Наш общий друг. Том 1 - Диккенс Чарльз - Страница 28

• Предыдущая
• 28/117
• Следующая

— Видите ли, — с достоинством отвечал мистер Боффин, — насчет обязанностей моего литературного человека, так это дело ясное. По долгу службы он разрушается и падает, а по дружбе ударяется в поэзию.

Не заметив, что удивленному мистеру Роксмиту эти обязанности отнюдь не были ясны, мистер Боффин продолжал:

— А теперь, сэр, позвольте пожелать вам всего лучшего. Можете зайти в «Приют» недельки через две, в любое время. От вашей квартиры это не дальше мили, а дорогу вам покажет хозяин. А если он не знает нового названия «Приют Боффина», то, когда будете у него спрашивать дорогу, скажите, что это и есть дом Гармона.

— Гармуна, — повторил мистер Роксмит, по-видимому плохо расслышав. — Гармана. Как это пишется?

— Ну, насчет того, как оно пишется, это ваше дело, — отвечал мистер Боффин весьма сдержанно. — Вам только надо сказать ему, что это дом Гармона. Всего хорошего, всего хорошего. — И, не оглядываясь, он пошел дальше.

Отправившись после этого домой, мистер Боффин добрался до «Приюта» уже без всяких помех и доложил миссис Боффин, которая была в туалете черного бархата с перьями, словно лошадь, запряженная в катафалк, обо всем, что он говорил и делал после завтрака.

— А теперь, милая, — продолжал он, — нам надо бы заняться вопросом, которого мы до сих пор еще не решили: именно, не затеять ли нам еще чего-нибудь по части моды?

— Я тебе скажу, Нодди, чего бы мне хотелось, — вся просияв радостью и разглаживая складки на платье, начала миссис Боффин, — мне хочется общества.

— Светского общества, душа моя?

— Да, да! — воскликнула миссис Боффин, смеясь как дитя. — Какой толк, что я сижу тут взаперти, словно восковая фигура, верно?

— Восковые фигуры показывают за деньги, — возразил ее муж, — а тебя соседи могут видеть даром, хоть сам я никаких денег за это не пожалел бы.

— Нет, нет, не в том дело, — возразила жизнерадостная миссис Боффин. — Когда мы работали наравне с соседями, мы друг другу подходили, а теперь, когда мы больше не работаем, мы им не пара.

— Так как же по-твоему, не взяться ли нам опять за работу? — намекнул мистер Боффин.

— Что об этом толковать! Мы получили большое наследство и должны жить, как полагается богачам: надо знать свое место.

Мистер Боффин, питавший глубокое уважение к природному уму своей жены, ответил после некоторого раздумья:

— Да, пожалуй.

— До сих пор мы жили все по-старому, оттого и не видели ничего хорошего от богатства, — продолжала миссис Боффин.

— Правильно, до сих пор не видели, — согласился мистер Боффин все также задумчиво, садясь на свое место. — Надеюсь, в будущем мы увидим от этих денег хоть какой-нибудь прок. Что ты скажешь, старушка?

Миссис Боффин, сложив руки на коленях и с улыбкой на широком лице, простодушная и вся пухленькая, с пухлыми складочками на шее, принялась выкладывать свои планы:

— Я скажу, что нам нужен хороший дом в красивой местности, хорошая обстановка, вкусная еда и хорошее общество. По-моему, надо только не зарываться, не позволять себе ничего лишнего, вот и будешь жить счастливо.

— Да. И по-моему, тоже так, — все так же задумчиво согласился мистер Боффин.

— Господи ты мой боже! — рассмеявшись, воскликнула миссис Боффин и захлопала в ладоши, весело раскачиваясь на диване, — ведь я сплю и вижу, будто катаюсь в светло-желтой карете парой, с серебряными ступицами…

— Вот ты о чем думаешь, милая?

— Да! — радостно откликнулась старушка. — А на запятках лакей и этакая перекладина, чтобы его не задело по ногам. А на козлах кучер, а козлы широкие-широкие, такие, что втроем усесться можно, и обивка на них белая с зеленым! А гнедые знай себе поматывают головами и не столько везут, сколько ногами штуки выкидывают! А мы с тобой расселись в карете, будто важные господа! Ах ты боже мой, ха-ха-ха!

Миссис Боффин опять захлопала в ладоши, затопала ногами и, покачиваясь на диване, утерла выступившие от смеха слезы.

— Как ты полагаешь, старушка, что нам делать с «Приютом»? — спросил мистер Боффин, сочувственно посмеявшись вместе с ней.

— Запереть его. Не продавать, конечно, а поселить кого-нибудь, чтобы сторожил.

— А еще что?

— Нодди, — сказала миссис Боффин, пересаживаясь со своего модного дивана на простую скамью рядом с мужем и уютно просовывая руку под его локоть, — а еще вот что я думаю… право, ни днем, ни ночью не могу забыть ту бедную девушку… ну знаешь, ту, что так жестоко обманулась в своих надеждах на замужество и богатство. Как по-твоему, нельзя ли ей чем-нибудь помочь? Взять ее к себе, что ли?

— И в голову никогда не приходило! — воскликнул мистер Боффин, восторженно стукнув кулаком по столу. — Мысли из моей старушки так и прут, словно пар из паровоза! И сама не знает, как это у нее получается. Ни дать ни взять паровоз!

В благодарность за такое мнение миссис Боффин дернула его за ухо, которое было ближе к ней, и продолжала уже другим тоном, ласковым и матерински заботливым:

— Вот еще о чем я мечтаю. Ты помнишь Джона Гармона совсем малышом, когда еще он не ходил в школу? Еще там, по ту сторону двора, куда он прибегал греться у нашего камина? Теперь ему не поможет больше никакое богатство, да и деньги эти перешли к нам, и вот мне хотелось бы найти какого-нибудь сиротку, взять к себе и усыновить. Мы назвали бы его тоже Джоном, стали бы о нем заботиться. Все-таки мне было бы от этого легче, так мне кажется. Может, ты скажешь, что это просто каприз…

— А я этого не говорю, — прервал ее муж.

— Нет, миленький, да если бы и сказал…

— То был бы просто скотина, — опять прервал ее мистер Боффин.

— Так, значит, ты согласен? Очень мило с твоей стороны, ничего другого я от тебя и не ждала, голубчик. А правда, ведь и теперь уже приятно думать, — продолжала миссис Боффин, снова просияв от радости и с выражением полнейшего удовольствия разглаживая складки на платье, — ведь и сейчас уже приятно думать, что чье-нибудь дитя станет веселее, здоровее и счастливее в память о том несчастном мальчике? И разве не приятно знать, что доброе дело будет сделано на деньги того же несчастного мальчика?

— Да, но еще приятнее знать, что ты моя жена, — отвечал ее муж, — мне всегда было очень приятно это знать!

И, вопреки всем светским стремлениям миссис Боффин, они так и остались сидеть рядышком после этого, — простая, совсем не светская пара.

Эти невежественные и невоспитанные люди на своем жизненном пути всегда руководствовались внушенным религией чувством долга и стремлением делать добро. Тысячу слабостей и смешных черточек можно было сыскать в них обоих; быть может, еще десять тысяч тщеславных мыслей можно было найти в душе жены. Однако даже тот черствый и корыстный человек, который в их лучшие дни выжимал из них все соки, а платил так мало, что они едва сводили концы с концами, — даже он не настолько окаменел, чтобы не признать их нравственного превосходства и не чувствовать к ним уважения. Он уважал их, наперекор своей натуре, в вечном разладе с самим собой и с ними. Таков вечный закон жизни. Ибо зло преходяще и умирает вместе с тем, кто его содеял, а добро живет вечно.

Как ни погряз в корыстных помыслах покойный Тюремщик Гармоновой Тюрьмы, он сознавал всю честность и преданность этих двух верных слуг. Он бесновался, понося их за правдивые и честные речи, но все же эти речи царапали его черствое сердце, и, наконец, он понял, что все его богатство не в силах купить этих людей, сколько бы он ни старался. И потому, хотя он был для них жестоким господином и ни разу не сказал им доброго слова, он упомянул их в своем завещании. И хотя он твердил чуть ли не каждый день, что ни одному человеку не верит, — действительно, он питал глубокое недоверие к людям хоть сколько-нибудь похожим на него самого, — все же он был твердо уверен, что эти двое людей, пережив его, останутся ему верны во всем, как в великом, так и в малом, уверен так же твердо, как и в том, что он умрет.

• Предыдущая
• 28/117
• Следующая