Тринадцать ящиков Пандоры - Кошик Рафал - Страница 73

— А в этом месте должно было что-то стоять? — спросил он, указывая на стену с календарем.

Мужчина странно взглянул на него.

— Ничего об этом не знаю.

— Какая-нибудь мебель? — Архитектор подошел к календарю и присмотрелся повнимательней. — Вы не собирались купить, например, шкаф? Буфет?

— Нет. Тут и так тесно. С неделю назад мы убрали отсюда старый столик.

— И где он стоял? — Петр посмотрел под ноги.

— Как раз там, где вы сейчас.

Более светлый прямоугольник был едва заметен.

— А вы это планировали? — Мужчина не понял, поэтому Петр спросил еще раз. — То, что вы убрали столик, — так и было задумано или вы сделали это под влиянием импульса?

— Хм-м… я ударился о него коленом и решил, что сыт по горло этой рухлядью. Мы и так его не использовали. Вынесли вместе с соседом на свалку. А это имеет какое-то отношение к исчезновению нашей дочери?

— А не вела ли себя ваша дочка в последние дни нетипично для нее? — Вишневский шагнул вперед, прикрывая Петра.

— Ну да, она не слишком хорошо себя чувствовала. Несколько раз говорила что-то совершенно непонятное. Например, настаивала, что два дня назад у нас на ужине был мой брат. А мы бы об этом помнили, верно?

— Равновесие восстановилось, — заявил Вишневский, когда они возвращались в центр. — Тут одна исчезла, а точно такая же теперь — в морге. Можно даже выбирать: более или менее изуродованная, с дырой в животе, без головы…

Петр рассматривал снимок Моники. «Ее призрак меня преследует, — подумал. — Она и правда красивая. В других обстоятельствах мы могли бы встретиться за кофе и посмотреть, сумеем ли говорить о чем-то, кроме погоды. Рыжие волосы… и этот ее запах…»

— Вела себя странно, — повторил он слова отца Моники. — Готов поспорить, что, проверь мы брата, оказалось бы, что тот готовился нанести им внезапный визит, но какая-то мелочь ему помешала.

Холодало. Блестящие на солнце стеклянные небоскребы становились матовыми, и на их фоне стал виден темно-синий вал тяжелых туч. Давление быстро падало.

— Я все еще не улавливаю во всем этом смысла, — отозвался полицейский спустя какое-то время.

— Я тоже. Но это явно след… Остановись!

Вишневский надавил на тормоз и съехал к автобусной остановке. Взглянул на Петра с неудовольствием, но тот вылез из машины, не обратив на это внимания.

— Погоди, я кое-что вспомнил, — приложил он руку ко лбу и ходил вперед-назад добрую минуту. — Вот! Чувака звали Александр Цеглярский.

— И кто он?

— Профессор в политехнике, — Петр сел назад. — У нас было с ним несколько лекций по социологии. Потом его выгнали, потому что многовато пил. Но на его лекциях в аудиториях всегда было яблоку негде упасть. Он интересовался такими делами. Смутно помню, что рассказывал нам о чем-то похожем. Делал отступления, после которых уже не мог вернуться к теме лекции. Он может чуть прочистить нам головы. Пробьешь адрес?

Дом на Новогродзкой сохранял лишь остатки былой красоты. В лиловом свете близящейся грозы он выглядел как рисованная декорация, ожидающая приезда съемочной группы.

Каменные ступени вывели их к обшарпанному коридору на третьем этаже. С двустворчатых дверей лущилась коричневая масляная краска, а старая, закрашенная по краям латунная табличка едва держалась на проржавевших шурупах.

Петр нажал на круглую синюю кнопку. Только после второго раза, когда надавил сильнее, раздался звонок.

Открыл им старый, несколько неухоженный мужчина. Худой и сгорбленный. Петр с удивлением понял, что не узнает его. Более того, даже не помнит, как профессор выглядел раньше. Чужое лицо смотрело на него со смесью ожидания и усталости.

— День добрый, мы ищем профессора Цеглярского.

— Ну… тогда вы его нашли.

— Мое имя Петр Липинский. Вы когда-то учили меня на факультете архитектуры.

— Вы ждете чего-то вроде: «Да, парень, я тебя помню. Ты был хорошим студентом»? Увы, я вас не помню, поэтому были вы моим студентом или нет — не имеет никакого значения. И, кажется, вы тоже меня не узнали. Так что оставим это. Прошу, входите и расскажите, что вас сюда привело.

Запыленным коридором они прошли в столь же запыленную, заваленную книгами гостиную. В полукруглом эркере стоял письменный стол, а на нем — старая пишущая машинка. Гости уселись на ужасно твердый древний диван, а профессор — в новое кресло из ДВП. Петр, минуя вежливые вступления, вкратце рассказал о событиях последних дней. Ждал, что профессор рассмеется, и приготовился уже уйти ни с чем. Однако Цеглярский остался серьезен. Закинул ногу за ногу и ответил:

— Я не занимаюсь научно проблемой альтернативных миров. Это скорее мои… аматорские рассуждения. Нечто вроде хобби.

— Альтернативные миры?

— Вас это удивляет? Должно быть, на моих лекциях вы спали под партой.

— Э-э… это было десять лет назад.

Профессор успокаивающе приподнял ладонь.

— Кто она, та девушка?

— Ей тридцать два, работает ассистенткой в одном из банков, — отозвался поручик. — Работала. И она тоже была вашей студенткой.

Несколько ранних одиноких капель дождя ударили в стекло. Потом наступила тишина. Профессор долго сидел, словно раскладывая все у себя в голове. Потом начал говорить:

— Я вкратце расскажу вам, что такое альтернативные миры. Этого не обсуждают в теленовостях, и большинство людей за всю свою жизнь ни разу о таком не думали. Если мы подбрасываем монету, то может выпасть орел или решка. Но так только кажется, и это не соответствует истине! Выпадают и орел, и решка, вот только мир, в котором мы подбрасываем монету, распадается на два. В одном выпадает орел, в другом — решка. Это вопрос неопределенности космоса.

— Дорога между разошедшимися на такой развилке мирами, — продолжал он, — никогда не закрыта окончательно. Множество людей какое-то число раз, в определенные моменты своей жизни, совершали двух-трехминутные путешествия между ними, даже не замечая этого. Но есть и те, кто совершает прыжки в параллельные миры на несколько дней, и тогда несовпадение реальностей невозможно не заметить. Люди видят другие дома, не могут договориться с близкими. Некоторые делают это настолько часто, что оказываются в камерах с мягкими стенами и дверьми без ручек. Каждый из нас — да и вы тоже — каждую наносекунду перепрыгивает между множеством миров, которые за это время возникли. Когда структура стабилизируется, вы останетесь в одном из них. При определенных условиях эти прыжки могут длиться дольше. Вы верите в то, что я говорю? — неожиданно спросил он у Петра.

— М-м… Вполне возможно.

— Нет! Вы не верите. Вы, возможно, даже можете понять, но — не верите! Это как с предназначением. Если кто-то и правда поверит в предназначение, то начинает превращаться в овощ. Симон Столпник. Ни один поступок не имеет смысла, если все равно предсказан, известен заранее, верно?

Петр неуверенно согласился.

— Наше сознание умеет использовать прыжки между мирами. Если некое важное происшествие случается в другом мире, то через миг может произойти и в нашем. Такая информация доходит до нас в виде видений, предчувствий. Люди со специальными способностями в этом называются ясновидящими. Видят будущее, которое наступило где-то там и поэтому может наступить у нас.

— Очередные Моники перепрыгивают к нам из других миров, а там исчезают? — спросил Петр.

— Так это выглядит.

— Я, как вы утверждаете, тоже перепрыгиваю, но ведь не оказываюсь в чьем-то шкафу. Не говоря уже о железобетонной колонне!

— Уточню: наступает обмен — вы меняетесь с самим собой из другого мира. Но теперь… что-то пошло не так. Подобные вещи не должны происходить. Я даже не об этих коллизиях с предметами, но просто о существовании в одном мире двух идентичных объектов. Теоретически… они не должны смешиваться.

— Как это?

— Как два медведя в одной берлоге. Тут не проблема отсутствия места, просто невозможность их общения. Мне объяснять подробно?