Увечный поручик или приключения советского сержанта в 19 веке (СИ) - Алексеев Дмитрий Анатольевич - Страница 18

— Что из этого выйдет — мы будем посмотреть, — привычно схохмил Женя. Вечером он собрал совещание участников испытаний.

— Как номинальный руководитель проекта хочу услышать мнение каждого о продолжении работ, — максимально скучным голосом произнес Аркадьев. — Поехали.

— Я считаю нужно немедленно запатентовать оба двигателя, продолжить испытания и пустить в производство, — как всегда первым вылез Присс.

— Насколько я в курсе — двигатели подобного типа уже запатентованы в 64 году Николаусом Отто на двухтактный, а в 77 году им же на четырехтактный, — напомнил Приссу Костович.

— Слава, эти патенты с легкостью можно обойти, правильно я говорю? — Саша Мошков посмотрел на Женю. — Ну и надо увеличивать мощность; такой двигатель только для велосипеда.

— Чтобы увеличить мощность, надо увеличить число цилиндров, а значит нужен соответствующий коленвал — это большая проблема. — Высказался и Леопольд Крамер.

Дальше началась обычная производственная грызня, в которой никто не слушал — все говорили:

— Поставим задачу, и заводские технологи сделают что угодно!

— Магнето и карбюратор еще никто не патентовал!

— А что, двигатель со вспышкой от сжатия кто-нибудь сделал?

— Для самолета нужно не меньше 100 лошадок, а это четыре цилиндра.

— Для дирижабля хватит и три по 50.

— Вы все забыли про катера и подводную лодку.

— Да, а гиппомобиль как у Ленуара?

Аркадьев молча слушал перепалку, делая пометки на листе, а затем, увидев, что соратники начинают ругаться, рявкнул:

— Замолкли! Вы все услышаны пока только мной. Сделаем так: Костович заказывает магнето для своего оппозита и патентует его, Присс и Крамер разрабатывают чертежи 2-х цилиндрового двигателя с коленвалом и договариваются с технологами завода Нобеля, Мошков делает чертежи на двухцилиндровый бензиновый двигатель, я патентую оба двигателя, свечи, карбюратор, магнето и форсунку, ну и помогаю вам посильно. Да, все финансирование за мной. Кроме того, вы будете получать за выполненную работу.

— Этот жадный эстонец требует аж 500 рублей за работу, — возмущенно сказал Костович.

— Оно того стоит, Бруно нам еще понадобится. — Женя достал деньги и передал их сербу. — Встречаемся по мере необходимости, ну а раз в неделю совещание, но по делу, а не как сейчас.

Аркадьев помолчал, оглядывая не особо довольных ребят.

— Да, нужно в две недели запустить новый двигатель, а для этого довести до ума форсунки. Это общая задача, так что жду вас с утра завтра.

Женя чуть не ляпнул «новый дизель», но успел поправится. К счастью, Рудольф Дизель еще не изобрел его.

Вот бывает такое, что все получается. Кажется, и сил-то много не прилагаешь, а оно раз — и сделано. В другое время и стараешься и денег много вкладываешь, а не идет. К счастью для людей это случается редко, с немногими и недолго, но бывает.

Евгений Аркадьев ехал в свое имение в отличном настроении. За полгода было проделано море работы и главное: сформирован коллектив единомышленников и даже друзей. Присс, Мошков и Крамер закончили обучение, а сам Женя перешел на последний курс. Оба двигателя работали, хотя до серийных образцов не дотягивали; тут еще пахать и пахать. Заявки на привилегии на изобретения поданы в министерство финансов и оставалось ждать, когда чиновники дадут свое решение. Новоявленные инженеры пошли искать работу, но Женя предупредил, чтобы оставались в Питере. Алешка Присс поехал на отцовскую верфь, но клятвенно обещал вернуться к осени.

Письма из имения от Анны Семеновны и Мюллеров приходили регулярно и беспокойства не вызывали. Поэтому, сойдя с поезда и увидев знакомый экипаж, Женя почти бегом кинулся к нему. Захар степенно поздоровался, сняв картуз и погнал коней в Климово. Ехали молча, но что-то неуловимое было в Захаре, наводящее тревогу. Когда экипаж выехал за город и по обоим сторонам показалась роща с выемками полян, Аркадьев хлопнул Захара по плечу:

— Остановись-ка! Что-то живот прихватило. Жди. — И отправился в рощу.

Побродив с чувством среди деревьев, Женя подошел к экипажу, достал из саквояжа бутылку коньяка и налил стакан.

— Пей! — протянул он стакан Захару. Тот немного помедлил, затем быстро выпил.

— А теперь рассказывай. Кратко и только главное.

— Так что тут скажешь, барин. Жили последние годы как у Христа за пазухой, сыты, одеты, обуты и вдруг… Кой черт принес эту богомольную старуху! Сглазила нашу барыню! Ить сами все увидите, но нам смотреть жалестно, как добрая хозяйка тает.

— Что за старуха?

— Двоюродная тетка Анны Семеновны, сказывают. Родственница вроде, а хуже ворога. Камердинер, Никишка, говорит, что свое имение она разорила и теперь приживалкой к нашей барыне, а получается, как вампир кровь сосет.

— Ладно, разберемся, погоняй!

«Похоже светлая полоса жизни кончилась и въезжаем в темную. Надолго ли? А может обойдется и все твои предчувствия копейки не стоят? Зря оставил Анютку без поддержки. Хотя она и энергичная дама, но в сущности довольно наивная, а на вере в бога все проходимцы снимают сливки», — ругал себя Евгений.

Подъезжая, он увидел спускающуюся с крыльца Анну Семеновну и повеселел: ничего не указывало на беду. Аня немного похудела, но глаза блестели, и кожа на плечах была смуглая, как всегда. Он собирался поцеловать ее в губы, но неуловимым знаком она остановила его, а потом подошла и целомудренно поцеловала в щеку. От такого приема Женя оторопел, но решил, что наверстает позже. На крыльце, кроме слуг стояли две женщины: молодая худощавая в сером будничном платье и надменная старуха в темном монашеском одеянии, крупными поджатыми губами и сверлящим взглядом выцветших глаз. «Точно, ведьма», — решил Аркадьев, но послушно подошел к женщинам.

— Моя тетя, Мария Лукьяновна и племянница Серафима Андреевна, — представила Анна Семеновна. — А это мой пасынок Евгений Львович.

Женя состроил доброжелательную гримасу и поцеловал руки женщин, причем, у старухи рука буквально воняла каким-то кремом, из-за чего он прикоснулся к ней не губами, а кончиком носа. «Увезу Анютку в Вяземское, чтоб не видеть этой тети, а там пусть косточки моют», — подумал Евгений. Что-то подсказывало ему — сегодняшнюю ночь придется провести в одиночестве.

Обед прошел весело, благодаря рассказам о Петербурге. Оказалось, что Серафима закончила Смольный институт и знала три языка, но город знала плохо — их почти не выпускали никуда. Ее мать чопорно вкушала еду и пока молчала, но Женя чувствовал — она еще себя покажет.

После обеда Женя увел мачеху в спальню для решения хозяйственных вопросов и, мягко целуя, постепенно раздевал ее. Она долго терпела, а потом набросилась на него прямо на полу, подложив одеяло. Чтобы не ее слышали, зубами она вцепилась в подушку, но стоны все-таки проникали сквозь стены.

«Нет, надо ехать в Вяземское, а то даже в своем доме приходится сдерживать чувства», — подумал Аркадьев.

За завтраком собралось все семейство, но мужчина был один — Евгений. Перед этим Камков начал докладывать Анне Семеновне о ходе уборки, но Аркадьев прервал его:

— После завтрака будем с вами разбираться. — И посмотрел многообещающим взглядом.

Сначала все молча ели, потом Мария Лукьяновна начала проповедь напористым визгливым голосом:

— Я вижу, дорогой племянник, ты не желаешь следовать ни церковным ни сословным обычаям. Это недостойно звания графа и оскорбляет память твоих предков. Проповедуешь нигилизм и половую распущенность! А на исповеди вообще никогда не был! И мою племянницу тянешь в омут греха. Я этого не оставлю и пойду жаловаться предводителю дворянства и губернатору!

— Мама, успокойся, пожалуйста, — с испугом попросила Серафима.

— Хоть Анжеле Дэвис, — спокойно произнес Женя. — Вам напомнить ваш статус в этом доме? При-жи-валка, ясно? Поэтому и ведите себя в соответствии с ним, или оревуар. Второй вариант предпочтительнее. Если еще раз соберетесь читать нотации, скажите, отвезем в ближайший монастырь.