Семя зла - Бейли Баррингтон Дж. - Страница 15

Мое имя Унтуар Мурти, и, проведя всю жизнь на самолетах (за исключением кратких интервалов, измеряемых часами и минутами), я лучше большинства способен судить о состоянии мира. Да, мой опыт взаимодействия с ним скромен, но это и к лучшему: мое понимание не искажено и не компрометировано чрезмерной вовлеченностью в житейские дела.

Настоящий документ представляет собою, если угодно, мои завещание и свидетельские показания — не то чтобы я рассчитываю, что у кого-нибудь найдется время с ними ознакомиться. Для начала немного о себе. Мурти — фамилия моего отца, Унтуар же — имя, лишенное смысла и этимологии, изобретенное моим отцом специально для того, чтобы никакой истории и связи с чем-либо за ним не водилось. Он утверждал, что такое описание наилучшим образом подходит к моей ситуации и, следовательно, данное имя будет идеальным для его первого и единственного ребенка. Отмечу, что горечи, которая чувствуется в этом решении, я не разделял: об условиях, привычных с момента рождения, обычно не печалятся, а я другой жизни не ведаю.

Мои воспоминания о родителях необычно отчетливы — без сомнения, благодаря тому, что их место в моей жизни доселе остается незанятым, но учтите, что мне было всего пять, когда скончалась мать, и лишь восемь, когда я потерял отца. Были они люди мирные, можно сказать, безобидные, но склонные к нерасчетливым поступкам. Раннюю кончину их я бы связал с неумением приспособиться к порядку жизни, какой обрушила на них коварная судьба.

К счастью, обстоятельства моего собственного рождения уникальны. Я родился на борту самолета, выполнявшего рейс из Найроби в Лондон, однако мне не позволено сойти на землю ни в пункте назначения, ни по возвращении в пункт отправления. Я всю жизнь странствую по одному и тому же маршруту. Уже тридцать восемь лет.

Мое воздушное заточение, естественно, воспринималось родителями как злосчастье, но такой ход событий не слишком их удивил, ибо они сами оказались в аналогичном унизительном положении на несколько месяцев. В те дни мировая политика была далека от нынешней стабильной или, вернее сказать, закоснелой конфигурации, и многие люди по воле случая сделались пленниками злополучных политических антиномий. Позвольте, я объясню подробней. В жилах моих родителей текла индийская кровь, паспорта у них были британские, а обретались они в Восточной Африке, где их семьи прожили уже два поколения. Распадом некогда огромной империи, существование которой способствовало подобной гетерогенности, воспользовались власти их страны: влекомые националистическими побуждениями, они подвергли проскрипциям всех неграждан, сделав затруднительным для последних получение легального заработка. Естественно, жертвы этой политики устремились на свою предполагаемую отчизну, к Британским островам, ибо некуда было им больше податься. Увы, к тому времени моральные качества сей великой нации, должно быть, весьма потускнели, и британское правительство совершило бесстыдный поступок, отозвав в одностороннем порядке все ранее выданные паспорта, отказавшись от всех гарантий по ним и развернув всех, кто прибыл в Британию по этим документам с целью поселиться там.

Но это был еще не конец. Некоторые продолжали отправляться в Англию по воздуху, превосходно отдавая себе отчет, что им и их небеснорожденным потомкам путь в Восточную Африку будет заказан. Эти апатриды рассчитывали, вероятно, на пробуждение гуманистических чувств у властей той земли, куда надеялись попасть, или попросту отчаивались. В любом случае, их неделями гоняли от аэропорта к аэропорту, а затем, после множества споров и сомнений, чиновники меняли гнев на милость.

Такой способ избрали и мои родители. Они взялись за дело в достаточно оптимистичном настроении; другим же везло, значит, рассудили они, повезет и в этот раз. К тому же моя мать на момент отлета была беременна, и…

И после предъявления паспортов их немедленно возвратили в Найроби, а оттуда в Лондон. Это их не отпугнуло: они ожидали столкнуться с подобным обхождением. Недели, иногда месяцы, уходили, чтобы наконец отворились порталы, ведущие к свободе и безопасности.

Одно соображение, однако, ускользнуло от них: как долго будут позволять правительства хитрецам обходить свои законы? По всему миру под резкими порывами холодного ветра перемен захлопывались двери. Слово патриальный распространялось повсеместно, как провозвестник грядущей эры, когда государствам будет дело лишь до своих граждан и больше ни до кого. Ныне, спустя треть века, постулат устоялся: Законы важнее личности. Моим родителям не посчастливилось привести на свет тестовый случай его применения. Недели действительно растянулись в месяцы; я родился над океаном, в полночь, и меня даже не вписали в бесполезный паспорт, который, полагаю, к тому моменту уже был запятнан слезами моей матери. Постепенно выяснилось, что моим родителям не позволят больше ступить на землю какой бы то ни было страны.

Сидя у фюзеляжного иллюминатора и глядя наружу, я часто размышляю, как долго они продолжали надеяться. Я склонен полагать, что весьма долго, что надежда умерла вместе с ними. Моя мать продолжала цепляться за веру (отец-то знал лучше), что, когда я останусь в одиночестве, какая-нибудь страна меня заметит, сжалится над небеснорожденным бездомышем и впустит меня к себе. Но я остаюсь здесь — никому из пассажиров за историю воздушного транспорта не довелось столько вытерпеть.

В течение краткого периода моей ранней жизни эта ситуация привлекала определенный интерес; меня жалели, что вызывало искреннее отвращение. На двенадцатом году имела место неудачная попытка возобновить традицию Международного Года Прав Человека, меня показали (без особого смысла) по телевизору (и я посмотрел эту передачу по экранам в самолете). Интерес общественности давно угас, и меня оставили в покое. Возможно также, что эти усилия были тщетны вдвойне, поскольку мое восприятие своей персоны фундаментально расходится с картиной, созданной желавшими мне добра журналистами; бремя их совести на земле — а я здесь, наверху, странствую в авиалайнере. Мой образ подобен тому, какой возник однажды в уме языческого короля Англии, когда правитель узрел ночную птицу, влетевшую через окно в зал дворца; несколько мгновений провела она среди тепла и огней, над дружеской компанией, пировавшей за столом, прежде чем вылететь через второе окно обратно во мрак и не вернуться более. Эта мимолетная аналогия человеческой жизни склонила короля к христианской вере.

Следует заметить, что сам я не крещен. Я не король и не птица. Но разве не описывает эта легенда мою ситуацию в точности? Вскоре я отправлюсь обратно во тьму.

За время, проведенное мной на авиалинии, качество обслуживания улучшилось в превосходной степени. Самолеты стали длинными и просторными, места для прогулок теперь много. Появились душевые кабинки, бары, телевизоры и рестораны. Деловые люди общаются с коллегами и партнерами через видеофонную сеть на всем протяжении маршрута. И, конечно, сами лайнеры теперь быстрее и эффективнее, им требуется меньше людского внимания. Для меня это недостаток, поскольку время оборота в конечных пунктах так сократилось, что я совсем мало бываю на земле. Раньше между рейсами лайнеров старых моделей проходили часы, и каждый такой перерыв казался мне праздником; свежий воздух потрясающе воздействует на мой организм. Признаюсь, что скучаю по юношеским вылазкам в кафе и зал ожидания, о прогулках перед зданиями аэропортов. По эту сторону таможенного барьера я пользовался фактической свободой. Но, вероятно, я вырос из подобных развлечений.

Авиакомпания добра ко мне. Однажды, когда я заболел, мне вызвали врача, а несколько раз меня посещал стоматолог. Пока я рос, пилоты и стюардессы привозили мне новую одежду. Во всем, что касается приобретения личных вещей, я по-прежнему полагаюсь на них и другого способа обзавестись имуществом за свою жизнь не освоил. Я гордый обладатель достойной одежды, зубной щетки, электробритвы и маленькой коллекции книг, оставленных пассажирами на борту за годы. Вместе с наследством (о нем я еще расскажу) эти предметы составляют все мое материальное богатство.