК «отцов» мне, возможно, захочется сравнить. — Все врут. Всё за всеми надо перепроверять, — это она сказала уже мне, положив трубку на рычаг.