Невеста Моцарта (СИ) - Лабрус Елена - Страница 93

И то, что с той стороны стола прохода нет: он под прямым углом соединён с другой столешницей, я поняла только сейчас, когда на меня упала зловещая тень дяди Ильдара.

Он стоял напротив окна. Я больше не видела его лица: стоял против света, а меня слепило. Не видела, что оно выражало или не выражало. Но его голос, ставший приторно-сладким не оставлял мне шансов.

— Ну кому сейчас нужны эти свадьбы, правда? Мы же современные люди. Мы за свободные отношения, — сделал он осторожный шаг вперёд, а потом резко схватил меня за волосы и подтянул к себе. — Что, сучка? — буквально поднял он меня от пола, выдирая пряди. — Думаешь, тебя спасёт твой Моцарт? Думаешь, найдёт тебя здесь? Ну, может, и найдёт, — тянул он меня за собой, — когда-нибудь. То, что от тебя останется.

Резко рванул, завалил меня грудью на стол. И прижав пятернёй, полез под юбку.

Я дёргалась. Я пыталась вырваться. Пыталась брыкаться. Пыталась кричать и позвать на помощь хотя бы Артура. Я даже исхитрилась и пнула его. Но он был такой огромный, такой сильный, такой тяжёлый, что, когда его жирные пальцы добрались до трусиков, только жалобно пискнула, но сделать ничего не могла.

— Отпустите меня, пожалуйста! Пожалуйста, не надо, дядя Ильдар! — умоляла я.

Тщетно.

Он засунул в меня свой чёртов палец. Он елозил там, наслаждаясь. Он потянулся своими грязными губами к моему лицу. И навалившись, вывернул за волосы голову и жадно обслюнявил.

— Что же ты не орёшь больше, принцесса? — спросил он, когда я затихла, пытаясь нащупать в складках платья освобождённой рукой термометр. — Я люблю, когда орут. Люблю, когда молят о пощаде. И я сейчас буду тебя трахать, а ты зови не меня, не маму с папой, зови своего поганого Моцарта, — заржал он.

Вытащив руку из моей промежности, чтобы расстегнуть штаны, он чуть отстранился. Тут я и нащупала штырь. И, выдернув его из ткани, со всей силы, какую в себе нашла, всадила ему в ногу.

— Это вы молите его о пощаде!

— А-А-А!!! — он взвыл так, что эхо зазвенело в развешенных на крюках медных кастрюлях.

В одном только я ошиблась: думала, пока он будет корчиться от боли, смогу убежать. Но он поймал меня за платье. И отвесил такую оплеуху, что я отлетела на пол.

В голове зазвенело. В глазах потемнело. Из носа потекло. Я вытерла его дрожащей рукой — кровь. Пыталась ползти, отползти куда-нибудь в угол, когда он пнул меня в живот.

Я скорчилась на полу от боли. Скорчилась, подтягивая к себе колени. И в ужасе ждала, что именно этого он и добивался, что сейчас он снова задерёт платье и засунет в меня уже не пальцы.

Ждала, оглохшая, ослепшая, онемевшая от боли и ужаса, не могла пошевелиться, и уже не слышала и не видела, что происходит вокруг. Зажмурив глаза и закусив губу, я даже не молила ни о чём, ну разве что потерять сознание, чтобы ничего не почувствовать. Провалиться в беспамятство…

— Малыш!

Его голос. Тихий. Ласковый. Спасибо, господи!

— Малыш!

Теперь к нему добавилась рука. Родная. Тёплая.

Я открыла глаза. Его лицо расплывалось. Но это точно был Он.

— Моцарт! — с облегчением выдохнула я.

— Детка, — он сгрёб меня в охапку и прижал к себе. А потом отстранился и посмотрел в глаза. — Ты как?

— В порядке. Я в порядке, — уверенно кивнула я.

— У тебя кровь, — коснулся он лица. — Он тебя ударил?

Я коротко кивнула.

— И здесь, — показал он на платье.

— Это не моя. Лёвина. Это он привёз меня сюда.

— Я знаю, — коротко кинул Сергей.

— Боже! — отодвинулась я, ощупывая его рубаху, стоявшую колом от крови. Он и сам был весь в крови.

— Это не моя. Элькина.

— Как она?

— Не знаю, — покачал он головой.

— Как вы меня нашли?

— Это же наш вертолёт. Запеленговали, — улыбнулся он. — Прости, что так долго.

— Ничего, — улыбнулась я, обнимая его за шею.

А потом он набрал в лёгкие воздух и спросил тихо-тихо:

— Он изнасиловал тебя?

— Нет, — уверенно ответила я. Проклятье! Но он… засунул в меня свои грёбаные пальцы…

— Трогал тебя?

Я кивнула. Сергей прижал меня к себе крепче. А потом разжал руки и заставил посмотреть на себя.

— Сделай вот так, — показал он, что надо зажать уши. — Хорошо?

— Хорошо, — выполнила я, что он попросил.

— Сильно-сильно зажми. Не надо тебе этого слышать. И не выходи отсюда, ладно?

— Я постараюсь, — опустила я голову между ног, когда он встал.

И я честно не собиралась подслушивать. Но нечеловеческий вопль, который раздался чуть позже и странный хруст заставили меня зажать уши так крепко, как только я могла.

— Нет, сознание ты, сука, не потеряешь, — плеснул я в Сагитова водой, что зачерпнул из фонтана и отставил ведро. — Так легко не выкрутишься и не мечтай.

Урод сидел на полу, прижимая к себе сломанную руку. Его трясло от шока и боли. Но единственный глаз — второй заплыл — смотрел зло, не сломлено.

Как же я это ненавидел! И как же ненавидел себя за то, что снова приходится это делать. Но к чёртовой матери гнал эти мысли. Он же… нет, я даже мысленно не мог повторить, что он сделал.

Сагитов сплюнул кровь.

— Ну давай, бей дальше, что же ты остановился, Моцарт? — он упёрся головой в стену. — А лет семнадцать назад и базарить бы со мной не стал, замочил молча. Сразу. Размяк, размяк ты, Моцарт. Теряешь хватку! — кивнул головой, показывая в сторону кухни. — А чего принцессу там оставил? Пусть посмотрит каков ты в деле, ёбаный ты Моцарт. Пусть полюбуется, кого она так отчаянно защищала. Это не он! Он не мог! — пропищал он тоненьким голоском. — Покажи, что можешь. Эй, Солнышко! Цып-цып-цып-цып! Иди сюда, детка! Посмотри, для кого ты раздвигаешь ножки. Кто оприходовал твою маленькую дырку. Иди смотри! Ну же, Моцарт! Давай! Ударь ещё! Оторвись по полной, не стесняйся. По глазам вижу: тебе мало! И тебе всегда будет мало. Всегда!

Он нарочито обнюхал он свои грязные пальцы, потом высунул между ними язык и стал нализывать, называя Солнышком и заставляя меня багроветь от ярости.

Нет, я не отвернулся, хоть кулаки сжал. И больше всего на свете хотел пристрелить этого сукина сына так, как он сказал: молча и быстро. Семнадцать лет назад я бы именно так и сделал. А потом сел. За убийство. Но сейчас… Нет, сука, ты ведь именно этого и добиваешь. Но такую лёгкую смерть ты не заслужил.

— Да за этим не заржавеет, дяденька Ильдар, — пнул я его по ноге с окровавленной брючиной. Он скривился. Я улыбнулся. — С тобой даже девчонка справилась. А я послушать тебя хочу. Больно красиво поёшь.

— Лыбься, лыбься, Емельянов, пока можешь, — хмыкнул он. — Недолго тебе осталось. Недолго. Ты же не думаешь, все вокруг дураки, а ты один умный? Что всё просчитал, всё предусмотрел? Один за тебя в тюрьму сел, другая замуж вышла, третья под пулю полезла, дура, — снова сплюнул он в сердцах. — Да ты рожу-то сделай попроще, Емельянов! Ёбаный ты спаситель маленьких девочек. Прямо защитил бедняжку от злого дядьки.

— Ну, что есть, то есть, — усмехнулся я. Достал из-за пояса Беретту, демонстративно проверил магазин. Снял с предохранителя, перещёлкнул затвор.

Сагитов нервно сглотнул, следя за моими руками, но не замолчал:

— Одно мне никак было не понятно, когда все дорожки вроде как вели к тем картинам, что припрятал твой папаша: зачем всё так сложно у тебя? Ты бы с Женькиным отцом куда лучше договорился без посредников. Мелецкий мужик сговорчивый, а жена ему слова за всю жизнь поперёк не сказала. А с ним не вышло, так есть способ лучше: любую бабу в том музее охмурил, как твой сраный папаша, и дело с концом. Выбрал кого помоложе, выеб с душой, девка бы тебе и дала за так, и в благодарность полмузея вынесла. К чему эти сложности? — поднял он голову и теперь смотрел мне в лицо. — Но потом понял. Не, не твой это метод. Не интересно тебе, когда всё просто. Мало тебе одной скрипки, тебе надо дирижировать оркестром. И чтобы красиво. С размахом. И вроде своя партия у каждого, но всё вместе как жахнет! Музыка! Красота! Мощь! Симфония! Это твой уровень. Да? — хмыкнул он.