Большие надежды - Диккенс Чарльз - Страница 44

• Предыдущая
• 44/121
• Следующая

– Обручили, – пояснил он, вытряхивая из пакетов остатки. – Помолвили. Сговорили. Ну, словом, что-то в этом роде.

– Как же вы перенесли такое разочарование? – спросил я.

– Фью! Невелика потеря. Это же сущий тиран.

– Кто, мисс Хэмишем?

– Пожалуй, и она тоже. Но я-то имел в виду Эстеллу. Злая девчонка, надменная, капризная, мисс Хэвишем так и воспитала ее, чтобы отомстить всей мужской половине рода человеческого.

– Кем она приходится мисс Хэвишем?

– Никем. Приемыш.

– А почему она должна отомстить всей мужской половине рода человеческого? За что отомстить?

– Бог с вами, мистер Пип! Неужто вы не знаете?

– Нет, – сказал я.

– Вот не ожидал! Ну, это длинная история, мы ее отложим до обеда. Пока же разрешите мне задать вам один вопрос. А вы как туда попали в тот день?

Я рассказал, и он внимательно выслушал меня, а потом опять залился смехом и спросил, долго ли я помнил его кулаки. Я не стал задавать ему такого же вопроса, потому что у меня уже давно сложилось на этот счет определенное мнение.

– Значит, теперь мистер Джеггерс ваш опекун? – спросил он.

– Да.

– Вы знаете, ведь он – поверенный мисс Хэвишем и посвящен в ее дела больше, чем кто-либо другой.

Это была опасная тема. Я ответил подчеркнуто-сдержанно, что видел мистера Джеггерса в доме мисс Хэвишем всего один раз, по странной случайности – в самый день нашего поединка, но что он едва ли это помнит.

– Он был так любезен, что предложил вам учиться у моего отца, и сам приезжал к отцу поговорить об этом. Про отца он, конечно, мог слышать от мисс Хэвишем. Они довольно близкая родня; правда, родственных отношений они не поддерживают, – отец у меня не умеет лукавить и не желает к ней подлизываться.

Герберт Покет держал себя с подкупающей искренностью. Ни до, ни после него я не встречал человека, каждый взгляд, каждое слово которого так красноречиво свидетельствовали бы о том, что он по природе своей не способен на обман или подлость. Вид у него был самый неунывающий и вместе с тем вселявший уверенность, что он никогда не достигнет выдающегося успеха и богатства. Не знаю, как это получалось. Такое впечатление сложилось у меня в первый же день, еще до того как мы сели обедать, но объяснить его я не умею.

Это и сейчас был очень бледный молодой джентльмен, и за живостью его манер угадывалась физическая слабость, – как видно, он не отличался крепким здоровьем. Лицо у него было некрасивое, но на редкость открытое и приветливое, что лучше всякой красоты. Фигура, немного нескладная, как и в те дни, когда мои кулаки столь безжалостно с ней расправлялись, обещала всегда остаться легкой и молодой. Возможно, что провинциальное изделие мистера Трэбба и на нем сидело бы не особенно ловко, но верно одно: свой старенький костюм он умел носить куда лучше, чем я – свое новое платье.

Я подумал, что, раз он такой общительный, таиться от него было бы нечестно, тем более что оба мы так молоды. Поэтому я рассказал ему свою историю, особенно подчеркнув, что не должен разузнавать о моем благодетеле. И добавил, что, поскольку я вырос в деревенской кузнице и совсем не обучен манерам, мне были бы чрезвычайно ценны его указания во всех случаях, когда я не буду знать, что делать, или сделаю что-нибудь не так.

– С удовольствием, – сказал он, – хотя указаний вам потребуется очень мало, вот увидите. Вероятно, мы будем проводить вместе много времени, и мне бы хотелось сразу отбросить с вами все лишние церемонии. Вот, например, для начала, я вас очень прошу – называйте меня просто по имени, Герберт.

Я с благодарностью согласился и со своей стороны сообщил, что меня зовут Филип.

– Нет, Филип мне не нравится, – сказал он, улыбаясь. – Очень уж напоминает того мальчика из нравоучительной книжки, который был так ленив, что свалился в пруд, или так прожорлив, что даже глаза у него заплыли жиром, или так скуп, что хранил свой пирог, пока его не съели мыши, или так злостно разорял птичьи гнезда, что был съеден медведями, которые на счастье жили тут поблизости. А я вот что придумал. Мы прекрасно гармонируем друг с другом, а вы к тому же были кузнецом… ну как, согласны?

– Я согласен на все, что вы предложите, – отвечал я, – но мне что-то непонятно.

– Можно, я буду называть вас Гендель? У Генделя есть прелестная музыкальная пьеса, которая называется «Гармонический кузнец».

– Я буду очень рад.

– В таком случае, мой милый Гендель, – сказал он, оборачиваясь на скрип отворяющейся двери, – можно садиться за стол, и, пожалуйста, будь хозяином, потому что обедом угощаешь ты.

Но об ртом я и слышать не хотел, и тогда он уселся на хозяйское место, а я – напротив. Обед был превосходный, – по моим тогдашним понятиям, самому лорд-мэру впору было задать такой пир, – и особую прелесть сообщало ему то, что кутили мы одни, без старших, и в самом сердце Лондона. Выигрывал наш банкет и от полного отсутствия чинности и порядка; ибо если при взгляде на убранство стола мистер Памблчук и сказал бы, что мы «купаемся в роскоши», – здесь все до последней солонки было доставлено из трактира, – то прилегающая к столу местность носила несколько пустынный и бесплодный характер, так что трактирному слуге пришлось сложить крышки на пол (с тем, чтобы тотчас о них споткнуться), растопленное масло пристроить в кресле, хлеб – на книжной полке, сыр – в совке для угля, а вареную курицу – в соседней комнате, на моей постели, где я, ложась вечером спать, обнаружил изрядное количество петрушки и застывшего жира. Да, пир наш удался на славу, и с той минуты, когда я перестал чувствовать на себе взгляды слуги, ничто уже не омрачало моей радости.

Когда с первыми блюдами было покончено, я напомнил Герберту его обещание рассказать мне про мисс Хэвишем.

– И верно, – ответил он. – Сейчас расскажу. В виде вступления, Гендель, я только упомяну, что в Лондоне не принято есть с ножа – недолго и порезаться; в рот предпочтительно совать вилку, но и то не глубже, чем диктуется необходимостью. Это, конечно, мелочь, глупый предрассудок, но что поделаешь! Опять же ложку лучше захватывать пальцами не сверху, а снизу. Это имеет два преимущества: во-первых, легче попасть в рот (а ведь к этому мы и стремимся), во-вторых, правый локоть не выдается вперед, как будто ты открываешь устрицы.

Эти дружеские советы были преподаны так живо и весело, что оба мы рассмеялись, и я даже не покраснел.

– А теперь перейдем к мисс Хэвишем, – продолжал Герберт. – Надо тебе сказать, что мисс Хэвишем с детства была избалована. Мать ее умерла, когда она была совсем маленькая, и отец ни в чем ей не отказывал. У ее отца были в ваших краях земли и пивоварня. Я лично не усматриваю в профессии пивовара ничего особенно благородного; но всякий знает, что печь хлеб – занятие недостойное благородного человека, а варить пиво – пожалуйста, сколько угодно.

– Но содержать кабак джентльмен не может, ведь правда? – сказал я. – Ни под каким видом, – ответил Герберт. – Зато кабак вполне может содержать джентльмена. Так вот. Мистер Хэвишем был очень богат и очень горд. И дочка его тоже.

– Мисс Хэвишем была единственным ребенком? – перебил я.

– Не спеши, я к этому и веду. Нет, она была не единственным ребенком; у нее был сводный брат. Ее отец тайно женился во второй раз – кажется, на своей кухарке.

– Ведь ты говоришь, что он был гордый, – сказал я.

– Совершенно верно, мой милый Гендель. Потому он и женился на ней тайно. Со временем она тоже умерла. Насколько я понимаю, он только после ее смерти рассказал дочери о своем втором браке и взял сына к себе в дом, в тот самый дом, который ты так хорошо знаешь. Из сына получился мот, кутила, наглец, в общем – никуда не годный человек. В конце концов отец лишил его наследства. Но перед смертью смягчился и кое-что ему завещал, хотя гораздо меньше, чем дочери… Выпей еще вина, и, кстати, позволь тебе заметить, что добросовестность твоя чрезмерна: в обществе, как правило, верят, что твоя рюмка пуста, даже если ты не опрокидываешь ее себе на нос.

• Предыдущая
• 44/121
• Следующая