Тринадцать ящиков Пандоры - Кошик Рафал - Страница 11

— Так что, берете? — спросил продавец, стоя за кассой. Сукин сын знал, что выхода у меня нет.

— А этот корм — это все, что ему нужно?

— Все. Хотя по большому счету его можно кормить любой земной травой, это даже рекомендуется. Ну и еще он пьет, воду или молоко. Не знаю, может, любит колу. А, и время от времени ему нужно поплавать. Знаете, они были полуводоплавающими животными, потом вернулись на землю, но понырять любят. У вас есть бассейн?

— Ванна. Две. Даже большие.

— Этого хватит. Три раза в неделю налейте ему ванну, а если бы вы иногда могли на какую-нибудь речку…

— А он не убежит?

— Что вы! Они привязываются как собаки.

Генри Фергинсон — мой друг. И порой мне кажется, он был им всегда, но это, конечно, заблуждение. Мы подружились 15 июня 2167 года, около 16.00. Поскольку именно в это время мы чуть не подрались прямо на глазах у прекрасной Ханны Шелдон. Мы оба пытались пригласить ее на бал шестиклассников. Она не пошла ни с одним из нас, поскольку в 16:15 подоспел Гper Хонсти и обскакал нас обоих — он пригласил ее на бал восьмиклассников. К слову, для него это был третий бал восьмиклассников.

Гper Хонсти сейчас занимается стрижкой газонов в центре города. Я преподаю физику в университете. Генри Фергинсон работает в программе «Млечный путь». Он там очень важный перец.

Это хорошая программа, вся такая романтическая… Человечество исследовало несколько десятков миров поблизости, на трех основало свои колонии, еще на девяти — базы. Но лететь дальше оказалось уже сложнее. Слишком долго и далеко. Да и не было необходимости отправлять земных астронавтов дальше.

Поэтому придумали исследовать ближайшую часть Галактики заочно — десятками тысяч маленьких зондов. Отправить их побольше на поиски интересной солнечной системы, пусть бы это и заняло сотни лет. Зонды должны были передавать собранную информацию на Землю. Для этого следовало запустить в космос еще и невероятное количество передатчиков и усилителей.

Эта была гигантская программа на многие поколения, а Генри сидел в самом ее сердце.

Мы отдыхали, потягивая виски, и смотрели какой-то фильмец. Ларри блаженствовал. Фомоль, названный Щета, тоже.

Он уже обгрыз все ножки столов и кресел и принялся за край ковра — выдирал пучки шерсти и складировал в углу, словно вил себе гнездо. С этой же целью он использовал лежавшие на столе, еще не прочитанные мной еженедельники.

Что касается личной гигиены, то Щета вел себя вполне прилично, правда, забравшись на шкаф в кухне, пописал в чайничек с заваркой. Через носик.

За это получил по мозгам. Запищал, замурлыкал, смылся из кухни в комнату, влез в свое лежбище и начал засыпать себя обрывками газет и ковра. Когда я навис над ним, оттуда торчала только голова.

Он фыркнул, тихо заскулил, усы у него задрожали, кисточки на ушах встали дыбом. Я прикрикнул. Ларри всхлипнул. Тогда фомоль выбрался из своего убежища, сел возле моей ноги и три раза дотронулся до меня передним правым плавником.

Извинялся, засранец.

Я махнул на него рукой и пошел выбрасывать заварник. Вот тогда-то прозвенел дверной звонок и на пороге появился Генри.

Мы пили виски и говорили о программе. В то время о ней говорили все взрослые более-менее любопытные люди, но чем в тот вечер занималось большинство детей, мне неизвестно. Знаю только, что взбрело в голову Ларри. Он как раз пришел к выводу, что самое время искупать Щету.

Эта идея меня напугала. Однако, учитывая, что Моника и Люси должны были вернуться лишь через десять дней, я решил: пусть мелкий немного похулиганит. Только предупредил:

— Раковину не забрызгай, — и смиренно кивнул головой. Ларри ушел, а за ним поскакал фомоль.

Генри похлопал меня по плечу, пробормотав «молодец» или что-то в этом роде, и налил мне виски. У Генри не было детей. В тот момент у него также не было жены, поэтому он всегда вел себя с детьми так снисходительно, тем более что это были мой племянник и моя ванная.

Генри традиционно — как он это делал раз в две недели — начал жаловаться. Программа загибалась. Речь шла даже не о деньгах, а, что может показаться странным в наше время, о технических проблемах.

Например, о соответствующей миниатюризации двигательных систем. Или об оболочке. Галактика занимает изрядный кусок космоса, поэтому зонды столкнутся с тоннами пыли и каменных обломков, которые обычно пробивают броню корабля в самый неожиданный момент. Нужно обезопасить их. Ну и третье, основное — время работы зондов. Сотни или даже тысячи лет — это вам не комар чихнул, механизмы должны в течение всех этих веков исправно работать.

Генри ужасно переживал из-за всего этого. Мне эти проблемы казались, мягко говоря, очевидными, но программа «Млечный путь» в то время только начинала вставать на ноги.

А вот мой племянник твердо стоял на ногах уже три с половиной года. К сожалению. Вода в ванной плескалась. Фомоль блаженно похрюкивал.

Я предпочитал туда не заглядывать.

Добрых несколько десятков лет назад космические путешествия утратили свою романтичность. Люди летали туда и сюда, кого-то всосал мясистый цветок, у кого-то размножилось что-то в желудке. Все привыкли. Потому что это всегда выглядело одинаково — автоматический пробник, потом второй, потом эскадрилья десяти пробников. Наконец экспедиция с экипажем. Гибернация, долгий перелет, возвращение годы спустя, проблемы с акклиматизацией. Обычное дело.

Таким образом мы исследовали пятьдесят систем в радиусе нескольких десятков световых лет. Дальше пока что было незачем.

Ну а в последнее время эта мода вернулась.

«Найдем братьев по разуму!»

«Покажем, на что способны!»

«Научим их играть в бейсбол и есть картошку фри!»

— Самое проблемное, — говорил Генри, — оболочка. Ясное дело, мы разместим там противометеоритные пушки. Только эти зонды должны входить в атмосферы планет. А лазером атмосферу не разбомбишь. Нет, конечно, электроника и механика как-то проскочат, над этим работают такие ребята, что дай боже…

— Дай боже, — сказал я и поднял стакан. Мне было уже хорошо. Это приятное состояние не портили даже доносившиеся из ванны крики, шум воды, хлюпанье и писки. Моника бы меня удушила.

— Но, знаешь, — продолжал Генри, — у нас все еще нет соответствующих материалов.

— Дай-то боже, — сказал я.

Вдруг двери ванной распахнулись, и в комнату вошел Ларри. Он был даже суше, чем я ожидал. Не замочил целую штанину. Правда, только ниже колена.

— Дядя… — начал Ларри.

— Что, парень? — Я придал своему голосу по крайней мере серьезный тон. Это называется правильная дистанция в двусторонних отношениях «ребенок-взрослый».

— Дядя, — повторил Ларри. — Щета сожрал все мыло.

— И на фига нужны такие фомоли? — спросил я у Генри. Нам обоим было грустно. Мне — потому что я увидел ванную. Ему — потому что, пока я ругал племянника, материл фомоля и вытирал воду с пола, он успел выпить еще два стакана. Он снова думал о своих гребаных скорлупках, миниатюризации и лазерных пушках. Мою печаль дополнительно усиливало то, что я уступил Ларри и снова пустил его в ванную. Что ж, фомоль в воде выглядел как настоящий фомоль, а быть фомолем — это состояние фомолятивное.

— Такая, братец, жизнь[4], — процитировал Генри и снова налил себе.

В ванной царила тишина. Тревожная тишина.

По бредовизору передавали новости. Перед зданием Земного Конгресса ошивалось около трехсот парней, которые протестовали против протестных маршей перед Земным Конгрессом. Азия победила Европу в пинг-понг. В Лондоне начался семнадцатый Съезд Любителей Пингвинов.

Где-то во время съезда Ларри второй раз за вечер вошел в комнату. С очень виноватым видом.

— Дядя…

— Да?

— Дядя, он съел второе мыло. Он очень любит мыло. — Ларри замолчал, но я уже хорошо его изучил. Я знал, что это не конец разговора. — Дядя, я не мог ему отказать. Он съел все куски мыла в доме.