На Забайкальском фронте
(Документальные повести, очерки) - Котенев Алексей Яковлевич - Страница 34

Сначала Подберезкин решил, что в деревушке никого нет, но вдруг на глаза ему попалась большая черная свинья с поросятами. Обнаруженная живность была бесспорным доказательством того, что в деревне живут люди. Только непонятно, где они.

Разведчик обратился в слух и зрение. Тишина и покой. Но вот до слуха долетел едва уловимый звук, похожий на треск сухого стебля. Лейтенант присмотрелся к верхушкам огородной травы и заметил, что они шевелятся. «Кто-то ползет», — мелькнуло в сознании. Роем закружились беспокойные мысли.

Трава шевелилась все ближе — значит, незнакомец подползал к самолету. Продвинется немножко, остановится (прислушается, видимо) и опять ползет. Это было опасно: подползет на гранатный бросок — и поминай как звали. В таком деле медлить нельзя. Подберезкин бросился к самолету, припал к пулемету, чтобы предупредить нападение.

Наступили самые тревожные секунды. Стрелять или не стрелять? А вдруг это японец? Надо стрелять, нельзя рисковать. Но как же стрелять в неизвестность? А вдруг там ползет любопытный ребенок — взглянуть на незнакомую загадочную птицу, которую никогда не видел?

Когда Подберезкин уже готов был нажать на спуск и разрядить эту тягостную, опасную тишину, из травы вдруг поднялся дряхлый, худой старик. Не успел Сеня рассмотреть его, как он снова упал в траву, разгадав, очевидно, намерение прильнувшего к оружию человека. Подберезкин стал внимательно наблюдать за незнакомцем.

Через минуту над травой снова показалась обнаженная голова старика. Летчик попытался жестами подозвать его к себе. Но тот снова скрылся в траву. Так они несколько минут играли в молчанку. Наконец старик встал и, не спуская глаз с летчика, медленно направился к самолету.

Одет старик был в рубище. Множество пестрых заплат едва прикрывали его тощее коричневое тело. Двигался нетвердо, неуверенно. Шагнет вперед и остановится — словно прощупывает, прочна ли под ним земля и можно ли идти дальше. В длинных костлявых простертых вперед руках он нес огромный светло-бурый арбуз.

Когда старик подошел ближе, Подберезкин разглядел загорелое до черноты морщинистое лицо, опушенное редкой жиденькой бородой. Глаза были тусклые, взгляд покорный, утомленный. Очень трудно было определить, видит он что-нибудь или нет. Постояв минуту молча, он как-то виновато улыбнулся и тихо, будто утверждая, произнес:

— Ниппон мию…[1]

Лейтенант взял арбуз крепко пожал большую жилистую руку старика.

И тут произошло невероятное. Деревня, казавшаяся пустой, ожила, зашумела. Из фанз, с деревьев, из-за глиняных стен с криком и свистом выскакивали люди и бежали через огороды к самолету. В первую минуту это смутило летчика и немного напугало. Что случилось? Но, увидев, что китайцы — всех возрастов от мала до велика — рвали на ходу арбузы, дыни, огурцы и бежали с ними к самолету, он все понял.

Десятки пар глаз следили за каждым его движением, разгадывали, кто же он такой — этот крылатый гость. И когда увидели, что незнакомец пожал старику руку, поняли: это не японец, а русский.

Самолет плотно окружила пестрая толпа. Китайцы дарили Подберезкину полосатые арбузы, длиннющие зеленые огурцы, желтые душистые дыни, о чем-то громко кричали, ощупывали самолет, то и дело упоминая слово «рус». Одеты все были настолько бедно, что невозможно было понять, из чего сделана их одежда. Все мужчины были полунагие, а дети совершенно голые. Некоторые прикрывали свое тело широкими плащами, связанными из травы.

Подберезкин не знал, что им сказать. Он брал на руки чумазых мальчишек, совал им в рот шоколад, потом вытащил из кабины пачку листовок на китайском языке и разбросал их над толпою. Листовки звали гнать японских оккупантов, освобождать китайскую землю.

Старик-китаец — первый знакомец — ни на шаг не отходил от летчика. Он немного говорил по-русски (научился от русских эмигрантов). Звали его Ван-Су. Пришел сюда из шумного Мукдена, всю жизнь был бобылем, рикшей. Пятьдесят лет возил в своей тележке китайских купцов, европейских, а потом японских миссионеров. Ни один пассажир никогда в жизни не пожал ему руку. В эту деревушку он пришел доживать свой горький век. У него не было своей фанзы, соседи смогли дать ему полоску земли шириной в один шаг. Чтобы не помереть с голоду, он нашел в горах у озера еще крохотный клочок земли и засеял ее гаоляном. Но и тут старому рикше не повезло. Вчера пришли туда японцы и вытоптали весь гаолян.

Услышав о японцах, Подберезкин насторожился, стал выспрашивать, много ли их. Старик взялся руками за голову, сощурился. Это, видимо, означало, что японцев очень много.

— Но где они? Где озеро? — допытывался разведчик.

Ван-Су начал что-то говорить и показывать в сторону Большого Хингана, но, почувствовав, что его не понимают, отломил от сука острый шип, схватил свой светло-бурый арбуз и стал чертить на нем какие-то знаки.

Начертил кружок, сказал: «Лубэй». Провел линию, пояснил: «Хорэн-Гол». Потом вонзил шип в арбуз, ткнул со злостью пальцем: «Ниппон! Ниппон!»

«Все ясно — засада!» — сообразил Подберезкин и поспешил завести мотор. Самолет плавно разбежался и взвился в воздух. Китайцы махали руками, что-то кричали. Вскоре пестрая толпа исчезла из виду.

Лейтенант Подберезкин прилетел на свой аэродром, когда его уже перестали ждать. В штабную палатку заскочил с огромным китайским арбузом в руках. Доложив о выполнении боевого задания, озорно добавил:

— А это вам подарок от населения китайской деревни Хаонлинь. — Он положил на стол командира полка привезенный подарок и тут же предупредил: — Только имейте в виду, товарищ полковник, арбузик не простой. Это глобус. Тут обозначено место, где затаился японский отряд. Вот поглядите…

Через несколько минут в воздух поднялась эскадрилья бомбардировщиков и взяла курс на Лубэй — расчищать дорогу выходившей из гор гвардейской танковой бригаде.

Китайский арбуз оказался настолько ценным, что авиаторы сообщили о нем в штаб фронта. О старом рикше Ван-Су из деревушки Хаонлинь узнали благополучно вышедшие из гор танкисты и решили разыскать старика, поблагодарить его за доброе дело. Было даже намерение представить его к советской награде.

Но старый рикша не дожил до своего счастливого часа. Жители китайской деревушки рассказали гвардейцам следующее. Проводив крылатого вестника счастья, Ван-Су каждый день выходил на дорогу, подолгу смотрел из-под ладони в сторону Большого Хингана — ждал русских. В свое последнее утро старик сорвал на узкой полоске последний арбуз и снова пошел на дорогу, ведущую к горному хребту. Увидев в утреннем тумане людей, с радостным криком побежал им навстречу. Но глаза подвели старого рикшу. Это были отступающие японцы. Поняв свою оплошность, он с силой грохнул арбуз об дорогу, разбил его вдребезги и начал топтать босыми ногами. Японский офицер застрелил старика.

Четвертые сутки передовой отряд Сурэндоржа пробирался по сыпучим пескам Гоби на восток, к Долоннору. Раскаленное солнце пустыни нещадно обжигало плечи, слепило глаза. На сотни верст кругом распластались серые однообразные барханы, похожие на волнистую накипь огромной жаровни, уходящей краями к далекой линии горизонта. В полуденный зной исчезали из глаз редкие обитатели этой мертвой равнины — забивались в щели ящерицы и скорпионы, прятались в норы вараны и полевые мыши. По временам на пути вставал столбиком тарбаган, но тут же падал на песок и уходил в подземное убежище. На белесых плешинах кое-где попадались бледные стебельки верблюжьей колючки. Смотришь на них и невольно дивишься: как они уцелели в адском пекле?

Эту проклятую богом землю китайцы назвали страшным словом «шамо» — пустыня смерти. Тяжело тащиться по ее вязким горячим пескам. Понуро шагают кони, притихли цирики, поджав сухие, потрескавшиеся губы. Соленый пот разъедает тело. Поднятая горячая пыль обжигает горло, печет в груди. Хлебнуть бы хоть один глоток воды, залить клокочущий внутри огонь! Но воды в отряде давно нет. Опустели походные фляжки, опорожнились вьючные бурдюки. На пути попадаются степные колодцы, но все они отравлены диверсантами князя Дэвана. Правитель Внутренней Монголии хочет остановить цириков в глубине безжизненной пустыни, похоронить в ее раскаленных песках.