На Забайкальском фронте
(Документальные повести, очерки) - Котенев Алексей Яковлевич - Страница 42

— Жениться он задумал, вот и спешит, — пошутил Ахмет.

— Да, ребята, Саньку оженить придется первым, — деловито рассудил Шилобреев. — Потому что у него неблагополучно с внешним видом. За ним уход нужен.

— Кто за него пойдет? — недовольно съязвил Ахмет.

— Не волнуйся, потом и тебя женим, — успокоил его Филипп. — Всем женки потребуются: скучно без них.

Ермаков, затянувшись махорочным дымом, сказал мечтательно:

— Теперь уж скоро по домам. Может быть, на последнее задание едем. Эх и заживем мы, братцы, в Ольховке. Лучше некуда!

Солдатские мечты оборвала короткая команда.

— По машинам! — крикнул Ермаков, и десантники привычно вскочили на танки.

Дорога была ужасная, вернее сказать, ее не было вовсе. Машины бросало из стороны в сторону, как баркасы во время шторма. Того и гляди перевернешься. Ахмет вцепился в десантные скобы. Сулико подскакивал, как мячик, но бережно держал рацию, боялся, как бы не стукнуть ее о броню. Сам ударишься — заживет, а рации — каюк. Терехин прижался к башне танка. Светлая Санькина челка выбилась из-под каски и трепещется на лбу, вот-вот сорвется и улетит. К Терехину прижался Ахмет. Они, как всегда, вместе, хотя на вид больше ссорятся, чем дружат. Правда, ссорятся незлобиво, чаще всего шутя — для потехи, чтобы повеселить друзей. Многие дивятся: что связало этих совершенно разных солдат? По всем статьям, начиная с внешнего вида, они противоположны друг другу. Терехин — длинный и сухощавый, Ахмет приземистый и плотный. Ахмет — до службы дотошный. Гимнастерка на нем всегда как влитая, подворотничок белее снега. Любое приказание он выполнит в точности, доложит строго по уставу. А Терехин — растопша. То ремень у него на боку, то пуговица оторвана. Когда их посылают куда-либо вместе, Ахмета, как ефрейтора, назначают, естественно, старшим, и уж он в таких случаях до конца использует свое начальствующее положение. То и дело командует: «Красноармеец Терехин, правое плечо вперед!» или «Красноармеец Терехин, в две шеренги стройсь!» Санька только сопит да ворчит себе под нос: «Вот карьерист проклятый!»

Шилобреев любит пошутить над Казанью да Рязанью. «Это, — говорит, — не солдаты, а диаграмма роста добычи рыбы в нашей стране. Столько ее добывали раньше, — при этом покажет на маленького Ахмета, — а столько добывают теперь», — кивнет на долговязого Терехина. Иногда пойдет в обратном порядке: кинет широкую ладонь в сторону худощавого Терехина и скажет: «Так жили рыбаки раньше». А потом покажет на румяного, пухлощекого Ахмета: «Так живут они теперь».

Два солдата — два полюса! И только в минуты опасности они как бы сливаются друг с другом, становятся единым целым, удваивающим друг друга.

Крутые подъемы, головокружительные спуски, многокилометровые объезды сожрали на полпути к Юханю чуть ли не все горючее, и командир танкового взвода вынужден был принять решение слить все горючее в машину Звягина и отправить ее одну на выполнение задания.

— Езжайте квартирьерами, — сказал Хлобыстов. — Подвезут горючее — подтянемся и мы.

Ермаков посадил на заправленный танк свою «пятерку нападения», и машина помчалась дальше.

Километров пять тащились по раскисшей трясине, потом начался подъем. На крутом склоне тридцатьчетверка сильно накренилась, и Терехин слетел с брони. За ним свалился Сулико, сильно стукнув рацию о камень. Спустившись вниз, выбрались наконец на проселочную дорогу, на душе стало веселее. Правда, дорога эта была не из лучших — размыта дождевой водой. Но все-таки это была дорога.

— Давай веселей! — крикнул Ермаков.

— Терехин, выше нос! — подтолкнул дружка Ахмет.

— Ты брось командовать, — огрызнулся Санька, — сам-то что скукожился?

Дождь все хлестал, ветер стих, тучи замедлили свой бег. Это был верный признак: лить будет долго. Вода на дороге кипела и пузырилась, из-под гусениц летели ошметки бурой грязи. Впереди показалась деревушка, такая же серая, как это низкое небо, и залитая дождем земля. В ней было всего несколько глиняных фанз. Они стояли понуро, как прошлогодние почерневшие копны сена.

К Юханю разведчики подъезжали под вечер. Это был первый городок за Большим Хинганом. Под низкими тучами едва виднелись проступающие в дождевой сетке городские постройки. Огни еще не горели. Ермаков спешил: ему хотелось до наступления темноты разоружить японскую часть, чтобы спокойнее было на душе.

— Прибавить газу! — приказал он водителю.

Тридцатьчетверка врезалась в узкую улочку. По обеим сторонам стояли фанзы, такие же низкие и серые, как в той деревушке. Ближе к центру все чаще попадались дома русского типа — с белыми наличниками и тесовыми крышами. За частоколом палисадников виднелись кусты малины, кое-где белели березки и кучерявились клены.

Тридцатьчетверка выкатилась на площадь, опоясанную невысокими домами и длинными магазинами с шиферными крышами. В центре площади теснились дощатые ларьки, тянулись длинные столы, крытые навесами. Это были, видимо, торговые ряды. Площадь пуста, даже не у кого спросить, где расположена японская часть. В стороне виднелся длинный кирпичный магазин с потемневшей вывеской «Чурин и К⁰». Написано по-русски, значит, здесь должны быть русские люди.

Ермаков спросил командира танка Звягина:

— Ты можешь дотянуть хоть вон до того особняка? — И показал рукой на высокий кирпичный дом, окруженный высокими ярко-зелеными деревьями.

Дом выходил окнами на площадь. С тыла к нему подступали каменные, крытые черепицей сараи, видимо, купеческие склады. У дома чернели высокие железные ворота.

— Туда дотянем, — ответил водитель, кивнув на прибор. — Должны дочихать, ежели с песней.

Машина потихоньку дошла до железных ворот. Ермаков приказал Ахмету и Терехину разведать, где стоит японская часть, а сам в сопровождении Шилобреева поднялся на крыльцо двухэтажного дома. Шагая по коридору, освещенному матовыми плафонами, Ермаков силился разгадать, почему японцы покинули город. Что все это значит? И как же он будет теперь выполнять задание комбрига?

Они вошли в просторную приемную с высоким лепным потолком. Посредине стоял круглый стол, накрытый зеленой скатертью с длинными кистями. На окнах — такие же зеленые шторы, свисавшие до самого пола. В простенке в золоченой раме большая картина — морской пейзаж с дымящимися кораблями. На полу лежал большой зеленый ковер с мелким зубчатым орнаментом. В приемной три двери, завешенные плотными портьерами, на которых были изображены какие-то длинноногие птицы. Из крайней к окну двери вышла грудастая, с длинными черными ресницами барышня и, склонив голову, спросила грубоватым голосом:

— Что вам угодно, господа-товарищи?

— Нам угодно, уважаемая, повидать хозяина дома Чурина.

— Чурина? — удивилась барышня. — Я не помню, когда он приезжал в наш город. Здесь управляющий фирмой.

— Давайте на худой конец управляющего, — кивнул Ермаков.

Барышня скрылась за дверью.

Несколько минут спустя в приемную вбежал, торопливо раскланиваясь, уже не молодой, но юркий мужчина с необыкновенно быстрыми, ищущими глазами.

— Рады вас видеть, ваше благородие! — запел он, прижимая к сердцу белую пухлую ладонь и показывая золотые зубы. — Уж так мы вас ждали! Так ждали!

— Ну вот и дождались, — ответил Ермаков, изучающе поглядывая на управляющего.

— Никодим Аркадьевич, — отрекомендовался тот и, обеими руками схватив руку Ермакова, долго пожимал ее, потряхивая и приговаривая: — Рад поздравить вас с великой победой на Востоке! Какое счастье! Какая благодать наконец-то встретить здесь, на чужой земле соотечественников!

— Ну об этом потом, — остановил его Ермаков. — Скажите сначала, где находятся японцы?

— Какие там японцы? Эти храбрейшие рыцари непобедимой Квантунской армии еще утром удрали. Как они спешили! Как бежали! Не успели электростанцию взорвать!

Ермакова очень удивил ответ управляющего, но он ничем не показал своего удивления, выдержал паузу и сказал для острастки:

— Значит, обстановка такова. Наши главные силы движутся вслед за нами. Нас выслали вперед квартирьеры подготовить здесь все необходимое. Будут ли возражения у господина управляющего, если мы в этом доме разместим наш штаб и комендатуру?