Свободное радио Альбемута - Дик Филип Киндред - Страница 10

• Предыдущая
• 10/49
• Следующая

— Это человек? — поинтересовался я.

— Да, безусловно. — Николас кивнул. — Вернее, был человеком. Программа, которую в меня заложили, — пробудить его. Эта личность для них очень важна. Я не знаю почему. Я не знаю, кто он такой. Я не знаю, что он будет делать. — Николас замолчал, а потом произнес тихо, будто обращаясь к самому себе: — Я не знаю, что случится со мной, когда это произойдет. Может, у них вообще нет на меня планов.

— Не кажется ли тебе, что ты гадаешь на кофейной гуще? — спросил я. — У тебя ведь нет достоверных данных?

— Нет, — признал Николас.

— Давно у тебя появилось это предположение?

— Не знаю. Я их записываю.

— В порядке убывания вероятности?

— В том порядке, в каком они ко мне приходили.

— И каждое, — подхватил я, — в то время казалось тебе правильным.

— Одно из них наверняка правильное, — произнес Николас. — В конце концов я пойму. Я обязан понять.

— Ты и в могилу можешь сойти в полном неведении, — сказала Рэйчел.

— Рано или поздно я пойму, — упрямо пробормотал Николас.

Или нет, подумал я; возможно, Рэйчел права. Николас будет вечно бродить в потемках, кипа записей разбухнет от новых теорий, каждая — все более мрачная, смелая, дерзкая. А потом личность, которая сейчас ворочается внутри моего друга, войдет в силу, возьмет все в свои руки и закончит записи за него. Николас сколько угодно может писать: «Я думаю… полагаю, что… уверен… наверняка…» А потом древний человек пробудится к жизни и запишет последнюю строку: «Он был прав. Так и есть — это я».

— Во всей этой истории меня постоянно волновало одно, — сказала Рэйчел. — Как он поведет себя по отношению ко мне и Джонни, если его сумеют пробудить? По-моему, сегодняшние события показали, что он будет заботиться о Джонни.

— А возможностей у него больше, чем у меня, — добавил Николас.

— И ты не станешь сопротивляться? — возмутился я. — Будешь пассивно ждать, пока он тебя одолеет?

— Я жду этого с нетерпением, — сказал Николас.

— У вас тут поблизости сдается квартира? — спросил я Рэйчел. В конце концов, почему бы писателю не пожить там, где ему вздумается? Разве он привязан к одному месту?

— Думаешь, твое присутствие ему поможет? — чуть улыбнулась Рэйчел.

— Ну что-то вроде этого, — ответил я.

Они оба очевидно смирились с тем, что в Николаса вторглось нечто; в их поведении сквозила покорность. Мне же все происходящее казалось неестественным, кошмарным, чем-то таким, от чего надо отбиваться любыми доступными способами. Поглощение человеческой личности этим… ну, в общем, тем, что поглощало — чудовищно!

При условии, что теории Николаса верны; на самом-то деле он скорее всего заблуждается. И все равно, я хотел быть рядом. Многие годы Николас был моим лучшим другом и все еще оставался им, хотя нас разделяли шесть сотен миль. Кроме того, мне тоже стала нравиться Пласенсия.

— Красивый жест, — сказала Рэйчел. — Не покинуть друга в трудное время…

— Это больше, чем жест, — возразил я.

— Пока ты еще окончательно не переехал, хочу вам обоим кое-что рассказать. Я сама только вчера узнала, совершенно случайно. Еду я по какой-то маленькой улочке, просто так еду, наобум — хочу, чтобы Джонни успокоился и заснул — и вдруг вижу зеленый дощатый домик с мемориальной доской: «Здесь родился Феррис Ф. Фримонт». Представляете?!

— Ну сейчас его здесь нет, — резонно указал Николас. — Он в Вашингтоне, в трех тысячах миль отсюда.

— Но каков гротеск! — воскликнула Рэйчел. — Жить в городе, где родился тиран! Родился в таком же, как он сам, жалком маленьком домике отвратительного цвета… Я из машины, конечно, не вылезла, не хотела и близко подходить, но видно было, что дом открыт и там ходят люди. Вроде как в музее: вот его учебники, а вот постелька, где он спал…

Николас повернулся и посмотрел на жену странным внимательным взглядом.

— И никто вам об этом не говорил? — спросил я.

— Похоже, здесь об этом говорить не хотят, — ответила Рэйчел. — Я имею в виду местных жителей. Похоже, они предпочли бы держать это в тайне. Думаю, Фримонт платит из собственного кармана, чтобы из его дома сделали музей.

— Знаешь, а я бы туда сходил, — промолвил я.

— Фримонт, — с задумчивым видом произнес Николас. — Величайший лжец в истории мира. Наверное, он родился совсем не там. Просто специалисты по общественным связям выбрали это место как наиболее подходящее его имиджу… Любопытно. Рэйчел, давай съездим прямо сейчас. Посмотрим.

Рэйчел сделала левый поворот, и некоторое время мы ехали по узким немощеным аллеям, с двух сторон засаженным деревьями.

— Улица называется Санта-Фе, — произнесла Рэйчел. — Помню, я заметила название и еще подумала: хорошо бы вытурить Фримонта из города прямо на паровозе! — Она подъехала к обочине и остановилась. — Вот, справа.

В полумраке смутно виднелись очертания домов. Воздух был теплым. Где-то громко работал телевизор, слышалась испанская музыка. Поблизости лаяла собака.

Мы с Николасом вылезли из машины и медленно побрели по улице; Рэйчел осталась за рулем, баюкая спящего ребенка.

— Ну глядеть тут особенно не на что, и ночью туда не попадешь, — заметил я.

— Я хотел посмотреть, то ли это место, что являлось мне в видениях, — сказал Николас.

Мы бесцельно шли по тротуару; из трещин в асфальте росла трава. Николас споткнулся, ушиб ногу и сдавленно выругался. На углу мой друг замедлил шаг, нагнулся и прочитал отпечатанное на асфальте слово — видимо, аккуратно вписанное, когда асфальт был горячим, при укладке.

— Это, должно быть, первоначальное название улицы, — сказал Николас. — Потом его изменили. Вот откуда Фримонт взял название своей тайной группы заговорщиков — из собственного детства. Сейчас он и не помнит-то ничего. Но когда-то здесь играл.

Нарисованная картина — шаловливо играющий Феррис Фримонт (вообще дико себе представить: Феррис Фримонт — беззаботный мальчуган!) — была слишком абсурдной. И все же… Рядом с этими самыми домами он катался на трехколесном велосипедике, по тем же выбоинам, где спотыкались мы с Николасом; и мать, наверное, предупреждала его, чтобы не лез под машины. Маленький мальчик играет себе на улице и как всякий ребенок фантазирует обо всем услышанном и увиденном: о проходящих мимо людях, о загадочном слове, впечатавшемся в асфальт под ногами… Недели и месяцы по-детски ломает себе голову, пытаясь понять его смысл, воображая страшные тайны… Чтобы потом, став взрослым, родить полнокровную, зрелую манию о чудовищной конспиративной организации, без постоянного членства и устоявшихся целей, но, безусловно, враждебной всему обществу. Враг! Заклятый враг, которого надо во что бы то ни стало разыскать и любой ценой безжалостно раздавить.

Интересно, что из всего этого родилось еще тогда, в детском сознании? Может, взрослый ничего и не придумывал, а просто облек мысли в слова?

— Скорее фамилия какого-нибудь подрядчика, — сказал я, — чем название улицы. Закончив работу, они часто пишут свои имена.

— А может, проходил инспектор и как раз здесь завершил проверку всех арамов, — предположил Николас. — Проверено, арамов нет!.. Что такое «арам»? Или надпись обозначает место, где положено проверять арамы? Суешь такой металлический штырь в маленькую дырочку в асфальте и снимаешь показания счетчика!

Он засмеялся.

— Мы идем по следам Ферриса, — заметил я.

— Но в более разумном направлении. Мы же не психи.

— Не исключено, что Феррис Фримонт знает много такого, чего не знаем мы. Может, став взрослым и заработав деньги, он нанял частных сыщиков. Реализовал детскую мечту: выяснил, что на самом деле означает загадочное слово «АРАМПРОВ» и зачем его на веки вечные впечатали в асфальт.

— Жаль, что Феррис просто-напросто у кого-нибудь не спросил.

— Может, и спросил. Может, и по сей день продолжает спрашивать. В том-то и дело: он до сих пор не успокоился. Его не удовлетворил ни один из ответов — например, «это название улицы» или «это фамилия подрядчика». Название предвещало гораздо большее.

• Предыдущая
• 10/49
• Следующая