Смерть и прочие неприятности. Opus 2 (СИ) - Сафонова Евгения - Страница 121

— Раз уж ваши отношения зашли так далеко, могу передать ему заодно и обручальный венец, — предложила Ева, украдкой почесывая Герберта-младшего по теплому загривку: наевшись, дракончик пришел настойчиво бодаться о ее коленки.

— Если б это укротило его строптивость, я бы подумал. Боюсь, не поможет.

— Жаль. Потрясающая бы вышла пара, — невыразительно произнесла Мирана, с изяществом викторианской леди поднося к губам фарфор, впервые за долгие годы вновь белевший на столе замка Рейолей. — Не встречала людей, которые способны перекоролить моего сына. Возможно, надо было с самого начала искать нелюдей.

— К сожалению, возникли бы небольшие сложности с определением столицы объединенного королевства, и большие — с рапирой Повелительницы Навинии, которую та при следующей встрече попыталась бы заточить о мой хребет.

Пытаясь не подавиться фейром, поверх чашки Ева поймала взгляд Герберта — и перестала улыбаться.

О том, что ее планы касательно отбытия домой остались неизменными, они впервые поговорили на приеме в честь отбытия риджийцев. Крайне оригинальным образом.

***

— …исправляю досадную оплошность, лиоретта. Раньше мне не выдалась возможность поблагодарить вас, — сказал Альянэл, когда в сопровождении своего советника и своего знаменосца приблизился к ней, весь вечер державшейся в тени. — Жаль, что сегодня вы без инструмента. Вы больше кого-либо заслужили провести это сборище в праздном отдыхе, но я надеялся на прощание еще раз услышать вашу игру.

Ева уже заметила, что немногие могли без смущения выдержать взгляд дроу. Особенно этого дроу. И тем не менее, склоняя голову, не опустила глаз — потому что впервые за вечер, который она не смогла пропустить, не увидела напротив слепого обожания, скабрезного намека или призрака недавних сплетен.

В тени колонн тронного зала ей было куда уютнее, чем на свету безжалостного великосветского внимания. Там даже бальная духота, теперь вовсю бившая по ноздрям диким коктейлем парфюмов и ароматов цветочных декораций, переносилась как-то легче.

— К сожалению, после Дня Жнеца я уделяла виолончели куда меньше времени, чем требует мой внутренний критик, чтобы спокойно выпустить меня на сцену. Но буду польщена, если однажды мне и моему инструменту посчастливится преподнести Повелителю еще один скромный дар.

Солнце в глазах дроу окрасил насмешливый блеск: кажется, он прекрасно понимал, каким образом последние две недели хозяин замка Рейолей мог отвлекать от виолончели дорогую гостью, вернувшуюся в его обитель.

Справедливости ради, Ева отвлекала гостеприимного хозяина в той же степени. Особенно когда замечала его уставившимся перед собой нехорошо пустыми глазами: призыв Жнеца, смерть и предательство женщины, бывшей ему ближе матери, не могли пройти для него бесследно.

— Не столь скромный, как вы думаете. Пусть и скромнее, чем тот, что вы преподнесли нам в День Жнеца.

— Но этот дар лучше оставьте единственным, — добавил Лодберг. — Второго подобного проявления вашей скромности эта прекрасная страна может не пережить.

Белая Ведьма только рассмеялась. Негромко, совсем не колюче. Ева потом не раз думала, что Снежана, от которой ждешь подвоха, сильно отличается от Снежаны, на которую смотришь непредубежденным взглядом, очищенным концом затянувшегося маскарада.

Под аккомпанемент этого смеха и прозвучал тот злополучный вопрос:

— Тогда, смею полагать, ваше предложение еще в силе?

Выпрямившись, пока сплетники акулами кружили поодаль у приютившей ее колонны, Ева посмотрела на Гзрберта, с которым они весь вечер ненавязчиво старались держаться порознь. С тем же недоумением, что риджийцы.

— Предложение, тир Гэрбеуэрт?.. — вежливо уточнил Повелитель дроу.

— Ваши маги говорили, — сказал некромант, глядя в упор — не на него, на Еву, — что знают, как вернуть лиоретту домой.

Слова ударили под дых. Как и этот взгляд. Как и то, что за две недели, минувшие со Дня Жнеца, Еве в голову не приходило поднимать этот вопрос. И она никак не ожидала, что здесь и сейчас его поднимет вовсе не она.

Рано или поздно, конечно, ей бы пришлось об этом подумать. Но в тот момент она была слишком рада всем переменам в своей — наконец-то — жизни, чтобы думать о чем-то кроме настоящего. О чем-то кроме той ерунды, о которой вполне естественно думать семнадцатилетней девчонке, больше не обремененной ни зловещими предчувствиями, ни ежесекундной ложью, ни фальшивым венцом на голове, которую Ева в кои-то веки позволила себя потерять.

— Разумеется, в силе. — Лодберг первым разорвал тягучее молчание, заглушившее для них четверых даже звуки музыки. — Если лиоретта этого хочет.

Выжидающих взглядов риджийцев Ева так и не увидела. Почувствовала. Но не увидела. В тот момент она могла смотреть лишь на одного человека — того, кто так же неотрывно смотрел на нее поверх плеча дроу, облитого фиолетовым шелком не по-королевски просто скроенной рубашки; читая в глазах, которые она уже не могла ассоциировать с льдинками, немой вопрос. Не зная, зачем ее ответ нужен здесь и сейчас — так внезапно, так резко разрубая идиллию этих двух недель, — но зная, что лжи от нее не примут.

Думать, что из возможных ответов будет ложью, ей не пришлось.

— Лиоретта хочет, — очень, очень тихо сказала Ева.

Она ожидала всего. Гнева. Презрения. Холода. Но Герберт лишь обреченно прикрыл глаза.

Причины этого она поняла гораздо позже.

***

— Эльен сегодня просто сам себя превзошел, — сказала Ева, когда после ужина они разошлись по спальням, хозяйским и гостевым. Пожелав друг другу доброй ночи так спокойно, словно завтра они с Гербертом не поднимутся еще до рассвета, чтобы переместиться в Ленджийские горы — разделительная черта между Риджией и Керфи, под которой целых триста лет дроу прятались от эльфов и людей. — Как подумаю, что следующий ужин может быть еще лучше — тут и правда начнешь надеяться, что завтра с той стороны прореха откроется где-нибудь на северном полюсе.

Закрывая дверь в спальню, что теперь они делили вдвоем, Герберт промолчал — и, не пытаясь больше подбодрить его фальшивой бодростью, Ева отвернулась. Оставив позади бесконечные просторы темного ковра, упала на кровать по соседству с Мелком: тот лениво следил за вторгшимися людьми, возлежа на хозяйской подушке.

С тех пор, как она вернулась в замок Рейолей, безликая спальня, когда-то походившая на гостиничный номер, стала куда уютнее. К боковине шкафа прислонился футляр с Дерозе. На тумбочке и каминной полке неровными стопками лежали книги: Герберт как-кто незаметно приучился читать при ней. Еще одну тумбочку — с Евиной стороны кровати, появившуюся там недавно — завалили ноты: за керфианский месяц ожидания подходящей прорехи она успела разобрать все рукописи Кейлуса, найденные в особняке, и худо-бедно заучить половину. В изножье огромной постели поселился столик, где часто можно было увидеть кружки с фейром и печенье — Герберт поставил его там, когда они возобновили славную традицию совместных просмотров. Планшет обычно жил на том же столике, но сейчас он занял законное место во внешнем кармане футляра. Ева всегда собирала вещи заранее.

Пока Герберт выкидывал кота из комнаты, сглаживая тому горечь изгнания чесанием за ушком, Ева подползла по бархатистому покрывалу ближе к своему краю. Лежа поперек кровати, коснулась Люче, сиротливо приткнувшуюся между тумбочкой и деревянным изголовьем.

Она не скучала по Дару. Нисколько. Как и Кейлус, Ева так и не полюбила магию в себе — во всяком случае, ту магию, что здесь принято было таковой называть. Снежана (в мыслях Ева все чаще фамильярно называла ее Снежкой) с Лодом (к этому имени колдуна за три встречи с риджийцами Ева тоже успела привыкнуть) оптимистично предполагали, что это увеличивает шансы на успешное возвращение домой: у того, другого мира отпадет нужда чинить ей препоны, чтобы не пустить на свою территорию чуждое ему волшебство.

По Люче — Ева знала — скучать она будет.

— Пусть ее не кладут на алтарь в каком-нибудь храме. И не вешают в сокровищницу как музейную реликвию, — попросила Ева, когда покрывало по соседству прогнулось. — Хочу, чтобы она осталась здесь. У тебя.