Невеста Моцарта (СИ) - Лабрус Елена - Страница 67

А я вдруг поймала себя на мысли, что рядом с ней Бринн выглядит не просто старше, а взрослым, уверенным в себе и неожиданно возмужавшим. Чёрт! Это было так здорово! И так красиво!

— Тебе лучше присесть, — с молчаливым достоинством выдержал эту сцену Моцарт.

— Ничего, я постою, — вроде как и сделал Антон шаг к дивану, а вроде как и не послушался.

— Ну, дело твоё, — усмехнулся Моцарт.

— Шеф, — мягко улыбнулся тот. — Если вы считаете, что я должен извиниться, попросить прощения или объяснить…

— Нет, твою мать! Нет! — не дал тот ему договорить. — Ебитесь вы сколько хотите! Не моё дело. И я приехал совсем по другому поводу, но раз уж ты здесь, заодно скажу. — Он кашлянул, прочищая горло. — В общем, хер знает, как это вышло, но ты мой брат, Антон.

Ёбаное индийское кино!

Много бы я дал, чтобы не чувствовать себя так глупо.

«Я не твой отец, я твой мать», — скривился я. Но, сука, именно так это и прозвучало.

Брат! Рукалицо.

И Антоний, конечно, присел на диван, как я ему изначально и советовал. Но, слава богу, хоть не расплакался и не кинулся меня обнимать. И на том спасибо!

— Так это был ваш отец?! — воскликнула Женька, когда я рассказал историю про то, как вышло, что мы с Антоном произошли от одного генетического материала и выложил на стол снимок.

— Что значит был? Где был? — удивился я и ткнул пальцем в мужика в белой рубашке. — По моим сведениям его зовут Сергей Сергеевич Салтанов. Шестьдесят пять лет. Он же Серж Сантана. Он же Салтан. Он же, — я скривился: какая пошлость! — Сатана. Не знаю, под каким из этих прозвищ был известен наш, поиск выдал все три. И это единственный снимок. Больше на него нигде ничего нет.

Серж Сантана подошло бы смелому авантюристу-одиночке, размышлял я. Салтан — оперативнику под прикрытием. А Сатана? Кому могла пойти такая погремуха? Упоротому бандюгану «восемь ходок семь побегов»?

«А ещё он красив… как сатана, — сказала Элька, когда мы вышли от Аллы. — В отличие от тебя». Ну разве что. Я тогда подумал: почему красив как сатана, а не красив как дьявол? Но сейчас, кажется, понимал, почему. Хотя не всему, что говорит Элька, стоит верить. А ещё вспомнилась бабушка. Когда она пыталась отходить меня ремнём, а я всё время уворачивался, та восклицала в сердцах «у, с-с-атана!». Может, и к нему, как ко мне Моцарт, Сатана приросло с детства.

— Три «эс» имени, как три шестёрки, знак сатаны. Думаю, Сатана, — покрутил в руках снимок Антон и посмотрел на меня, как и все до него: сходство бросалось в глаза.

— Знак? — удивилась Женька и неуверенно добавила: — Может, просто созвучно? И, возможно, была ближе всех к истине. Но я повторил свой вопрос: «Что значит: это был ваш отец?». Отвечая на него, она повернулась к Целестине. — В парке девятого мая, когда стреляли в Луку и ранили Марго, это был он? Он подхватил Марго на руки? — повторила она. — Сатана?

— Звучит эпично: её подхватил на руки Сатана, — меланхолично заметила Целестина. — Откуда у тебя такие подробности, дорогая моя?

О том, как ездила к дяде Ильдару и его откровениях про День Победы и красный шарик Женька рассказала уже по дороге: к Марго решили ехать все вместе. И не только за Перси.

Я молча скрипел зубами: оставил её одну всего на один день, а эта юная мисс Марпл уже и к Сагитову наведалась, и, чёрт знает, каких подвигов ещё насовершала. Боюсь и думать что ещё ей наговорил старый обиженный хер.

Целестина тоже молча изучала пейзажи. Зато Женька с Антоном события тех далёких дней обсуждали наперебой. И какими только версиями нас не забросали. Что папаша и спецагент, и серый кардинал, и международный шпион. Что специально внедрился в бандитскую группировку. А потом всех перессорил, а сам остался в стороне. Ему пришлось бежать, потому что на него устроили охоту. Он хотел забрать с собой Марго, но она осталась с Лукой, чтобы следить за ним и за мной. Потом он инсценировал свою смерть, она убила Луку, но встретится им было суждено только много лет спустя.

Романтики, блин! Чего только не выдумали! Осталось предположить, что господин Салтанов инопланетянин, супергерой или прибыл из будущего и всё, тушить свет и нас всех в психушку. К сожалению, было в их болтовне много похожего на правду и на то, что уже успел узнать об отце я. К большому сожалению, всё, что сложилось у меня в голове из того, что знал я, мне не нравилось. Но теперь я точно понимал откуда дует ветер и куда копать дальше.

А ещё, я точно знал, что у Марго в замке отца нет.

Элька сказала об этом вслух, когда мы уже приехали. Женька с Антоном расстроились, а я был рад, что мы наконец выйдем из машины: голова распухла от их трескотни.

Я даже обрадовался возможности прогуляться: сегодня ворота к замку автоматически не открылись. Мы бросили машину за периметром и пошли пешком, войдя через скрытую в кустах калитку.

— А вы как думаете, шеф? Марго поделится тем, что знает? — всё ещё возбуждённый новостями и своими фантазиями, догнал меня Антон.

— Да заканчивай уже выкать, — скривился я. — Смотря как будешь спрашивать…

Он расценил это как приказ, сочно поцеловал Эльку и рванул к дому.

И хотелось им сказать, что от этих, мать его, нежностей я второй раз за день чуть не проблевался: ну почему так противно смотреть как другие при тебе сосутся? Но списал своё недовольство на головную боль и промолчал.

Вытянул руку, дожидаясь Женьку.

И прижал к себе свою девочку, едва моих коснулись её тоненькие пальчики. Выдохнул, пропустив через тебя волну такого острого вожделения, что пришлось даже затормозить и заставить себя расслабиться.

Блядь! Такого не было со мной со времён…

Да никогда со мной такого не было.

Никогда я не ссался от восторга как щенок, что эта девочка моя.

Эта девочка, девушка, женщина.

Такая, как есть.

Чудо, сотканное из тысяч мгновений, смешинок, ворчалок, дерзилок, дождя на ресницах, спутанных со сна волос, острых щетинок на лобке и пахнущих морем ладоней. Я не просил её у судьбы, морочащую мне голову обертонами своих настроений, слепящую многоцветьем своего мира, разящую осколочными гранатами слёз. Не звал. Не ждал. И уже не надеялся. Но теперь это невозможное сочетание, взвесь, смесь, рассол, коктейль ума, характера и эмоций, влитое в изящный сосуд тела, я хотел черпать полными горстями, лакать пересохшим горлом, не закусывая, и чтобы всегда мне было мало.

Я и хотел бы придумать лучше, да уже не мог — вот что такое моя женщина. Хотел бы придумать другую, но, только встретив эту, понял, какую бы я загадал.

Единственная. Моя.

Даже в семнадцать меня так не простреливало от копчика до кадыка нестерпимое желание сдохнуть. Ради неё. Для неё. Во имя неё.

Тогда я готов был сдохнуть «на». На любой. И ебаться с любой. Лишь бы дала. Лишь бы ткнуться хером в горячую влажную норку и наелозиться в ней до поросячего визга. А остальное можно и подушкой накрыть.

Потом с опытом появилось другое желание — трахать. Именно трахать. Без подмены понятий. Без чувств. Без эмоций. Без разговоров. Как кукол. Вдалбливать в матрас, переворачивать и снова долбить. Доступных. Щедрых на ласку. Готовых хоть за еду.

Тогда уже достало ухаживать, поить, долго и нудно уговаривать, петь под гитару задушевные песни, прежде чем присунуть. Потом отмазываться, избегать и шифроваться. Тогда уже хотелось простоты.

Катьку я подцепил на одной из таких бессмысленных пьянок с потрахушками. Не знаю, что она там делала. Зачем пришла. Зачем сидела в дыму пьяного угара в уголке. Я зажал её в какой-то пыльной кладовке. Обслюнявил как полагается по-быстенькому. Залез рукой в трусы. Она и не возражала. Загнул раком, задрал платье и выебал там же. И даже не понял, что она была целкой. Все они в то время казались тугими, узкими и свеженькими.

Понял я уже потом, когда утром проспался. Когда увидел хер и ляжки в крови. Переживал. Узнал кто она, где живёт. Пошёл извиняться. И думал на этом всё. Но зачем-то у неё дома никого не было. А на ней была такая маленькая маечка без лифчика, из-под которой виднелся животик. Вот от этого смуглого мягкого животика, покрытого нежным пушком волос с аккуратной ямочкой пупка, крышу у меня и снесло. Мы переспали снова. Потом снова. А потом ещё. Мы трахались как кролики, истово и безответственно. И помню точно, как очередной раз феерично в неё кончив, я вдруг подумал: блядь, я её люблю! Это же она и есть, сука любовь, та самая, от которой хочется летать, петь и орать благим матом всему миру: Я ЛЮБЛЮ!