Смерть и прочие неприятности. Opus 2 (СИ) - Сафонова Евгения - Страница 119

Его объятия были резкими, безжалостными до нехватки дыхания, до хруста костей, — и это, и легкая боль в миг, когда его пальцы, зарывшись ей в волосы, потянули их назад, заставляя откинуть голову, были прекраснейшими ощущениями в мире.

Она чувствует…

— Сама не хотела жизни, купленной такой ценой, — Герберт выплюнул это с той же яростью, с какой впился в ее губы после следующих слов. — Не подумала, что я буду делать со своей?

— Если ты забыл о существовании слова «спасибо», приму это в качестве благодарности.

Ева выдохнула ответ, когда ей позволили — шепотом, срывающимся от давно забытых ощущений, с какими кружит голову разгоряченная кровь. И это все же заставило его улыбнуться, а ее — услышать щелчок, с каким ключ, подчиняясь нетерпеливому движению его руки, изнутри провернулся в замке.

Благодарить Герберт умел: просто безмолвные благодарности давались ему куда лучше.

…позже выяснилось, что вместо жизни лиоретта утратила Дар — в обмен на воскрешение; и не только Сноуи Миркрихэйр склонялась к тому, что к такому поразительному результату привел Обмен, совершенный нежитью. Пословица «двумя смертям не бывать» бытовала не только на родине прекрасной лиоретты, да и минус на минус в керфианской арифметике тоже давал плюс. Авторитетные керфианские маги пришли к тому же выводу, что и Белая Ведьма: попытавшись отдать свою жизнь, будучи неживой, лиоретта отдала единственное, что у нее было — Дар, ведь на тот момент в теле ее был заключен только сидис, тогда как в нормальной ситуации люди отдают роборэ (видимо, при передаче посредством Обмена один тип энергии благополучно превратился в другой, что ранее не представлялось возможным, но приходилось допускать; в конце концов, для лиоретты сидис приравнивался к роборэ, так что уравнение в целом не нарушалось). Однако чары некроманта сопротивлялись ее упокоению так отчаянно, что вступили в конфликт с энергией Обмена, и эта реакция довершила то, чего так и не смог сделать Гербеуэрт — вернула лиоретту за грань, за которую ее отбросила стрела королевы. В конце концов, от этой грани ее отделяло очень немногое: ритуал послужил толчком, регенерация в ее теле довершила остальное, и кровь снова побежала по ее венам от затрепетавшего сердца.

Снежана в своих записях сравнила это с восстановлением системы и откатом к сохраненным настройкам при перезагрузке компьютера, но эту фразу поняли немногие.

Лодберг Миркрихэйр предполагал, что связь некроманта с его созданием наверняка тоже сыграла роль. Особенно после того, как этому некроманту удалось призвать самого Жнеца. Даже учитывая, что лиоретту перевели на подпитку от собственного сидиса, она продолжала черпать какие-то силы у своего создателя (то, что она сумела открыть шкатулку, это доказывало). Так что помимо эфемерного чувства ее связывало с некромантом нечто куда более реальное — и еще вопрос, смогла бы она надолго пережить его гибель (Белая Ведьма здесь не преминула поспорить, что гибель внешнего источника питания, от которого лиоретта подпитывалась в фоновом режиме, просто перевела бы ее на полную подпитку от внутреннего, но согласилась, что скорее всего некромант продолжал оставаться для Евы основным энергетическим ресурсом, а ее сидис — резервным; эти пометки также поняли немногие). При данном раскладе, когда лиоретта попыталась отдать свою энергию тому, от кого долгое время подпитывалась этой энергией, это позволило душе уцепиться за незримую ниточку, которая всегда протягивается между умертвием и его хозяином, и не уйти в небытие.

Поэма Эльена Лейера — не только самое известное его сочинение, но и наиболее известное сочинение о том дне, — предлагала куда более романтичное объяснение. Ибо, говорилось в ней, впервые Жнец не просто откликнулся на молитву, прозвучавшую откуда-то с далекой земли, а посмотрел в глаза девочке, что готова была отдать жизнь за любимого — и это тронуло Его; а когда еще бог мог проявить великодушие, как не в день, когда жители Керфи славили Его милосердие?

Споры скептиков и романтиков на эту тему звучали в Керфи еще долгие годы. Но в конечном счете каждый принимал то объяснение, что было ему ближе, а факт оставался фактом: той ночью светильники в спальне наследника не гасли еще долго. И это было хорошо, потому что даже сотни смертей не отменяют торжество жизни.

Особенно той, что обошлась своим владельцам так дорого.

— Это стоило того? — спросила Ева, когда они лежали в обнимку, обводя пальцем шрам на его груди. Место, где рапира пронзила его сердце, казалось почти незаметным: заколдованное лезвие было слишком тонким, чтобы оставить внушительный след. Просто бугорок, бледный на бледной коже, ощутимый кончиками пальцев. — Призыв?

Наверное, это был не самый восхитительный секс. Не слишком долгий. Не слишком изобретательный. Точно не упоительный марафон, который можно было красиво расписать на десять страниц в любовном романе. В конце концов, у них обоих было не то чтобы много опыта. Но он был достаточно хорош, а Герберт — достаточно внимателен, чтобы Ева наконец уверилась: это занятие может быть приятным не только в романах.

— Сотен жертв? — уточнил Герберт сухо.

— Если бы не было жертв.

Рука, лежавшая на ее обнаженной, разгоряченной, влажной спине, задумчиво дрогнула.

— Я видел бесконечность, — сказал он после паузы долгой, как недавний поцелуй. — Я чувствовал, как звезды обращаются в ничто. Был больше, чем вечность, больше, чем вселенная. Я видел тебя, и то, что ты делала, потому что видел все и каждого, но был слишком далеко, слишком… многим, чтобы понимать и помнить, что это значит. Я был Им — и ничтожной частью Его, неспособной действовать, неспособной мыслить. Только наблюдать.

— И это стоило того? Всего, что ты делал, чтобы к этому прийти?

В том, как горько изогнулись его губы, она прочла ответ прежде, чем тот прозвучал.

— Ты стоила.

Потянувшись к нему, чтобы стереть эту горечь с его лица, Ева запоздало поняла, что еще из важных атрибутов ее не-жизни исчезло после Обмена. Ехидные комментарии того, кто едва ли мог оставить происходящее без внимания.

Мысль об этом заставила ее замереть.

— Мэт…

Еще прежде, чем зов остался без ответа, по едва уловимому ощущению непривычной пустоты она поняла: демон исчез.

Что бы ни вернуло ее к жизни — не-жизнь, в которой Ева заключила сделку, позволившую твари из Межгранья поселиться в ее сознании, она честно отдала.

— Ушел? — следя за ее лицом, понимающе сказал Герберт.

— Ушел. — Подтвердив слова поцелуем — без опаски, без стыда, — она отвела седую прядь, липнущую к его мокрому лбу. — Забавно, что ни говори.

— Что именно?

— Я смогла по-настоящему жить лишь тогда, когда в мыслях примирилась со смертью.

Седина в его волосах слегка мерцала в полумраке: звездным серебром, сохранившимся отблеском белых крыльев.

— Знаешь, — сказал некромант, еще недавно бывший мальчиком, отчаянно не желавшим умирать, — я думаю, в этом и есть весь смысл.

Кто-то, наверное, мог не понять, что он имеет в виду — но Ева не была кем-то.

(*прим.: Abschieds-Symphonie — «Прощальная симфония», название 45-ой симфонии Гайдна (нем.). В процессе исполнения музыканты один за другим прекращают играть, гасят свечи на пюпитрах и покидают сцену. В год сочинения симфонии работодатель Гайдна, князь Эстерхази, слишком задержался в своей летней резиденции; музыканты его капеллы, мерзшие и тосковавшие по семьям, не могли самовольно покинуть ее, если не хотели лишиться работы. Симфония оригинально и убедительно намекнула князю, что пора и честь знать)

День, когда по ту сторону прорехи меж миров Ева увидела Москву, настал незадолго до весны.

— Прощаться на всякий случай не буду, — сказал Мирк накануне, когда они сидели в замке Рейолей, собравшись для очередного последнего совместного ужина. — В четвертый раз это может выглядеть немного смешно.

— А вдруг именно в этот раз выйдет, и будешь до конца своих дней жалеть, — почти весело заметила Ева, доскребая со дна тарелки самое восхитительное картофельное пюре, что она пробовала в жизни (правда, дома оно никогда не было зеленым, но эту особенность местный аналог картофеля успешно компенсировал вкусовыми качествами).