На Забайкальском фронте
(Документальные повести, очерки) - Котенев Алексей Яковлевич - Страница 40

— Надо снять часового и взорвать этот «стожок», — сказал Ермаков, глядя исподлобья на темневшего под дождем японского часового.

Услышав это, Ахмет выдвинулся вперед, тронул на голове капюшон.

— У меня есть толовые шашки, — сказал он.

— Это дело серьезное, — протянул Филипп, как бы говоря: в таком трудном деле можно положиться только на него, Шилобреева.

Архип Богачев круто повернулся и в упор сказал командиру:

— Я первым его увидел, мне его и решать.

В этих словах была не просьба, а требование.

Сомневаться в смелости и ловкости Архипа Богачева не было причины: трус и растяпа тигра не поймает. Но Ермаков все-таки не решился поручать столь ответственное задание Архипу. И на это была своя причина. Архип Богачев пришел на пограничную заставу в начале войны. Служил исправно, только сильно скучал по своему сыну, Витюше, который служил в Даурии в горно-вьючном полку. И вот задумал отец перетянуть сына к себе на заставу, захотел послужить на границе «семейным экипажем», как танкисты — братья Михеевы. Написал рапорт самому Верховному. Просьбу отца уважили, Витюшка прибыл на Аргунь и стал служить вместе с отцом. Был он тоненький, нежный, как лосенок. Так его и звали пограничники — Лосенком. Приятно было смотреть на степенного отца и молоденького сына. Они всегда ходили вместе: и в наряд, и на занятия, — из одного котелка ели, под одной шинелью спали.

А потом пришла та проклятая ночь, разыгрался очередной «сабантуй». За Аргунью поднялась стрельба. Застава высыпала по тревоге к берегу, заняла траншеи. Вместе со всеми прибежал и Архип Богачев со своим «лосенком». Вот тут и случилось несчастье. Вражеская пуля сразила сына. Отец зарыдал, забился, как раненый зверь. И, видно, не сдержался — ахнул из автомата по тому берегу.

Время было тяжелое. Во избежание конфликта на Востоке категорически запрещалось отвечать огнем на провокации японцев. На заставу зачастил следователь. Но Архип не сознавался, таил свою вину. Весь ушел в себя. По ночам стал бредить. Все проклинал самураев и корил себя за то, что вызвал к себе сына. А днем выходил с автоматом на Аргунь и, как сыч, глядел на тот берег. Ждал расплаты.

«Сумеет ли разгневанный отец в столь ответственные минуты сохранить выдержку и хладнокровие?» — подумал Ермаков и воздержался от экспериментов.

— Снаряды взорвут Ахмет и Терехин, — коротко приказал командир взвода, потом повернулся к Богачеву, добавил: — А вам предстоит работа не менее важная — крушить после взрыва пушки.

Богачев надсадно просопел — видно, обиделся.

Два неразлучных дружка Ахмет и Терехин (их во взводе называли в шутку Казань да Рязань) мгновенно скрылись в адской тьме. Первые минуты они ползли быстро, но постепенно сбавляли скорость. В темноте натыкались на колючие кусты и острые камни, заползали в хлюпающие лужи, залегали там, остерегаясь, как бы вспыхнувшая молния не выдала их. Чуткий и осторожный Ахмет, как всегда, сдерживал дерзкого и бесшабашного Терехина, но, в свою очередь, сам заражался его дерзостью, стараясь не отстать от него. Так, уравновешивая друг друга, они все ближе подползали к цели.

Пробравшись через затопленные водой кусты, разведчики подползли к заросшему травой бугорку и затаились, ожидая вспышки молнии. Вот она рассекла извилистой трещиной ночной мрак и осветила огромные, в рост человека, черные камни. Между ними торчал серый стожок, накрытый сверху брезентом. Рядом ходил часовой — пять шагов в сторону ущелья и пять обратно. Разведчики отползли вправо с таким расчетом, чтобы часовой, уходя от них, повертывался спиной, потом подползли ближе, чтобы сократить расстояние для рывка.

Светало медленно. В мокрой мгле едва маячила приземистая фигура часового с большой головой, закутанной приплюснутым капюшоном. «Уж не он ли убил Архипова сына? — подумал Терехин. — И откуда их черти принесли на нашу голову? Жили бы себе за морем…»

Терехин выждал, когда часовой повернется к нему спиной, нащупал рукоятку ножа и рванулся вперед. В один миг он налетел на часового, сильным ударом свалил его на землю и с опаской поглядел в ту сторону, где, по его расчетам, должны стоять японские орудия. Там было тихо. Ахмет подскочил к «стожку», поднял край промокшего брезента и увидел сложенные друг на друга ящики. Все ясно — снаряды. Зарыть, видно, не сумели: на скале яму не выроешь. Просто приткнули к камням, поближе к огневым, да и только.

Озираясь, Ахмет вынул из сумки толовые шашки, приладил к ним бикфордов шнур, сунул между ящиками и с гневом подумал: «Вишь ты, сколько смертей припасли на наши головы». Потом достал из кармана зажигалку, тронул шершавое колесико, задумался.

— Чего медлишь? — беспокойно прошипел подползший к нему Терехин.

Ахмет был так поглощен своими мыслями, что не сразу ответил своему напарнику. Ему не нравилось, что взрыв не достанет тех, кто затаился сейчас у орудий, поджидая наши танки. Получалась просто досадная нелепость. Взрыв потрясет землю, расколет кряж, разнесет вдребезги камни, а японские батарейцы останутся невредимыми. Сколько голов придется сложить потом нашим ребятам, чтобы выковырить их из укрытий, обезвредить нацеленные пушки!

«Нет, так дело не пойдет», — решил Ахмет и высказал Терехину зародившуюся у него мысль: прежде чем взорвать смертоносный «стожок», надо выманить из пор самураев и отправить их на тот свет вместе с этими снарядами.

Терехину идея очень понравилась. Он схватил автомат и дал длинную очередь в ту сторону, где должны стоять японские пушки. Когда очередь стихла, из темноты донеслись тревожные выкрики, хлопнул ответный винтовочный выстрел.

— Ага, разворошил муравейник! — крикнул Терехин и дал в том же направлении еще одну, такую же длинную очередь. Шум в темноте нарастал. Послышался гортанный крик, а вслед за ним заухали дружные винтовочные выстрелы. Разведчики бросали гранаты, строчили из автомата. Где-то в правой стороне зарокотал пулемет, а слева сверкнул оранжевый язык пламени — ухнул пушечный выстрел. Над ними просвистел снаряд и улетел в мокрую взбудораженную выстрелами темноту ночи.

После пушечного грохота все чаще затявкали винтовочные выстрелы, а потом совсем рядом разорвалась граната, осветив багровым веером и выпиравшие из земли камни, и приземистый «стожок», затянутый брезентом. Ахмет сильно испугался этого взрыва, испугался не своей смерти, а того, что они, сраженные осколками и пулями, не успеют выполнить боевого задания — не взорвут боеприпасы. Что тогда подумает о них командир? Не обеспечили! Позор на всю Азию! Им доверили такое важное задание, а они подняли на ноги вражескую батарею. Попробуй потом справиться с этой батареей, если она вся на ногах, приготовилась к бою! «Нет, надо сначала взорвать снаряды, а уж потом помирать».

О камень все чаще цокали пули. На отрог налетел сильный ветер, и по брезенту дробью ударила дождевая волна. Ахмет поднял голову, выглянул из-за камня. В это время над ущельем сверкнула огненным зигзагом зеленоватая молния и осветила цепочку бегущих солдат. Японцы окружали их с двух сторон.

— Чего тянешь! — нетерпеливо крикнул Терехин.

Он понимал: уже подходит конец, но ради того, чтобы взорвать врагов, готов был взорваться и сам.

По-иному рассудил Ахмет. Погибать двоим у этого «стожка» нет никакого смысла. Ведь Терехин может пригодиться во время атаки на японские огневые позиции. Увидев за камнем горную трещину с бурлящей в ней водой, Ахмет сердито крикнул по праву старшего:

— Марш за камень! — И оттолкнул напарника в сторону.

— Банза-а-ай! — раздался совсем рядом протяжный вой.

«Атака, пора!» — подумал Ахмет.

Но атака почему-то не состоялась. Японцы, видно, побаивались встречного автоматного огня. Значит, рано. Ахмет глянул в темноту, где затаилась цепочка японцев, взмолился: «Ну давайте, давайте!» И, как будто повинуясь его желанию, самураи пошли в атаку. «Пора!» — решил Ахмет, поджигая конец огнепроводного шнура. Теперь его тревожило одно: только бы не подбежали раньше времени и не вырвали засунутый промеж ящиков шнур, по которому бежит к толовым шашкам невидимый огонек.