Смерть и прочие неприятности. Opus 2 (СИ) - Сафонова Евгения - Страница 126

Динка и вовсе на злодеев плевала с самого начала. Просто радовалась, что может снова обнять свою дурилку и с чистой совестью отобрать у мамы сигареты. Как папа радовался, что может поить воскресшую младшенькую куриным бульоном, пока та оправляется от воспаления легких: прогулка под дождем, да еще после высокогорного прощания, не прошла бесследно…

Выключив вдруг опротивевшую мелодию, споласкивая тряпку под теплой водой, Ева все еще смотрела на средний ящик — где среди открывашек, половников, рулонов фольги и прочей кухонной утвари лежало то, что едва ли можно было отыскать на кухне среднестатистической российской хозяйки. Даже если эта хозяйка не-совсем-среднестатистическая студентка консы и артистка оркестра Большого Театра.

…мир затирал следы. Юлил, подтасовывал факты, подкидывал улики, стараясь залатать возникшую дыру всеми возможными способами. Как мог восстанавливал порядок вещей, так грубо нарушенный девочкой, которая никак не должна была вернуться из сказки, куда ее так грубо отправили.

Мир и правда хранил свои границы — и правду о том, что эти границы существуют.

Интересно, что бы Ева делала, если бы все оказалось не так просто. Если бы окружающие решили копать до конца. Если бы ее упорному «ничего не помню» не верили. Сидела бы она сейчас в палате с мягкими стенами? Или все так же сошло бы с рук — и ей, и несуществующим похитителям? В конце концов, полиция и без всякой магии частенько не любит ловить даже существующих преступников, да и психиатры психиатрам рознь…

Масло, взбитое с яйцами и медом, тихо таяло в миске, когда Ева все-таки открыла ящик: чтобы, вытащив пластмассовую коробку с делениями для столовых приборов, достать из-под нее голубой кристалл на кожаном шнурке.

Так себе тайник. Но она и не дневник Берндетта прячет.

Шесть лет назад, прежде чем позвонить в родительскую дверь, она сунула в горшок с искусственным цветком, украшавший подъездный подоконник, две вещи. Кристалл — и карту памяти, куда заранее сбросила с планшета и телефона всю ценную инфу, включая немногочисленные фото, что успела сделать в другом мире. Естественно, карту она вытащила задолго до того, как отдала планшет Снежке: мысль, куда пристроить гаджет, если все выгорит, скользнула у нее еще во время сборов к третьей попытке. В горшок та отправилась, потому что Ева знала — все ее вещи будут обшарены в поисках возможных зацепок, и лучше позаботиться о том, чтобы этих зацепок не нашли.

Опасения, что за неделю, через которую она смогла забрать свои сокровища обратно, кому-то в кои-то веки понадобится протереть пыль с пластмассовых листьев, не оправдались.

Карта сгорела. Просто не читалась ни одним устройством, превратившись в бесполезный кусок пластмассы. Кристалл, как ни странно, уцелел. Ожидать, что он рассыплется на кусочки или превратится в пыль, было бы логично, но нет. Артефакт пережил путешествие между мирами в целости и сохранности.

Телефон, заерзав по скатерти за ее спиной, замурлыкал «стежкой малою заплутала я» — пока Ева смотрела, как зачарованная подвеска качается между пальцев.

Новая работа, новый кавалер, новая жизнь…

…пожав плечами, она бросила кристалл туда, где он точно не будет искушать и мозолить глаза: в мусорку.

Вернувшись к столу, взяла трубку.

— Привет, зай, — сказала Ева. — Ты где? А, ясно… Печеньки пеку. Скоро будешь? Хорошо. Люблю тебя.

И, нажимая «отбой», чтобы вернуться к печенью, которое в эту ночь они будут делить на двоих, точно знала: она сделала правильный выбор.

Глядя, как мятный свет бликует в прохладной кварцевой глубине, Ева почти улыбалась. Лишь теперь понимая, какие чувства вкладывали в свои фирменные улыбки представители одной аристократической семьи.

Наверное, так закончить ее историю было бы правильнее. Оригинальной, конечно, после Льюиса ее было бы не назвать, но тогда в ней хотя бы можно было бы прочесть мораль. Девочка выросла и заземлилась. Вынесла уроки из пережитого в юности и живет дальше — в реальном мире. Кесарю кесарево, сказкам сказочное.

К сожалению, жизнь и человеческие чувства не особо любят правила.

Грани кристалла вжимались в кожу, когда Ева подошла к столу.

Нажав боковую клавишу, вырубив звук, она смотрела на экран, пока тот не погас, оставляя укоризненное уведомление о пропущенном вызове.

Его зовут Миша. Он рыжий, кудрявый, романтичный и юморной. Хороший кулинар, хороший парень, хороший скрипач. Учится на одном курсе с ней. С прошлого года они вместе играют в квартете. Он ничем не напоминает одного венценосного сноба. Наверное, потому Ева и уступила настойчивым ухаживаниям, которыми ее добивались с первого курса.

Вчера он сделал ей потрясающий подарок: обручальное кольцо. Очень быстро, но Миша и так ждал два года, прежде чем дама сердца соизволила ответить ему благосклонностью, и не хотел давать ей возможность убежать. Он сказал, что с первого взгляда понял — эта потрясающая девушка, похожая на грустного эльфа, станет его женой. Он сказал, что делает это не в праздничную ночь, чтобы в новый год они вступили уже в других отношениях.

В ответ Ева сделала ему не менее потрясающий подарок: сказала, что их отношения были ошибкой. Поняла, что не может и дальше смотреть в его влюбленные глаза, чтобы вспоминать совсем другие.

Понять бы теперь, что с этим делать. Едва ли разрыв хорошо скажется на квартете…

Сев за стол, Ева — в который раз за шесть лет — закрыла глаза, прижав ладони к губам, словно для молитвы.

Что-то общее с эльфом у нее точно было. Например, что за шесть лет внешне она не повзрослела ни на йоту. Смерть и другой мир все же оставили на ней свою печать: пока это влекло одни шуточки Динки на тему, что такими темпами ее дурилке и в тридцать без паспорта алкоголь продавать не будут, но в перспективе грозило еще теми проблемами.

Хотя о перспективах дальше тридцати и более туманных, чем концертмейстерский пульт, Ева предпочитала не думать.

— Привет.

Чтобы сквозь сжатые пальцы пробился тусклый свет — утекающий, как вода, как песок в часах, как все, что уносит с собой былое, — ей не требовалось вызывать в памяти его лицо. Оно и так стояло перед глазами: не стертое ни годами, ни страстным желанием забыть, ни бесконечной голодной пустотой, полной безглазых хищных наблюдателей, лежащей меж гранями двух миров.

— Давно я не выходила на связь.

За окном, приоткрытым на щелочку, сквозь которую в кухню ледяной змейкой вползала морозная свежесть, громыхнул чей-то нетерпеливый фейерверк. Совсем как когда Ева жила с родителями: наверное, в каждом дворе найдутся веселые чудаки, который начнут праздновать чуточку раньше.

— У нас сегодня праздник. Новый год. Пеку тут печенье и вспомнила о тебе. Представляешь, осталась одна вещь, музыка, которую мы с тобой так и не послушали, а она…

Ракеты, разрываясь прямо напротив ее двадцатого этажа, завыли, засвистели, озаряя разноцветьем обратную сторону полузадернутых штор.

— Если можешь, поговори со мной. Пожалуйста. — За этот срывающийся голос она презирала себя больше, чем за равнодушие, с которым вчера разбила сердце влюбленного в нее мальчишки. — Я… мне тяжело без тебя, я не думала, что это будет так…

Знакомое головокружение повело ее в сторону одновременно с тем, как меж локтей, упиравшихся в маки на хлопковой скатерти, расплылась багровая клякса.

Когда кухня перестала плыть перед глазами, Ева тыльной стороной ладони промокнула кровь под носом. Посмотрела в окно, где в черноте праздничного неба расцветали зеленые «хризантемы».

Бросив потухший кристалл на стол, пошатываясь побрела к раковине.

Она никогда не получала ответа. Давно перестала надеяться, что получит. Даже если кристалл действительно работал, даже если переход не сломал его, оставив одну лишь возможность светиться, за которую теперь Ева почему-то расплачивалась собственной кровью — наверняка ее слова не могли долететь до адресата, тонули в той черноте, где над ними многоголосным хором смеялись безглазые наблюдатели. Но почему-то — в такие минуты, как сейчас, когда фасад счастливой в общем-то жизни давал трещину, из которой вползала в душу холодная удушливая чернота — она вновь и вновь брала кристалл в руки, чтобы наболтать глупые, мелочные послания в один конец. Все равно что говорить с мертвым, всякий раз зарекаясь делать это снова.