Огненная земля - Первенцев Аркадий Алексеевич - Страница 38

Но, сначала отдавшийся утешительному чувству спокойствия, Букреев вдруг встрепенулся. Он стал сбивчиво объяснять причину неудачи, но понял, что все, что он говорил, неубедительно.

Он рассказал о последней минуте, когда погиб их буксир, и, находясь всего в полукилометре от берега, они не могли подойти, так как повредило моторы и намотало трос на винт второго мотобота. Их понесло течение. Они ничего не могли сделать, и вот подоспел Звенягин…

— Все бывает, — мягко остановил его Мещеряков. — Я уже знаю из доклада Шалунова про те условия, которые не позволили вам провести высадку, Букреев. Куда вы? Сейчас ко мне… ко мне…

Досадное чувство не покинуло Букреева и в домике, куда он приехал с адмиралом. Прислушиваясь к орудийной канонаде, он молчаливо барабанил пальцами по столу. Мещеряков занимался с адъютантом своими делами, бегло просматривал какие-то бумаги, и здесь догнавшие его.

— Начальнику штаба! — приказал он, захлопывая папку. — Меня сейчас интересует десант. По десанту тут еще ничего нет. Еще не запрашивали?

— Кроме утренней радиограммы, ничего.

— Ветер стихает, но из Азовского моря пошла зыбь. Плохо будет с высадкой, — сказал Мещеряков, отпуская адъютанта. — И все же под вечер вас, Букреев, пустим. Батраков высадился, дерется… Молодец… как обычно…

Букреев вздохнул и ничего не ответил.

— Пехота тоже вцепилась, но не вся. Тоже штормяга, как выразился бы Звенягин, помешал. Туго приходится. В армейской пехоте много горных азербайджанцев, не привыкших к морю.

— Может, прикажете сейчас, товарищ адмирал, не дожидаясь вечера? — спросил Букреев, выжидательно смотря на Мещерякова.

— Э, не спешите. И так потери и в людях и в плавсредствах. А сейчас вышли на охоту бэдэбэ. У нас к ним пренебрежительное отношение. Но эти бронированные утюги — прескверная штука.

— Бэдэбэ — плохо, — невпопад вставил Букреев.

Мещеряков взглянул на него мельком, но пытливо.

— Все бывает, Николай Александрович. Гладышев и Степанов пока на этом берегу. Насчет вас справлялись и кланялись. Задача не изменилась, и вам придется поработать… — Мещеряков задумался. — Звенягина не могу забыть… На моих глазах вырастал. Жаль Баштового… Генька у него, сынок. Мой крестник, куниковец. Жена хорошая. Кстати, вашим семьям вызов послали. Снарядили за ними целую экспедицию, а то билеты, пересадки… Ваших придется через Красноводск везти…

— Можно было подождать с семьями.

— К чему ждать? Теперь наступаем. Движение вперед и вперед. Скоро мы здесь будем глубоким тылом. Скучно покажется первое время.

Мещеряков приподнял бровь, прислушался. Послышался нарастающий звук тяжелых моторов. Зенитные пушки открыли огонь, стекла в окнах задребезжали. Свист, больше пойманный чувством, чем слухом, прорезал воздух.

— Сбросил! — У Мещерякова приподнялась выжидательно вторая бровь.

Домик тряхнуло; графин на столе покачнулся.

— В районе порта… — угадал Мещеряков. — Вы своих людей отвели оттуда?

— Отвел, товарищ адмирал.

— Злится немец за десант…

Шагаев пришел возбужденный. Он, захлебываясь, рассказывал, как их «накрыло», как он чуть-чуть не был убит, показывал на плащ, порванный осколками. Сбивчивый его рассказ пересыпался нервным смешком. Когда он умывался, здесь же, в комнате, над тазом, руки его тряслись. Он достал зубную щетку, принялся чистить зубы и, со ртом, забитым порошком, все же продолжал рассказывать, что ему пришлось пережить.

Мещеряков насмешливо заметил Шагаеву:

— Зубы-то зря трешь, Шагаев. Чистил же утром…

— Ах, да… — Шагаев виновато засмеялся. Его мясистые щеки покраснели. — Но зубы-то опять забило. Такая гарь!

Окончив умывание, он присел к столу:

— Да, Иван Сергеевич, Звенягина-то! Не верится!.. Хоронить где будем? Здесь?

— Хоронить? — Мещеряков отвернулся и сидел теперь ссутулившийся и скорбный. — Хоронить Звенягина? Звенягина…

Было совершенно мирное прохладное утро, с установившимся равномерным ветром. Орудийная стрельба стала привычна и не тревожила. По улицам проходила артиллерия. Продавливая глубокие следы в мокром песке, гусеничные тягачи тащили тяжелые гаубицы. Артиллерии проходило много — не меньше бригады. Букреев узнал кое-каких офицеров, присутствовавших на совещании перед десантом. Они стояли на Тузле, а теперь куда-то перебазировались со всеми своими полевыми ремонтными мастерскими, обозами.

Манжула сидел в машине рядом с Букреевым, стараясь не стеснять его и Шагаева. От ординарца пахло кислотой просыхающей ватной одежды, крепким табаком. Мещеряков иногда оборачивался к ним со своего переднего «хозяйского» сиденья и расспрашивал Манжулу, как проходило плавание через пролив. Манжула отвечал односложно. И в этих скупых ответах Мещеряков уловил трудности ночи.

Выйдя из машины невдалеке от морского вокзала, где размещался госпиталь, они повстречали артиллерийского подполковника в короткой морской шинели и в юфтевых сапогах.

Подполковник командовал артиллерией базы. Тонким голоском, зачастую переходящим в фальцет, он самоуверенно докладывал о том, как он «дает флотского огоньку».

Пока еще не стало известно, что артиллерийская подготовка из-за дальности расстояния и отсутствия передовых корректировочных постов не совсем была эффективна, но разбудила немцев, встретивших десант.

Мещеряков отлично понимал, что не все бывает именно так, как склонны изображать дело в своих докладах некоторые начальники, и приказал артиллеристам связаться с передовыми корректировочными постами, если они высадились, и помогать десанту, не жалея снарядов.

— Дадим флотского огоньку, товарищ адмирал!

Подполковник подбросил короткую руку к козырьку и, попросив разрешения, ушел.

Мещеряков поглядел вслед подполковнику:

— Вот так послушать его — кажется, чуть ли не хвастунишка. А дельный офицер. При штурме Новороссийска отлично работал. Обыграли тогда немецких артиллеристов очень ловко.

…Баштовой лежал на спине, со сложенными на груди руками. Короткая бязевая сорочка обнажала бледные руки со слабо пульсирующими жилками. Голова была забинтована.

Военный врач, вводя посетителей, стал в стороне с выражением досады на лице. Ему необходимо было лечить тяжелораненых, только сейчас привезенных, а его оторвали от дела.

Мещеряков взял руку Баштового, легонько ее пожал. Кивком головы разрешил доктору выйти. Мещеряков присел рядом с Баштовым. Тот повел на него глазом и хотел что-то сказать, но адмирал приложил палец к своим губам и отрицательно покачал головой. Лапчатые морщинки у глаз раненого сдвинулись — видимо, Баштовой хотел улыбнуться.

— Эх ты, Баштовой, Баштовой! — Мещеряков погладил его руку.

Баштовой скосил глаза на Букреева и еле выдавил:

— М-мумка.

— Что, Иван Васильевич? — Букреев нагнулся ближе.

— М-мумка…

— Сумка?

Баштовой прикрыл обожженное веко в знак согласия.

Он беспокоился о своей сумке с бумагами, где были расписаны все расчеты десанта.

— Все в порядке, — сказал Букреев успокоительно.

— Поправляйся, Иван Васильевич, — сказал Мещеряков. — Отправим ближе к Ольге, к Геньке. В Геленджик отправим.

Баштовой снова моргнул и пошевелил обескровленными губами.

— Сообщили Ботылеву, — добавил адмирал. — Он хочет лично тебя отвезти. Никому не доверяет.

Глаз раненого наполнился влагой, и, когда он прикрыл веко, на щеку скользнула капля и, дальше не покатившись, разошлась в трещинках обгоревшей кожи.

Мещеряков и Букреев прошли через палаты, где стонали и вскрикивали раненые, привезенные из Тузлы, и вышли на улицу.

Над Огненной землей стояло облако дыма, море приносило рокот. Там шло сражение. Острые красноватые вспышки поднимались, падали и снова поднимались. Жители Тамани собирались группами, с молчаливой тревогой смотрели в ту сторону.

Расставшись с Мещеряковым, Букреев направился пешком к домику, занимаемому Рыбалко. В палисаднике на лавочке сидели Таня, Надя Котлярова и с ними две девушки-рыбачки. Они плели венки из астр и гвоздик — венки для Звенягина и остальных погибших в эту ночь офицеров.