История вермахта. Итоги - Кнопп Гвидо - Страница 28

Сначала примерно 90 детей убитых удерживались в здании, напоминавшем школу, без какого-либо снабжения. Наконец двое священников вермахта обратили внимание офицера Генерального штаба 295-й пехотной дивизии, дислоцированной непосредственно в Белой Церкви, подполковника Хельмута Гроскурта на страшные условия, в которых они содержались, после чего он 20 августа 1941 года произвел осмотр здания. «Помещения были заполнены примерно 90 детьми. Кругом была неописуемая грязь. Тряпки, пеленки, мусор лежали вокруг. Бесчисленные мухи покрывали частично обнаженных детей. Почти все дети плакали или жалобно стонали. Стояла невыносимая вонь», — сообщал Гроскурт в донесении. Объятый ужасом от всего увиденного, он навел справки у верховного обер-шарфюрера СС, который охотно сообщил ему, что детей скоро «уберут». Полевой командир вермахта тоже подтвердил это. Гроскурт связался с более высокими командными инстанциями и узнал, что решение о судьбе детей принимает главнокомандующий 6-й армией Вальтер фон Райхенау. Утром 21 августа Гроскурт получил звонок из армейского штаба: однажды начатая акция должна быть проведена «целесообразным способом», дети будут расстреляны. Райхенау ничего не стоило спасти их. Но он и не думал об этом, так же, как и местный полевой командир вермахта. Он даже в отличие от Гроскурта высказывался в пользу того, что «этот выводок должен быть искоренен».

Так же, как и подполковник Гроскурт, многие солдаты и офицеры во время военной кампании в России стали свидетелями массовых карательных акций. Массовые расстрелы едва ли можно было скрыть, а кое-где они привлекали даже целую массу любопытных. И снова солдаты вермахта предлагали помощь СС при проведении расстрелов и усердно фотографировали все происходящее. 6-й армии стоило, пожалуй, опасаться «одичания» войск, поэтому 10 августа 1941 года был издан приказ о том, что «любое участие солдат армии в качестве зрителей или исполнителей при экзекуциях, которые исходили не от приказа начальника», запрещались. Генрих Киттель тоже участвовал в одном из многочисленных расстрелов. В британском лагере Трент-парк он рассказывал об этом в декабре 1944 года своему товарищу по заключению: «Рано утром в субботу я лежал в кровати, услышал два залпа, а после еще огонь малокалиберной винтовки. Я встал, вышел и говорю: „Что это здесь за стрельба?" Ординарец говорит мне: „Господин полковник, вам нужно туда пойти, там вы все увидите“. Я только немного приблизился, и мне этого хватило. Я сказал: „Я приму меры", сел в машину и подъехал к тому полицейскому и сказал: „Я запрещаю раз и навсегда, чтобы вы проводили расстрелы там, где их могут увидеть. Если вы расстреливаете людей в лесу или еще где-нибудь, где этого никто не видит, то это ваше дело. Но мы берем питьевую воду из глубокого колодца, это же будет трупная вода“». Киттель протестовал против расстрела евреев — но только потому, что видел опасность заражения питьевой воды, которую употребляют его солдаты.

Дитрих фон Хольтиц, принимавший в 1941–1942 годах участие в боях под Севастополем в Крыму в качестве командующего 16-м пехотным полком, был свидетелем страшной «мясорубки». Своими впечатлениями он поделился в английском плену с одним своим приятелем: «Комендант аэродрома подошел тогда ко мне — а там была стрельба. „Что, — спросил я, — выстрелы доставляют вам беспокойство?“ Он ответил: „Ради Бога, я не могу об этом говорить. Здесь несколько дней расстреливают евреев“». Один из офицеров Хольтица был даже официально приглашен палачами СС к участию в массовой казни — в качестве гостя. В целом примерно 40 000 евреев были казнены солдатами оперативной группы «О» в Крыму. И эти массовые убийства вообще не могли остаться скрытыми. Свидетелями тех событий были не только полковник Хольтиц и простые солдаты, но и, естественно, местный главнокомандующий, генерал-полковник Эрих фон Манштейн, который командовал 11-й армией. После войны он всегда отрицал, что был в курсе убийств евреев в Крыму. Архивные источники, однако, доказывают, что штаб самым подробным образом был информирован о приводимых в исполнение казнях и даже одобрял их, очевидно, чтобы улучшить положение с жильем и продовольствием в крымской столице Симферополе. Представитель министерства иностранных дел в армейском штабе Вернер Отто фон Гентиг[79]возмущенно рапортовал об убийствах евреев: «Последствия такой резни затронут не только самих жертв: они однажды коснутся всего населения оккупированной области, никто ведь не предполагал, что мы будем убивать женщин и детей. Они коснутся и морали войск и в дальнейшем нашего экономического положения».

Офицер разведки группы армий «Центр» Рудольф Кристоф фон Герсдорфф[80]был потрясен процессами, происходившими за линией фронта, и позволил себе в декабре 1941 года сделать следующую запись в официальном журнале боевых действий: «При всех долгих беседах с офицерами я узнавал у них об убийствах евреев, хотя меня об этом и не просили. У меня появилось впечатление, что офицерский корпус почти единодушно отказывался совершать расстрелы евреев, пленников и комиссаров. Расстрелы рассматривались как оскорбление чести немецкой армии, в особенности немецкого офицерского корпуса. Необходимо к тому же отметить, что имеющиеся факты стали известны в полном объеме и что в офицерском корпусе об этом говорилось больше, чем предполагалось».

Герсдорфф, Хеннинг фон Тресков[81]и прочие штабные офицеры к тому времени уже перешли к сопротивлению, еще и по причине того, что стали очевидны истинные масштабы уничтожения евреев. Было ли уклонение от массовых убийств, как это пытается представить Герсдорфф, действительно «почти повсеместным», — мюнхенский историк Йоханнес Хюртер подвергает сомнению. Доказать нельзя ни то, ни другое. Для Герсдорффа и его соратников в штабе группы армий «Центр» бойня под Борисовом, городом, в котором 20 октября 1941 года отряды полиции и украинская милиция особенно жестоким способом расправилась с 8000 евреев, могла стать ключевым переживанием.

Но не все солдаты желали признавать, что на их глазах осуществлялся геноцид. Многие подвергали сомнению подлинность историй об убийствах и беззаконии, другие отмахивались от этого как от отдельных эксцессов обезумевших подразделений СС. Кто-то был потрясен, кто-то реагировал с полным безразличием, а для третьих смерть сотен тысяч людей стала военной необходимостью. Неоднородность мнений не имела границ. В сентябре 1944 года генерал Генрих Эбербах беседовал со своим сыном, молодым командиром подводной лодки, об уничтожении евреев, не подозревая, что их беседы в лагере Трент-парка записывались на магнитофонную ленту. «Так, вероятно, можно дойти до того, что кто-то скажет — хорошо, пусть так и будет, в интересах народа, — возмущался Эбербах. — Но женщины и дети, — этого не должно было быть. Так можно зайти слишком далеко». Сын ответил ему на это: «Ну, если речь идет о евреях, то тогда и женщины, и дети, или, по меньшей мере, дети… Только не нужно этого было делать открыто, и вовсе не необходимо было убивать стариков».

Из многочисленных свидетельств становится сегодня очевидно, что очень многие знали об убийствах евреев. О событиях в глубоком тылу фронта вообще молниеносно узнавали все. Как это происходило, рассказывал в декабре 1943 года в Трент-парке своему приятелю полковник Ханс Райманн: «Мне самому один высокий полицейский чиновник рассказал в дороге, как они расстреляли тысячи евреев — и женщин, и детей — в Бердичеве и Житомире. Он рассказал мне это сам, я его ни о чем не спрашивал, и он описал все это так ужасно и грубо, что я засунул руку в свой мешок и вытащил бутылку водки. Он рассказывал это с деловым спокойствием профессионального убийцы». Это. конечно, не значит, что в убийства были вовлечены все. Очевидно, что многочисленные солдаты не соучаствовали в этих гнусных преступлениях. Так, о систематических убийствах в газовых камерах из солдат не знал никто. И даже среди заключенных в Трент-парке офицеров лишь 10 % было известно о существовании лагерей смерти.