Огненная земля - Первенцев Аркадий Алексеевич - Страница 52

— Такая помощь — с поля ветер, с трубы дым. — Горленко подошел к Букрееву и Батракову, откозырял по всем правилам. — На пехоту сегодня прет, товарищ капитан.

В середине дня, после повторных атак танков и «фердинандов», Гладышев потребовал полуроту моряков на поддержку левого фланга. Моряков повел Горленко, а вслед за ним на КП дивизии отправился Батраков, решивший доказать нецелесообразность дробления батальона. Букреев не удерживал, решил не мешать Батракову объясниться с Гладышевым.

Батраков вернулся раздосадованный. Только после обеда, съеденного на скорую руку, он решил рассказать Букрееву все, что произошло на командном пункте.

— Пришел к нему и поговорил с ним начистоту. Попросил у него обратно всех наших моряков. Нельзя, говорю я ему, чтобы моряки сражались и тут и там и таяли…

— Так нельзя ставить вопрос, — сказал Букреев, — сражаются не только одни моряки. Солдаты тоже дерутся и стойко и безропотно.

— Видал, как сражаются! — Батраков рассерженно отмахнулся. — Помнишь, как пришлось под автоматом вести их в атаку?

— Но то была небольшая группа. У моряков тоже имеются такие субъекты, Николай Васильевич.

— А ну тебя… Тоже заодно…

— Ну, продолжай…

— Что продолжать, если ты…

— Продолжай, горячка!

— Разрешите, говорю, наступать, товарищ полковник. Там, где немцы укрепятся, — плохо. После не выкуришь. Где нужен один человек, понадобится два. Надо, мол, наступать и расширять плацдарм. А потому и не мельчите нас…

— Что он ответил?

— Подумал и тихо так сказал: «Нельзя». Почему нельзя? Наших, мол, сил не хватит наступать. Нас тогда по частям разобьют на просторе, и мы плацдарм не удержим. А сейчас, мол, самое главное — нервировать противника здесь, чтобы он не мог сконцентрировать силы на направлении нашего главного удара и сбросить наш стратегический десант. В этом, мол, наша основная задача.

— Он прав, — сказал Букреев, — совершенно прав.

— А я, думаешь, дурак? Я тоже понял, что он прав. Моряков отпущу, говорит, когда отпадет в них необходимость. И рассказал мне, как маленькому, в чем сила единого командования, в чем смысл разумного распределения сил и в чем слабость цеховых интересов.

— И ты с ним, наверное, не согласился?

— Я с ним согласился. Но когда он сказал мне, что, если у него не хватит людей для отражения атак, он снова затребует моряков, я не мог удержаться, Николай Александрович. Говорю тогда ему: «Проходил я по берегу, видел, сколько там ваших прячется. Дайте мне право, я возьму десяток матросов и выковыряю их из ямок».

— Что ответил полковник?

— Он сказал: «Мы знаем, что вы, моряки, очень храбрые, но берег охранять тоже нужно»… — Батраков помялся. — Если сказать тебе откровенно, он прав, может быть, и в этом, хотя вряд ли те охраняют берег. Но когда он сказал насчет храбрости моряков, показалось мне, что он смеется над нами…

— Ну какой ему смысл над нами смеяться, Николай Васильевич! — пожурил его Букреев.

— После я сам догадался, что так. Но тут еще помешала моя глухота. Ты представляешь, я кое-что недослышу, а мимику можно истолковать по-разному. А тут еще такая пальба пошла, совсем я оглох. Вот тогда я и ответил ему: «Если бы не было моряков, товарищ полковник, ни вы бы не сидели здесь, ни нас бы не было». Он разгорячился от моих слов, ну конечно, перегрызлись с ним, и ушел я восвояси…

— Что же он приказал?

— Наступать не будем. Надо совершенствовать позиции.

— Будем точно выполнять приказ.

— Что ты на меня так смотришь? Приказы не подлежат обсуждению и критике. — Батраков поднялся. — Кстати, ее видел.

— Кого ее?

— Татьяну.

— Где?

— В санбате. Доложила мне все под козырек, по-настоящему.

— Оказалась все же Таня настоящим человеком, а?

— Что такое «оказалась»? Да пусти на ее место любую нашу женщину, то же будет делать, так же. По-моему, у нас все такие, только вот ей повезло попасть в самый раз…

— Но ты всегда против женщин, Николай Васильевич.

— Что ты! Как я могу быть против женщин? Я только против того, чтобы они шли в десантные части. Нечего им тут делать. У Степняка вчера убило двух пулеметчиц. Увидел я девчат — убиты. Такая на меня тоска нашла! Лежит раскромсанная девушка, руки раскинула, голова пробита… Эх ты, Букреев! Тяжело! Степняк слезы заглатывал. А его трудно пронять. Хотя и стишки пописывает, но парень железный и нервничать не любит. Рыбалко не уступит.

— Чую, тут за мэнэ балачка? — спросил ввалившийся Рыбалко.

— Ты зачем пожаловал, Рыбалко? — спросил Букреев. — Кто вызывал?

Рыбалко посерьезнел:

— Просить хочу, товарищ капитан.

— Чего?

— Взять высотку, ось той бугор, что праворучь. Ну, прямо-таки той бугор меня заризал! Ни пройти, ни проползти. Со вчерашнего дня снайпера вже третьего у меня сняли. Торчит той бугор, як бородавка на носе.

— Нужно взять высотку? Так, что ли?

— Да.

— Кто же ее возьмет?

— Я сам возьму.

— Сам?

Букреев остановил на Рыбалко выжидательный взгляд.

— Я возьму, товарищ капитан. Дышать нельзя через той клятый бугор. Без потерь возьму, ось побачите. Я все обкумекал, товарищ капитан.

— Ну, иди к роте. Поджидай меня, решим на месте.

Высотку атаковали при поддержке минометного огня.

Рыбалко повел ударную группу. Букреев руководил операцией и выдержал сильный огневой налет, открытый немцами по позициям первой роты. Через час, при сгущенных сумерках, высотка была взята штурмом и закреплена. Пьяный от удачи Рыбалко хвалился трофеями. Им были захвачены три пулемета, ротный миномет и восемнадцать винтовок.

— Хоть подремать зараз можно, товарищ капитан. Цеплялись за нее фрицы, не дай боже! Отчаливать пришлось вручную.

Букреев возвращался в хорошем расположении духа. Манжула с удивлением услыхал, как его командир насвистывал арию из «Травиаты», известную ему — не один раз исполнялась она на линкоре шефами-певцами:

Из темноты вышла Таня и незаметно приблизилась к Букрееву, когда он выходил из траншеи, подрытой к маяку.

— Я очень рад, Таня. Очень рад вас видеть.

— Вы сегодня себя неправильно ведете, — мягко укорила она. — Зачем рисковать?

— Ну, какой риск! Мы вот здесь, на этом месте, не меньше рискуем: в любую секунду можем протянуть ноги от шального снаряда. Давайте в укрытие. — Он взял ее за руку. — За мной, Таня!

В кубрике пахло рыбой. Кулибаба жарил на жире из консервов султанку и ставриду, наглушенную вражескими снарядами и выловленную в море Горбанем.

— Вот и готов ужин! — Букреев снял ватник, фуражку, с удовольствием расчесал волосы гребнем. — Можно и умыться.

Букреев мылил озябшие руки, наблюдая, как Таня, склонившись у печки, жарила семечки, выдираемые Горбанем из розовотелой тыквы, разрубленной надвое тесаком.

Букреев тихонько напевал;

— Скоро октябрьские праздники, Николай Александрович, — не оборачиваясь, сказала Таня. — В Москве театры, кино… Есть счастливцы, которые сходят на «Травиату». Я люблю, например, «Пиковую даму». Какая там чудесная музыка! «Три карты, три карты…» Помните вступление к картине «В спальне графини»?

— Помню… Но в Москве я не слышал «Пиковой дамы». Только в Ленинграде. Арию Германа пел, кажется, Нэллеп…

Букреев застегнулся и присел возле Тани, посвежевший, пахнущий мылом.

— Опять стреляют. Третий день — сколько шума на таком крошечном кусочке земли! — сказала Таня.

— Кончится война, будем вспоминать этот день.

— Я определенно буду вспоминать, Николай Александрович. — Она подняла на него свои лучистые, приветливые глаза. Огонь, гудевший в печурке, освещал ее исхудавшие щеки.