Схватка со злом - Бобров Игорь Николаевич - Страница 41

— Ты же, председатель, в ту пору сам соображал туго и, может, про шофера этого впервой слышишь. А что песни ты в правлении распевал, это тоже твое личное дело?

Галин, побелев, крикнул:

— Замолчи!

— Орать на меня не смей, ты не в своей избе. — Тимофей сунул кулаки в карманы старого пиджака с такой силой, что тот затрещал в плечах. — Участковый прав — самогонщики, что ржавые гвозди, рвать их надо, а ты клещи у нас из рук вышибаешь. — Он глянул в лицо брата, которое пошло теперь красными пятнами, и голос его стал мягче. — Да постыдись ты, Александр! Жену до чего довел, совсем она извелась с тобой. Сам не знаешь, так хоть в людях спроси, что дома делается…

Галин поднялся и, опустив голову, направился к выходу. Он шел медленно, ожидая сначала, что кто-нибудь осадит Тимофея, попросит его, председателя, вернуться. У порога он несколько замялся. «Повиниться бы мне перед товарищами, — мелькнула мысль. — Вот если сейчас окликнут, так прямо и начну: сам в петлю влез, помогите, мол, выбраться…» Но все молчали. А когда за Галиным захлопнулась дверь, парторг сказал:

— Кажись, проняло. Это ему на пользу.

Коммунистов задело за живое. Они выступали горячо, резко, без обиняков. Многие, верно, припомнили сейчас того, прежнего Александра Галина, посматривая на пустой председательский стол.

Незаметно подступила полночь. О печке забыли, она погасла. Возбужденные колхозники много курили махорку или крепкий самосад, и в комнате плавал сизый слоистый дым. Перед тем как закрыть собрание, парторг сказал:

— Значит, на том и порешили: каждого любителя лишней рюмки в ежовые рукавицы возьмем. Они в семьи разлад несут, колхозу помеха, да в придачу молодых ребят на свою дорожку сманивают. С такими мы драться должны. Этим, товарищи, их же самих спасать будем.

— И всяк по-своему тонет, — вставил Борисов. — Одного под локоток поддержишь, он и выплывет. А другого за волосы, грубо, изо всех сил тащить надо, чтобы из беды выручить. Так вот и здесь.

— Самогонщики — статья особая, — закончил Ветленский. — Всех, на кого подозрение есть, под контроль поставим. Тогда-то они, голубчики, от нашего участкового не упрячутся. Организовать это, полагаю, поручим Тимофею Галину. Он старший бригадмилец на селе, пускай и от нас будет старшим. Вот, собственно, и все. Теперь, товарищи, от слов — к делу!

Моргунковы жили на самом краю села. Аграфену, сухопарую и сутулую женщину с плутоватым, скользящим взглядом и головой, чуть склоненной на бок, будто она всегда к чему-то прислушивается, в деревне недолюбливали. В свои пятьдесят с лишним лет она сохранила крепкое здоровье, хотя при случае обязательно начинала охать да причитать, что «износилась вконец, косточки ломит и пора-де ей в землицу-матушку собираться». В колхозе Аграфена не работала, но за собственным хозяйством — огородом, коровой, поросятами и курами — следила ревностно.

Дочь Аграфены — Ксения слыла в свое время завидной невестой: крылатого разлета брови ее, под которыми дерзко поблескивали большие зеленые глаза, и тугая рыжевато-русая коса не давали покоя здешним парням. Выбор же Ксении пал на фронтовика из соседнего села кузнеца Ивана Дремова. Поженились они сразу после войны, но личная жизнь их не получилась. Вскоре начались скандалы и распри. То ли Аграфена встряла между молодыми, то ли не сошлись они характерами, но Дремов покинул дом Моргунковых, оставив Ксении сына Володьку.

Участковый знал Дремова как мужика сдержанного, честного и работящего. Встретив однажды его в кузнице, Борисов деликатно попробовал выяснить причину семейного разлада. От прямого ответа тот уклонился, только, махнув рукой, грустно сказал: «Эх, Иван Васильевич!.. В чужой монастырь со своим уставом не суйся». Слова эти насторожили участкового, и он решил повнимательнее приглядеться к Моргунковым.

По селу ходили смутные слухи, что Аграфена, дескать, гонит самогонку, но хитро — сбывает ее в других деревнях. А помогает ей в этом деле новый полюбовник Ксении, которая после развода и вправду была не прочь мужика к себе привадить. Толкам всяким Борисов доверить не привык, и все же один случай заставил его призадуматься.

Уже смеркалось, когда, проходя мимо избы Моргуновых, участковый услышал тихие всхлипывания. Он отворил калитку. Прижавшись к плетню, плакал мальчик в распахнутой шубенке, накинутой прямо на рубашку. Стараясь сдержать слезы, он растирал их кулачком по мокрому лицу. Борисов узнал сына Ксении двенадцатилетнего Володьку. Странно было застать в таком виде мальчугана, который всегда отличался бойким и веселым нравом. Участковый наклонился, спросил ласково:

— Кто же это тебя обидел?

— Никто… — процедил сквозь зубы Володька, еще плотнее прильнув к плетню. Из гордости он перестал хныкать и только усиленно сопел носом.

— Вот тебе раз! — Борисов погладил мальчика по голове. — Такой герой, а глаза на мокром месте.

— И пусть на мокром!.. — Володька отстранился. — А чего он дерется?

— Да кто «он»?

И тут прорвалась Володькина свежая обида.

— Дядька Петр, вот кто!.. Сперва его бабка водкой напоит, потом они про деньги ругаются. А потом… потом он на мне зло срывает…

— Да ты расскажи все по порядку, — попросил Борисов, — и застегнись, простынешь ведь.

Но мальчик упрямо замолчал, словно понял, что выпалил в сердцах лишнее. Аграфена, откинув занавеску, увидела участкового. Поспешно выскочила она во двор, засеменила к внуку, на ходу приговаривая:

— Ах ты господи, вот беда с ним, с пострелом. Чуть загляделся — и след простыл. Осерчал на бабу, что пирожка не дала? Не серчай, милый, ступай в избу, дам тебе пирожка… — Заслонив Володьку, она даже пожаловалась Борисову: — Хлопотно с ними, с детишками-то, Иван Васильевич. Все капризы да прихоти, все на них никак не угодишь. Послал господь наказание за грехи наши…

— Да, хлопотно… — неопределенно повторил участковый.

Дверь за Аграфеной и Володькой закрылась. До Борисова донеслись неразборчивые голоса, среди которых выделялся один мужской — грубоватый и явно хмельной. «Сгинь, лисья душа, крапива старая… — слышалось из сенцов. — Раскудахталась, чтоб к тебе лихоманка прилипла… Да плюнь ты, Ксюша, на хлюпика своего, сам заткнется…». Дальше все стихло.

Участковому стало противно, будто он ненароком оступился и влез по колено в гнилое болото. Ну и семейка! Ксения с полюбовником тешится, совсем про сынишку забыла. Другая-то баба постыдилась бы людям в глаза смотреть, а этой хоть бы что, знай живет в полное свое удовольствие. Аграфена смирнехонькой, несчастной такой прикидывается, а сама — вот уж верно лисья душа — везде тихой сапой выгоду ищет. Неспроста от них Иван Дремов сбежал, не вытерпел. Мальчонку только жалко…

Тут Борисову вспомнились Володькины слова о каком-то «дядьке Петре». Мужской голос в избе Моргунковых показался очень знакомым. «Зуйков! — мелькнула догадка и сразу переросла в уверенность. — Ну точно, он! Вот где объявился, старый приятель».

Иван Васильевич был озадачен. Аграфена себе на уме, всему селу известно — у нее среди зимы снега не выпросишь. Какой корысти ради угощает она водкой Петра? И потом из-за каких это денег они ругаются, чего не поделили? «Странно», — подумал участковый и направился к дому с надписью «Сельпо».

В маленькой квадратной комнатке держался сложный смешанный запах резины, кожи, продуктов и тканей. Непонятно, каким чудом умещались здесь на узких прилавках и полках кульки с крупами и обувь, консервные банки и различная одежда (верхняя и нижняя), пуговицы и мыло, папиросы и патефоны. Весь этот пестрый ансамбль венчал подвешенный на гвоздях велосипед.

Посетителей в магазине не было. Тучный и всегда словно заспанный продавец (он же заведующий) собирался уже сворачивать торговлю. В ответ на вопрос участкового, покупают ли Моргунковы сорокаградусные бутылочки и если да, то сколь часто, он сначала открыл от удивления рот, а потом расхохотался.

— Уморил, Иван Васильевич… Ха-ха-ха… — звенело в ушах Борисова. — Аграфена-то?.. Водочку-то? Ха-ха-ха… Она третьего дня пару наперстков покупала, так, ей-ей, не вру, битый час вокруг них вертелась. Полтинник, мол, цена для нее разорительная. Водочку!.. По ней, по мамочке, другие ударяют. Вот председатель, к примеру, — тот да! А ты — Аграфена!.. Ха-ха-ха… Уф, сил моих нет, уморил…