Огонь блаженной Серафимы - Коростышевская Татьяна Георгиевна - Страница 40

Аркадий заскрипел призрачными зубами.

— Знаешь, Серафима, что в смерти хорошего? Излечивает от пагубной страсти к дурману моментально.

— Дальше-то что? — поторопила я, потому что вдали показался колокольный церковный шпиль.

— Савицкий принялся Наташке патоку с елеем в уши лить. Она же мстительная, страсть. «Ах, Натали, надобно вашего неверного Анатоля наказать. И бабку его старуху тем паче, да так, чтоб содрогнулись».

— А когда ты узнал, что Савицкий нав?

— Не помню, но довольно скоро. Мне это решительно безразлично было, настолько зелье держало, что я его и от черта, и от дьявола, и от нава получать готов был. А сестрица, слабость мою узнав, совсем страх потеряла. Так и жили, то я ее бью, то она меня за понюшку малую по полу на коленях ползать заставляет.

Мы были почти у церкви, воздух вокруг нее туманно клубился. Однако сколько в Мокошь-граде неупокоенных душ!

— Я поняла, Аркадий, — зависла я, остановив движение. — Савицкий захватил тело князя, а ты и Наталья ему в этом помогли.

— Сестрица князя как бы на прощальное свидание нежное зазвала, там они Анатоля и обработали. Только Наташка похитрее меня оказалась, обещаний да клятв с Сигизмунда стребовала столько, что на всю жизнь хватит. А использует их потихоньку.

— Теперь она мое тело хочет.

— Про то я не знаю, Серафима. Для них я меньше чем никто — мальчик на посылках, да еще и…

Он навзрыд заплакал страшными кровавыми слезами.

— Ну перестань, — похлопала я по призрачному плечу. — Это еще не конец. У тебя будет возможность все исправить, а уж как ты этой возможностью распорядишься…

— Ты простишь меня?

Подумав меньше мгновения, я кивнула:

— Прощу. Но лишь потому, что ты уже мертв.

— Серафима, сестрица, о Наташке моей непутевой позаботься.

Этого мне обещать не хотелось, поэтому я ускорилась, вплывая на церковный двор.

— Слушайте все! — Разведя широко руки, я будто обняла ими все пространство перед собой. — Мы сейчас войдем в тонкие пределы, туда, где ткань нашего мира соприкасается с тем, куда вам отправиться предстоит. В последний мне хода нет, но дверцу я вам придержу.

Я взмахнула руками, запрокинула голову, глядя, как от церковного шпиля в ночное небо устремляется чистый луч света. Ах, какое хорошее место! Чистое, светлое, правильное.

— Господи, помоги, — шепнула я, — и прими к себе заблудших сих.

Работенка была не из легких, долгой она была и грустной. Каждый из уходящих задерживался на немножко, что-то говорил или кланялся низко. Я отвечала поклонами. Из-за грани выглядывали яркие разноцветные силуэты. Вот и Аркадий ушел, и его прощальное прикосновение оказалось мягким и приятным.

Я села на камень и вытерла со лба пот рукавом доломана. Место было незнакомым, пустошь на берегу спокойного моря. Издалека донесся звон колокольцев, он приближался, потом появился огонек. Ко мне невидимой тропой шел путник в мешковатом балахоне либо рясе. Огонек горел в навершии деревянного посоха, колокольчики, привязанные к посоху, звенели уже подобно церковным колоколам. Поравнявшись со мною, путник отбросил на плечи капюшон, обнажив голову.

— Иван?

Чародей обернулся на голос, но глаза его не зажглись узнаванием, он меня не увидел.

— Ванечка? Ты где? Что с тобою?

Он водил головой из стороны в сторону, наконец наши глаза встретились.

— Ты умер? — прошептала я с ужасом.

Кивок вместо ответа, заставил меня заорать. Мир взорвался. Я вскочила с постели. За окном взлетали фейерверки, свистели шутихи, народ поздравлял друг друга с наступившим новым годом. В комнате почему-то был Мамаев, а я отчего-то оказалась в одной сорочке, но это меня не заботило. Мой Болван Иванович умер! Как теперь жить?

Ни на день оставить без присмотра нельзя, только отвернулась, он помирать вздумал. Эльдар горячими руками держал меня за плечи, что-то говорил успокаивающе.

Я? Звала? Проведя рукою по груди, я убедилась, что подвески-оберега на ней нет.

Нет, Ваня погибнуть не мог. Я бы почувствовала. Но боль паучьим жалом уже пронзила сердце, и я внутри застыла как отравленная ядом муха.

Кажется, я кричала Мамаеву бежать, кажется, удивилась появлению в своей спальне князя. Странная штука, но все произошедшее потом видела я отстраненно, будто сидела в полутемном зале фильмотеатра, а на белой простыне передо мной двигались две мужские фигуры.

Охолонь, Серафима, не время истерить. Если твой Иван-дурак действительно сей мир покинул, за ним отправишься, как это у вас, баб берендийских положено, и всенепременно любимого отыщешь. Семь пар сапог железных истопчешь, семь хлебов железных изглодаешь. Бывали же случаи, народ врать не будет. Семь на семь — тридцать семь? Вот ты, Серафима, неуч! Ответ неправильный. Если шесть на шесть — тридцать шесть, то семью семь… Сорок девять!

Я вздохнула, но уже не скорбно, а деловито:

— Позволь поинтересоваться, Эльдар Давидович, что тебе в моем гардеробе понадобилось?

Он улыбнулся через плечо:

— Слава богу, в себя пришла. Советуй, барышня Абызова, во что тебя переодевать будем.

Подбородком я указала на серое скромное платье:

— И башмачки к нему легкие, не для улицы.

— Отчего же легкие?

— Ну нас же не пешком конвоировать будут, а там, куда нас отвезут, мне бесшумность шага всенепременно пригодится.

— Все же ты — удивительная женщина. — Чародей выхватил из строя обуви нужную пару. — А платье именно это, потому что застежка у него спереди и тебе не придется моих прикосновений терпеть?

— Ты мне не горничная, — ответила я, смутившись. — Отворачивайся давай!

— Эльдар, — сказала я ему в спину, — зачем ты со мной остался? Ты же понимаешь, что тебя вовсе не для уговоров строптивой сновидицы пленили?

— Понимаю, букашечка, но оставить тебя наедине с этим монстром не мог.

— А бежать мог?

Эльдар пожал плечами:

— Не пытался даже. Тем более его сиятельство так своей победой гордился, рука не поднялась такого милого господина расстраивать.

Я как раз просовывала голову в ворот платья, поэтому хихикнула сдавленно.

— Опять покойников видела? — спросил он осторожно, видно опасаясь моих рыданий.

— В количестве большем, чем обычно.

— И Зорина?

— Во-первых, — проговорила я строго, — прекрати со мной как с яйцом носиться. Я — барышня крепкая, как телом, так и духом. Во-вторых, за припадок истеричный прошу прощения, впредь попытаюсь тебя от них избавить, в-третьих… Зачем Зорин с вашим начальником на Руян отправились?

— Во-первых, — дразнясь начал Мамаев, но махнул рукой. — Ты уверена, что это призрак Ивана был?

— Уверена, что Ивана, но теперь сомневаюсь, что повстречала именно привидение. — Повернувшись к зеркалу, я обернула косу вокруг головы и наскоро заколола ее шпильками. — Тонкие материи так устроены, что их складки изгибаются весьма причудливо. Сонные пределы запросто перетекают в пределы мертвых и граничат с чародейскими путями. Ну то есть нет там границ.

— Любопытно. — Эльдар отобрал у меня шпильки и закрепил их на затылке. — И как он выглядел?

— Путь?

— Иван.

— В мантии такой, — я показала руками струящуюся хламиду, — с капюшоном.

— Меч в руках был?

— Нет, посох он держал, с огоньком и колокольчиками.

— Ну так выдыхай, Серафима, — сказал Мамаев радостно, — Зорин — воин, и на тот свет с оружием в руках отправился бы, так что не придется тебе железный хлеб глодать. Не красней, букашечка, ты вслух размышляла.

Мы присели к столу. Захотелось чаю с ватрушкой.

— Забавно, — улыбнулась я. — У Болвана Ивановича во сне глаза разноцветные, левый — серый, а правый — ярко-синий, как морской камень аквамарин.

— Две стихии нашего Ванечку ведут, вода и ветер, оттого и двойственность облика.

— А у тебя какие глаза? Красные как огонь или чернее угольков?

— Вот придешь ко мне во сне, сама посмотришь.

— А у меня любыми быть могут, — сообщила я хвастливо, — хоть всех цветов радуги, хоть сто штук по всему телу. Эх, будь я сейчас свободна, я бы тебе показала!