Второй шанс — 2 (СИ) - Марченко Геннадий Борисович - Страница 24

Почти час спустя Михаил Борисович наконец вспоминает о моей книге. Просит извинения у дам, оставив их временно на кухне, а мы с ним уединяемся на диване в зале.

— Тут вот какая ситуация… Сняли твоего Бузыкина с поста председателя местной писательской организации.

— Вот это новость!

— Да, вот так, сняли, — улыбается собеседник. — Вернее, он написал заявление по собственному желанию. Брат как следует взялся за это дело, и нашёл одного молодого поэта, который после беседы один на один и обещания не предавать факт огласке написал признательные показания, что Бузыкин приставал и к нему. Причём даже — тьфу! — целоваться лез, представляешь?! После этого извращенцу не оставалось ничего другого, как освободить кресло председателя пензенского отделения Союза писателей СССР. Пусть ещё радуется, что дело заводить не стали. Теперь это кресло занимает уже знакомый тебе Николай Иванович Катков, который, кстати, ждёт тебя себе в гости. Домашний телефон ты его знаешь, а рабочий тот же, что и был у Бузыкина, так что звони, договаривайтесь о встрече. Можешь прямо от нас позвонить.

— Да лучше завтра позвоню, на свежую голову. А вообще вы меня этой новостью буквально огорошили в хорошем смысле этого слова, — качаю я головой. — Спасибо вам и Сергею Борисовичу!

— Не стоит, Максим, благодаря тебе, можно сказать, вычислили извращенца. Таких подонков вообще нужно от какой-либо власти держать подальше… Максим, я вот всё хотел спросить, как у вашей семьи с жилищными условиями? — внезапно сменил он тему.

— Да как, — немного теряюсь я. — Живём в коммуналке на две семьи, я вроде уже как-то рассказывал…

— Как же, помню, потому и спрашиваю. Вы вообще стоите в очереди на улучшение жилищных условий?

Ого, думаю, неужто Козырев собирается нам в этом плане помочь? Всего лишь потому, что я друг его дочери? Правда, спасший её жизнь, но тем не менее.

— Мама стоит в очереди, но та движется больно уж медленно, — вздыхаю я с самым простецким выражением лица, на которое способен.

Я-то знаю, когда мы отпразднуем новоселье, но, естественно, Михаилу Борисовичу об этом не говорю, не строю из себя провидца. Мне просто интересно, куда нас заведёт этот разговор.

— Ты же знаешь, Максим, где я работаю? — тем временем спрашивает отец Инги.

— Слышал, что-то связанное со строительной отраслью.

— Хм, можно и так сказать… В общем, я тут неофициально поговорил кое с кем, и есть мнение, что чемпион Советского Союза, пусть и по юношам, должен жить в нормальных жилищных условиях. Можно сказать, мною получен некий карт-бланш, и в моих силах попытаться ускорить процесс получения квартиры для вашей семьи. Знаешь что, ты родителям пока ничего не говори о нашем разговоре, но как бы между делом поинтересуйся, в каком районе они хотели бы получить квартиру. А ты сам-то, кстати, где хотел бы жить?

— Да в этом районе и хотел бы, уж точно не в Терновке или Арбеково. Да и… к Инге поближе. Но в нашей ситуации выбирать не приходится…

— Не стоит отчаиваться раньше времени, — улыбается Михаил Борисович. — Я бы на твоём месте тоже центр выбрал. Либо Западную поляну: и от центра не так далеко, и воздух свежий, вокруг лес… Ладно, идём к нашим девчонкам, а то они там без нас, наверное, заскучали.

Посидели на кухне ещё минут двадцать, а потом Инга утянула меня в свою комнату. И не успели мы с ней остаться наедине, как она буквально кинулась мне на шею, в сочном поцелуе приникнув своими губами к моим. Наши языки, как когда-то уже было, затеяли собственную игру, а моя правая ладонь тем временем непроизвольно ложится на грудь Инги. Девушка не протестует, лишь ещё сильнее прижимается ко мне, и я чуть слышно охаю. Она тут же, вся пунцовая, отстраняется:

— Что случилось?

— Да ребро ещё побаливает, — проклиная себя за несдержанность, говорю я.

— Ой, извини!

— Ерунда, — отмахиваюсь я. — Травматолог сказал, чтобы этот бок не тревожить в течение месяца, пока трещина не срастётся. А завтра пойду в поликлинику, показываться местным эскулапам, пусть меня лечат.

Домой возвращаюсь в девятом часу вечера. Отец дремлет в кресле перед телевизором, на коленях пчак, видно, всё никак не может наиграться этой красивой железякой. При моём появлении отец просыпается, трёт глаза, смотрит на настольные часы «Маяк»…

— Пришёл? А, ещё только девять доходит.

— Ага, — говорю, — а в одиннадцать я пойду маму встречать. Ты, небось, без меня и не встречал?

— Нет, конечно, с чего это? Она и не говорила ничего. А зачем ты встречаешь её?

— Так мало ли, шпана какая пристанет, пьяные… Мама у нас с тобой одна, её надо беречь.

— Хм, — отец чешет густую шевелюру, — я об этом раньше как-то и не думал. Ладно, пойду её сам встречать. А ты уж дома сиди, тебе-то чего ходить, тем более с самолёта, да и с переломанными рёбрами…

— С трещиной в одном ребре, — поправляю я.

— Да какая разница! Тебе вообще должен быть предписан постельный режим, или я в медицине ничего не понимаю.

С чего бы ему что-то в ней понимать, думаю я, он к ней имеет такое же отношение, как я к ракетной отрасли. А мне, похоже, и впрямь придётся брать справку об освобождении от посещения занятий. Ну и ладно, больше времени останется на написание книги. Вспоминаю, что скоро надо будет вновь продлять аренду пишущей машинки. Не пора ли уже купить свою? Правда, очень не хочется просить маму снять для этого деньги со сберегательной книжки, сам же уговаривал их не трогать, а просто в кошельке такая сумма, конечно, вряд ли найдётся.

Ближе к одиннадцати отец собирается и уходит встречать мать. У меня слипаются глаза, но я стоически их жду, ведь не виделись с мамой, считай, неделю. Чтобы не уснуть, пишу второй том своей книги, только уже под другим названием — «В лесах Прикарпатья». Писал бы я её лет через двадцать-тридцать, придумал бы более броский заголовок, но здесь приходится подстраиваться под реалии советской литературы.

Наконец ближе к полуночи слышу доносящийся из прихожей шум. Родители вернулись, оба румяные, я обнимаю маму, а она причитает над моими ссадинами, потом заставляет задрать майку, рассматривает мой синячище. Предупреждая её вопросы, говорю, что завтра иду в поликлинику и на какое-то время наверняка окажусь отлучённым от занятий в училище и, само собой, в спортклубе.

— Ну-ка, сын, — говорит батя, — показывай теперь матери подарки. А то я ей ничего не сказал, думал, сюрприз получится.

Мама от подарков в восторге, с особым тщанием изучает специи, иногда уточняя у меня то или иное название, так как некоторые видит впервые в жизни. Тем временем уже первый час ночи, и тут мама всплескивает руками:

— Ой, Максик! Я и забыла на радостях совсем! Мне сегодня сам звонил… этот… ну который «Повесть о настоящем человеке» написал…

— Полевой, — подсказываю я, а внутри меня уже всё трепещет.

— Вот, он! И сказал, что в мартовском номере «Юности» планируют начать публикацию твоей книги. Только он там что-то подредактирует. Ещё сказал, чтобы ты ему завтра, если будет возможность, позвонил после обеда, вот, я на бумажке телефон записала.

Чувствую, как на лице расползается глупая улыбка и почему-то щиплет в носу, но ничего не могу с собой поделать. Даже не верится, что моя книга наконец-то увидит свет. Пусть не отдельным изданием, но тиражи у «Юности» миллионные, журнал читает вся страна. А там, глядишь, и до отдельного издания дело дойдёт. Правда, настораживает, что Полевой собрался что-то в моём романе редактировать. Надеюсь, не захочет, как Бузыкин, вырезать из рукописи слишком уж откровенные сцены. В том числе и секса, там по ходу сюжета Витя Фомин переспал с медсестрой из санбата, я описал этот момент, конечно, не в стиле порно, но эротики там хватало.

Вспомнил про просьбу Козырева уточнить насчёт района, где мы хотели бы получить квартиру. Осторожно закидываю «удочку», родители в один голос утверждают, что с удовольствием выбрали бы центральную часть города, где всё необходимое, включая работу мамы, в шаговой доступности. Кто бы сомневался!