Тени за холмами (СИ) - Крейн Антонина - Страница 1

Хороший день убийством не испортишь!

Мастер Улиус, Глава департамента Ловчих

— То есть вы утверждаете, что лепрекон по имени Эндерлан Очоа мёртв?

— Не утверждаю, а надеюсь!

Полынь из Дома Внемлющих, мой куратор, с интересом поднял взгляд от изумрудной ведомственной папки и сощурился на свидетеля. Тот был фермером. Он стоял напротив Полыни, неловко переступая с ноги на ногу.

Фермер неуловимо напоминал енота: широкая переносица, синяки под глазами, невеликий рост. И в руках всё теребит карман фартука. Полынь — темноволосый, остроносый, увешанный амулетами — был похож на грача, исхудавшего за зиму. Ну и я — раз уж мы о животном мире — зевала рядом, как глазастая белка-летяга: спасибо фасону моего плаща.

Вокруг нас троих шумел весенний лес. С легкими щелчками лопались молодые почки. Скрипела кора. Посвистывали вечнозеленые сосны, чьи иголки вносили остроту в кружевную игру света и тени. Сладко пахло медуницей.

За спиной у фермера простирались его владения: кленовый холм, который перерастал в болото, которое перерастало в реку Арген, которая перерастала еще во что-то… Каюсь: дальше я не запомнила. Идея ясна: ферма, принадлежащая господину Миртиллу Доброму, процветает и ширится.

Вышеупомянутый Миртилл сделал страшные глаза:

— Мёртв лепрекон, надеюсь! — повторил он, несколько противореча своей фамилии.

Потом господин Добрый поднял палец и мелко затряс им перед самым носом Полыни, как бы привлекая внимание.

В унисон, под порывом ветра, закачалась табличка с названием фермы — "Услада вайтов". Золотые бубенчики по углам переливчато запели. Вокруг таблички стайкой вились сами вайты — прозрачно-голубые духи воздуха, эдакие леденцовые светлячки.

Полынь сокрушенно покачал головой и вежливо, но непреклонно отодвинул палец фермера. Браслеты на запястьях Полыни зазвенели, а в его прическе дружно звякнули колокольчики и крысиные косточки на цветных нитках — атрибуты, по которым куратора можно узнать за версту.

Вайты тотчас бросили табличку и рванули к Ловчему с тихим и счастливым писком. Новая игрушка! Да еще и живая!

Я перехватила нить допроса:

— Надеяться на смерть соседа… Не очень-то благообразно, а?

— А быть служителем культа и таксидермистом в придачу — благообразно? — парировал господин Добрый, — Редкий случай, когда жизнь со всех сторон дрянь: и работа мерзкая, и увлечения гадкие!

Я отстраненно, «профессионально» пожевала губами: неуловимый жест с тысячей толкований — согласие, несогласие, сочувствие, намёк на то, что госпожа младшая Ловчая изо всех сил сдерживает зевок — в семь утра-то, после ночной смены…

Фермер снова поднял свой грешный палец — уже передо мной. Ничему его жизнь не учит!

Он продолжил:

— Этот лепрекон совсем сдвинутый. Они в своём культе костры жгут, голыми пляшут, бесстыдники! В августе чуть лес не спалили — если б мы с женой не вмешались, сгорело бы наше Лесное королевство к праховой бабушке! А чучела, чучела-то! — господин Добрый не на шутку распалился, — Он стольких выпотрошил, браконьер! Даже туманную лань, я сам видел!

— Это большое зло? За такое можно убить? — невинно поинтересовалась я, пока Полынь, ворча и приколдовывая, убеждал стайку вайтов отцепиться.

— Нужно! — рявкнул фермер.

И тотчас осекся, будто споткнулся о тонкую леску моей улыбки.

«Фиу-фиу-фиу-фить!» — в ответ на это насмешливо пропищала малиновка, опустившись на кленовую ветку возле фермера. Мол, ты бы язык попридержал, господин Добрый!

Я подмигнула птичке.

— В смысле, это не я его убил, конечно… — пробормотал фермер уже совсем другим тоном. Он сжал свой садовый фартук так, что теперь ни одним утюгом не разгладишь, и тревожно заглянул в мой детективный блокнот, где я делала заметки. — Я бы не стал тогда обращаться к вам… Но сами понимаете: мы тут заботимся о природе, вайтов оберегаем, а господин Очоа и ему подобные только приближают экологический кризис. Я уже жалею, что сам не купил ту хижину на реке…

— Может, господин Очоа просто ушел на охоту? Сидит в засаде, подстерегает какого-нибудь келпи? — я пожала плечами.

— Нет, он говорил, что в ближайшие дни не покинет остров. Якобы сложное чучело делает. Хвастался, гад такой… — фермер вздохнул, — И в тот же вечер страшный вой над водой пронесся — у меня аж ребенок из люльки вывалился. И крик сразу послышался. Тоненький, визгливый — самоё то под эндерлановскую глотку. Ну, я сначала не волновался. Но сегодня утром сходил на реку, и вижу — лодка лепрекона у островка стоит, привязанная. Он бы без нее никуда не делся. Подумал я, подумал, вот в Шолох птичку и послал.

Пока я пыталась понять, что же такое «утро» для фермера, если к нам в департамент его жалоба поступила уже в пять тридцать, Полынь успел полюбовно договориться с вайтами. Куратор прочёл им краткую, но емкую лекцию о соблюдении личного пространства. И духи воздуха впечатлились, судя по тому, как осторожно они зависли в двадцати дюймах от Ловчего. Даже крылышками, кажется, не шевелят. Просто смущенно висят и всё: прерогатива потусторонних.

— Что ж, — сказал Полынь, — Покажите, где живет ваш сосед.

Золотая паутина солнечных зайчиков дрожала на реке. Сизые ветви плакучей ивы (пока еще невесомо-зеленые, не листва — сладкое обещание), стелились по воде, как волосы ундины.

Мерный плеск вёсел усыплял. Тихое жужжание вайтов навевало сон не меньше. Духи воздуха увязались за нами и теперь вили вокруг Полыни сердца, полные обожания.

Я сидела на корме деревянной лодки, и мой нос неудержимо клонился вперёд, то и дело ныряя в раскрытую папочку с описанием дела. Дело было классическим — очередной запропастившийся мигрант.

Строгая госпожа Селия — главный тиран департамента (даром что на вид — серенькая хромоножка, и официально — лишь помощница шефа Ловчих) — вручила его нам, едва мы с куратором переступили порог Иноземного ведомства.

Ни Полынь, ни я не воспылали энтузиазмом от нового поручения. Ибо порог мы переступали не полными сил и бодрыми сотрудниками, каковыми нам надлежало быть, а двумя сонными развалюхами, всю ночь просидевшими в засаде на тилирийских контрабандистов. И в Ведомство мы пришли в надежде, что быстренько получим штамп «закрыто», а потом завалимся в кабинете на две симметрично стоящие раскладушки. И поспим хотя бы до обеда.

Все равно, согласно статистике, большая часть преступлений случается во второй половине дня. Горожане те еще лентяи: не любят нарушать закон, как следует не выспавшись. Так что у меня с нашими преступниками полное взаимопонимание.

А вот сельские жалобщики, увы, поголовно хвастают шилом в одном месте. Шлют летучие письма пачками, едва над Шолохом забрезжит рассвет.

В общем, планам о сладкой дрёме не суждено было сбыться. Селия — тоже ранняя птаха, жертва неизлечимого трудоголизма — выдала нам дело, максимально удаленное от столицы. Чтобы, значит, минимум час трястись в седле.

— Лепрекон пропал. Неделю отсутствует, — сухо доложила Селия, тыча изумрудной папкой в грудь Полыни.

— Может, тогда лишние два часа ничего не изменят? — я жалобно охнула. — Вечерком сгоняем, а?

Но мои недостойные слова не возымели эффекта. Полынь и Селия посмотрели на меня с таким укором, будто я пыталась подбить их на убийство, как минимум. Несмотря на то, что эти двое терпеть не могут друг друга, у них есть кое-что общее: повышенное чувство ответственности.

Пока я стонала и ныла, что мне нужен кофе, Полынь молча взял папочку. Селия кивнула ему и, развернувшись, поцокала мышиной тростью сквозь прохладную, высокую, залитую разноцветными лучами витражного солнца анфиладу ведомства. Пока еще пустынный холл отражал ёе шаги, ритмичные, как биение сердца.

— Лишь бы что-то интересное, — пробормотал Полынь, открывая дело.

И мы с куратором вывалились обратно на Министерскую площадь, где хлёсткие мартовские ветра гуляли вдоль набережных вместо туристов.