Иллюзия смерти - Тилье Франк - Страница 10

Назавтра, в семь утра, все сгрудились вокруг передатчика. По-прежнему молчание. Оппенгеймер размышляет, не пропустил ли он чего-нибудь. Дефектная печатная плата? Плохое состояние кабеля? Проблема с электричеством? Своими вольтметрами, амперметрами и омметрами он один за другим тестирует электронные составляющие системы приема/передачи. И продолжает разговаривать сам с собой. Его раздражает, если кто-нибудь приходит спросить: «Ну что?»

После долгих часов поисков он с озабоченным видом возвращается к нам:

– Что-то от меня ускользает. Я измерил мощность излучения нашей антенны. Она представляется мне слишком слабой, чтобы транслировать сообщения между НАСА и нами. Иначе говоря, поскольку мы в пустыне, нам необходимо гораздо больше мощности, чтобы нагрузить первую антенну, способную передать наш сигнал.

– Значит, проблема идет от нас? – спрашиваю я.

Оппенгеймер пожимает плечами:

– Не знаю. Я не зафиксировал ни падения мощности, ни нарушения работы – вообще ничего. Так было всегда.

– В таком случае, видимо, где-то неподалеку находится другая ретрансляционная антенна.

– В пустыне? Невозможно, но допустим. Хотя есть одна странная штука. Наша антенна настроена на передачу гораздо большего сигнала. Можно подумать, ее намеренно ограничили. Понимаешь, это как если бы тебе дали ключи от огромной виллы и сказали, что ты можешь пользоваться только гостиной. Спрашивается – зачем? Понятия не имею, и меня это раздражает. При этом я почти уверен: неполадка исходит не от нас.

Оппенгеймер ненавидит, когда он не понимает, в чем проблема. Вечером второго дня в боксе сингулярности он так молотит кулаком по столу, что трясется экран приемопередатчика.

– Что нам делать, если мы больше не получаем никаких известий? Оставаться в пузыре и ждать, когда за нами приедут? А если не приедут? Мы черт знает где – возможно, в сотнях километров от любых следов цивилизации, так что нам делать?

– Не стоит нервничать, – спокойно замечает ему Смит. – На Марсе ты будешь еще дальше.

– Ага, только мы не на Марсе, о’кей? Мы не на Марсе.

Он тычет пальцем в сторону шлюза:

– Хочешь, я выйду, чтобы доказать тебе это? Ага, я выйду как есть, в футболке, и сделаю большущий глоток воздуха. Вот и посмотрим, на Марсе мы или нет. Будь мы на Марсе, у нас была бы гораздо более мощная антенна.

Он направляется к шлюзу. Стиснув челюсти, Джонсон преграждает ему путь:

– Ты не выйдешь.

Мужчины стоят лицом к лицу. Руки Оппенгеймера со сжатыми кулаками опущены.

– Почему это я не выйду, шеф? Что ты сделаешь, чтобы удержать меня?

– Все, что потребуется. Меня выбрали для того, чтобы довести миссию до конца. Я не позволю тебе выйти.

Все чувствуют, что взрыв неизбежен.

Подняв руки в примирительном жесте, Пэтиссон протискивается между двумя мужчинами:

– Они правы, Карл. Не стоит нервничать. Это, наверное, еще один из их тестов.

– Твоя пресловутая теория страха? Оружие, которое не является оружием. А теперь вот еще и поломка, которая не является поломкой.

– А почему бы и нет? Давайте переждем. И продолжим работу. В конце концов, на что нам это радио? Плохие новости, рожа Льюиса, который швыряет нам приказания с любезностью агента КГБ. Ресурсов у нас хватит на много недель, полный резервуар воды, мы начали производить свои собственные продукты. Наши семьи знают, что мы в пустыне Атакама. Если они перестанут получать от нас известия, то сделают, что полагается. Связь вернется, я в этом уверена.

Оппенгеймер дает уговорить себя и утихает. Я наблюдаю за возвращающимся в купол Джонсоном. Мы все видели его лицо, его черные глаза, мы все слышали, как он ледяным голосом сказал: «Все, что потребуется». И в моем воображении тотчас же возникает пустой чемоданчик, найденный в Литл-Боксе. Мы с Пэтиссон обмениваемся многозначительными взглядами. Она думает о том же, о чем я – и, разумеется, все остальные: у Джонсона есть оружие.

К счастью, моя коллега-биолог оказалась, как всегда, права: спустя трое суток, утром восьмидесятого дня, связь была восстановлена. В кратком коммюнике Льюис довел до нашего сведения, что НАСА подверглось масштабной хакерской атаке и что из соображений безопасности они были вынуждены изолировать целостность своей информационной базы. Оппенгеймер нажимает на кнопку и резко бросает:

– При всем моем уважении к вам, Льюис, какая, к черту, хакерская атака! Объясните нам лучше, как это возможно, чтобы мы с вами могли общаться через антенну с передающей способностью как у рации? Как наши сообщения, посланные из этой пустыни, могут доходить до вас?

Напрасно Оппенгеймер ждал ответов на свои вопросы, в тот день экран больше не загорался.

День 92-й

Сегодня 9 октября, ровно три месяца, как родился Натан. При своих шестидесяти двух сантиметрах он весит уже пять килограмм семьсот грамм. Со слов педиатра, Элен сообщает мне, что он почти в пределах нормы. Я склоняюсь к экрану, чтобы рассмотреть его слегка размытое лицо. До чего же быстро он растет…

Три нескончаемых месяца, в течение которых я еще не имел возможности прикоснуться к нему, вдохнуть его запах. Мой сын даже не знает звука моего голоса. Как он отреагирует, когда увидит меня собственной персоной? Сейчас я испытываю глубокую грусть. Я пускаю слезу и в который раз говорю себе, что приношу эту жертву ради него. Однажды он будет гордиться своим отцом.

Выдвинутая Пэтиссон теория страха превращает нас всех в параноиков. Как и отсутствие ответов Льюиса на беспокоящие нас вопросы. Бывают дни, когда наш контакт в НАСА не подает ни малейших признаков жизни. Зато каждое утро продолжают поступать плохие новости. У меня впечатление, будто весь мир, кроме купола, горит в огне и утопает в крови.

Эта паранойя приводит к тому, что вот уже несколько дней я тщательнейшим образом изучаю полученные имейлы. Поскольку наши сообщения модифицируются, кто может мне подтвердить, что все слова, которые я читаю, действительно написаны Элен, а не НАСА? Когда я читаю, что Натан болен или что у него рост шестьдесят два сантиметра, – это на самом деле так или это их новая ложь? И что мне доказывает, что моя жена, в свою очередь, получает именно те письма, которые я ей посылаю?

Поэтому посредством наших тайных сообщений мы договорились применять систему, с большой вероятностью гарантирующую, что текст, написанный одним, тот же самый, что получает другой. Мы условились в каждом письме непременно пятнадцать раз использовать глагол «быть», трижды наречие «хорошо» и двенадцать раз союз «и». Это количество я вывел из чтения наших первых писем, вычислив среднее. Такой метод несколько усложняет процесс письма, зато у нас будут хотя бы какие-то ориентиры.

Система великолепно функционирует. В последующие дни я замечаю, что НАСА не модифицирует наши письма, если мы не затрагиваем стратегически важных тем. Но если я рассказываю о пустыне Атакама или о гигантской поломке информационной системы НАСА (кстати, согласно справкам, которые навела Элен, никакой поломки никогда не было), количество кодовых слов не соблюдается.

Я как-то даже возгордился, что мне удалось обвести их вокруг пальца. Элен – моя единственная настоящая связь с реальным миром, связь, которая позволяет мне заглянуть за горизонт. Очень важно, чтобы мы могли обмениваться достоверными сведениями. Важно и для нее, и для меня.

День 113-й

Сегодня третий выход из купола. Температура повысилась, дни стали длиннее, а это означает, что у нас больше солнечной энергии, а значит, доволен Джонсон. Небо такой синевы, какую я редко где видел, такое яркое, что кажется, будто над далекой грядой вулканов оно становится лиловым. Ни один след от самолета не нарушает ощущения его бесконечности. Мне кажется, будто я один во всем мире.

Мы со Смит двигаемся вдоль каньона, в тринадцати километрах четырехстах метрах от базы. Солнце яростно лупит по белой ткани наших комбинезонов и плексигласу шлемов. Физичка хочет собрать разные виды камней, в частности образцы, на которые не попадают солнечные лучи. Я привожу ее в знакомую пещеру, которую мы обнаружили вместе с Пэтиссон. У меня еще не было случая вернуться туда, так что я рассчитываю воспользоваться этим и изучить ее глубины.