Невеста Моцарта (СИ) - Лабрус Елена - Страница 88

И открыла следующий конверт. Пятый.

«О чём ещё ты захочешь меня спросить, я могу только догадываться. Но знаю точно, что об этом спросишь. Нет, я этого не делал. Я не оправдываюсь и не пытаюсь себя обелить в твоих глазах. Но хочу, чтобы ты знала: не я это сделал, но девочка пострадала по моей вине. Может, поэтому я так не торопился с тобой сближаться, что больше всего на свете боюсь, что из-за меня пострадаешь ты. И я приложу все силы, чтобы этого не случилось, но, увы, я такой как есть. И хочу, чтобы это ты тоже понимала. Не закрывала глаза и не отмахивалась. Рядом со мной всегда неприятности. И это никогда не закончится. Да, я могу убить. И говорю это не ради красного словца. Я убивал. И совру, если это трудно. Разве что первый раз. И убью снова, если придётся, не обманывайся на мой счёт.

Это очень трудное для меня письмо, потому что я не хочу об этом говорить. Но хочу, чтобы ты знала. Я могу быть очень жестоким, нетерпимым, свирепым и безжалостным. И я не знаю на что я способен в таком состоянии, и лучше бы тебе этого не знать. Но из песни слов не выкинешь. Иногда я такое чудовище, что сам себе противен.

Хотел всё это зачеркнуть и выкинуть. Толку об этом говорить. Да и звучит как-то…. В общем, не мастер я писать письма, я уже понял. Но оставлю. Не для того, чтобы потом, если что, сказать: а я предупреждал. Нет. И не затем, чтобы ты боялась. Только ты можешь решить хочешь ты остаться со мной или разумнее всё же будет уйти и забыть.

Я обещаю, что приму любое твоё решение.

Но… Я убивал. У меня были женщины. У меня была жена, беременная нашим ребёнком, но их убили. Мой любимый цвет — серый. Моя любимая музыка — классическая. Мой любимый композитор (угадай). Я ем всё. Люблю пельмени (с бульоном). Я кусаю палец, когда думаю. Сплю… (А как я, кстати, сплю? Храплю?) И если вдруг ты захочешь мне соврать, но не хочешь, чтобы кто-то это понял, назови меня Серёга.

Это письмо сожги к чёртовой матери. Я не шучу».

— Чёрт тебя побери! — ругалась я, двигая по столу, конечно, предусмотрительно приготовленную тяжёлую пепельницу. Чиркнула спичкой.

В этот же маленький костёр отправился и порванный листок. И фото из дела об изнасиловании, что дал мне дядя Ильдар. Да, я хотела спросить Мо о Насте. Да, чёртова Целестина посеяла во мне сомнения. Но я только что поняла: это ничего не изменит. Я всё равно буду его любить. Даже если он сделает что-то плохое. Даже если буду злиться и обижаться на него. Буду любить. И, надеюсь, что никогда не разлюблю.

Я выдохнула. И открыла шестой конверт.

«Сейчас будет неожиданно.

Но я взял этот чистый лист и понял, что хочу сказать только одно.

Я люблю тебя.

Да, малыш. Люблю и всё.

Я не знаю, как это происходит. Как и откуда спускается и зажигается в сердце этот огонёк. Он то превращается в бушующее пламя и ревущий неудержимый огонь. То вдруг становится мягким теплом, что согревает душу. А иногда становится единственным светом во тьме, на который бредёшь, не разбирая дороги и знаешь, что будешь брести сколько хватит сил. Пока он горит.

Кто зажёг в моём небе тебя, моё солнце, я не знаю. Но знаю, что без тебя темно и холодно. Без тебя… в общем, я не хочу давить. Но я не хочу без тебя. Не хочу.

Не хочу настолько, что вынужден спросить: ты выйдешь за меня замуж?

Наплюй ты уже на этот договор. Забудь всё, что я тебе говорил до этого. Нет больше никакого договора. Всё безвозвратно изменилось. То, что было у меня на уме. То, что когда-то казалось важным. То, что заставило меня украсть тебя с собственного дня рождения. Ты нужна мне просто потому, что это ты.

Это единственная правда, которую тебе нужно знать.

Да, со мной трудно. Я деловой. Я занятый. Я взрослый, хоть порой и творю всякую фигню. И я не знаю зачем я тебе. Если бы мне предложили меня, клянусь, я бы отказался. Поэтому я надеюсь, у тебя было достаточно времени, чтобы подумать. И если ты действительно подумала, то тебя ждёт конверт с документами. Свои подписи я там уже поставил. Когда там будут стоять твои, официально, то есть документально, мы будем уже женаты.

Если ты ещё не подумала… Да и чёрт с ним!

Бывают в жизни моменты, к которым всё равно никогда не будешь готов, сколько ни готовься. Выходи за меня, а? (рожица с жалобными глазками). Я люблю тебя. Честно, честно!

Ну, что нам стоит развестись, если я стану тебе невыносим? Правда?

А смотри что у меня есть (соблазняю, не сомневайся)…

Наш подарок, от меня и Перси, ждёт тебя позади стола. Доставай!..»

Я полезла за стол и извлекла оттуда ещё один конверт. Вернее, два.

Сначала, стоя, открыла первый — поменьше, хоть и тяжёлый. В нём был один мой потрёпанный и весь изгрызенный кед.

«Перси не хотел с ним расставаться, когда ты ушла, — прочитала я в записке. — А кто я такой, чтобы запретить ему так зверски тосковать. Но он решил торжественно с ним расстаться ради такого случая».

«А это от меня», — прочитала я на вкладыше к картине, что освободила от бумаги.

И не смогла не улыбнуться. Он её всё же склеил. Картину, что я разорвала в клочья.

«Светлое будущее».

«В общем, не Вермеер, ты права. Но кто его знает, вдруг однажды прославится.

Я не обещаю, что наше будущее будет таким же светлым (упаси бог!), но ведь всё в наших руках…»

Я рухнула на стул, отложив картину.

И достала из сумочки последний приготовленный мной «сюрприз».

— Если ещё ты скажешь, что предугадал и это, — положила я на стол фотографию, где за столиком кафе сидел он, Сашка, между ними в коробочке лежал тест на беременность, а она так нежно держала его за руку, — то, клянусь, я подпишу эти чёртовы бумаги, даже если их надо подписать кровью и в них я отдаю душу дьяволу.

То есть тебе.

«Надеюсь, подарки тебе понравились, — гласила следующая строка письма.

Волнуюсь. Ты же помнишь: Моцарт знает не всё.

Малыш, жду тебя наверху.

И хотел бы я сказать, что буду ждать тебя вечно. Да. На самом деле ДА. И что бы ты ни ответила — этого уже не изменишь: ВЕЧНО.

Но сейчас ты должна решить.

Согласна ли ты, Евгения Мелецкая, в горе и радости, в богатстве и бедности, в болезни и в здравии… (Правильный ответ: Нет. Да. Да. Нет. Нет. Да.)

Документы в последнем конверте.

И я всё ещё жду тебя…

Твой Я».

Чёртовы документы никак не хотели заканчиваться.

Я и не думала, что для замужества столько всего нужно подписать.

За дверями уже настойчиво скулил Перси, когда я поставила последнюю подпись, откинула лист. И вдруг увидела бумажку, что была на дне большого конверта с бумагами.

«P.S.: Чуть не забыл. Если вдруг ты узнаешь, что кто-то ждёт от меня ребёнка (и это не ты), то она тебе не сестра».

Я улыбнулась и встала.

Нет, Моцарт, ты точно знаешь не всё. Она мне сестра. Я знаю, что это не твой ребёнок. Эту фотографию мне подбросили вчера в универе. Но Сашка уже рассказала, что беременна от Барановского. Что ушла от него, а ты предоставил ей убежище. И даже охрану выделил. На всякий случай. Мы чу̀дно посидели с ней вечером в гостинице. А вчера после универа встретились у родителей. И давно уже не было у нас такого душевного обеда в кругу семьи.

Но всё это уже было не важно. И не потому, что я подписала чёртовы бумаги. И не потому, что больше я не сомневалась. Я всю жизнь буду в чём-нибудь сомневаться, ревновать, переживать, лить слёзы, ждать, но верить в Моего Мужчину. И, дай Бог, пусть будет так! Лишь бы его любить! Лишь бы чувствовать этот огонёк в своём сердце и видеть в Его глазах тот же свет.

Я распахнула дверь. И обомлела.

На мою любимую рыжую жопку нацепили такую нарядную попонку! С отложным воротничком как у смокинга. С бабочкой.

— Ну с богом! — перекрестила нас Антонина Юрьевна, принимая из моих рук конверт с подписанными документами, и спустила Перси с поводка. — Перси, аллюр! — скомандовала она, вручая ему розу.